Читать книгу Большая Любовь. Женщина-Vamp: вампирская трилогия - Евгения Микулина - Страница 9

GreatLove2011 написал (а):

«Перед тем как сесть писать этот пост, я долго собиралась с мыслями. Прежде всего, думала – писать ли вообще. Есть такие вещи, о которых вроде просто так болтать не будешь. Но потом поняла: если не напишу, каша в голове как была, так и останется. А я занятая женщина, мне нельзя жить с кашей вместо мозга.)) Так что напишу. Только вот, может статься, закрою пост. Сейчас напишу – и подумаю еще. Вот в процессе письма и подумаю. Полезное занятие, писать. И думать.

Предмет моих размышлений – съемка, которая была у меня три дня назад. Там все было непросто: много человек снимали, на выезде, сложная работа, особенно среди зимы. Там должны были быть музыканты (модели наши), визажистка, отряд с костюмами, фотограф с ассистентом… Ну все как обычно. Но кроме того, там должен еще был быть журналист, готовящий статью, для которой мы снимаем. И он же одновременно один из продюсеров какого-то там музыкального фестиваля, ИЗ-ЗА которого мы снимаем. Не важно. Вернее, важно, но не очень. Короче, должен был быть значительный дядька, которого я ни разу в жизни не видела, только по телефону разговаривала. В неприятных обстоятельствах, когда объясняла ему, что съемка переносится (она срывалась уже один раз, так что состояние было особенно нервное).

Короче, приезжаю на съемку. Был кто-нибудь в Архангельском в декабре? Страннейшее впечатление. Одновременно красиво, так все графично-мрачно, с белым снегом, черными деревьями, дворцами под низким небом (вообще-то, дворец один, остальное – санаторные корпуса 1930-х годов, но они чуть ли не красивее, чем старинное здание). Красиво, но как-то… похоронно: статуи в ящики спрятаны, и во всем такое трагическое запустение. И есть ощущение, что вокруг нечто… большее, чем мы, топчущие этот суровый снег суетливые мухи с электрокабелями. (Да, я и такая бываю – романтичная и возвышенная, знаете ли!:))).

И вот в этой декоративной обстановке – представьте себе: мечусь я, как угорелая, между трансформаторами, микроавтобусом с одеждой и едой, роняю термосы и мечтаю о том, чтобы мобильный прирос к моему уху и не нужно было пользоваться руками, чтобы его там удерживать.))) Надо на самом деле купить hands free, но меня пугает перспектива выглядеть психичкой, когда я буду бегать по улицам и беседовать сама с собой, смешно размахивая руками.)) Все, слава богу, приехали, кроме важного журналиста, но его присутствие при постановке света и не требуется. Бегаю я, бегаю по заснеженному газону, вся в мыле. И в какой-то момент поднимаю глаза вверх, на террасу дворца. Там такая белая балюстрада, а за ней силуэт дома с ротондой (это такая башенка круглая, если кто не знает) и гробы, в которых статуи спрятаны на зиму. И между этими фанерными гробами стоит мужчина. В черном расстегнутом пальто и белой рубашке. Смотрит вдаль. Выглядит, как персонаж романтического триллера: «И тут перед ней возник таинственный темноволосый незнакомец».

Только он был рыжий. И не незнакомец. Это был Он. Мужик из лифта. Безымянная жертва моего корпоративного дебоша.

Я не успела даже подумать – чего это он тут делает? Он просто оказался рядом со мной, внизу, как-то в одно мгновение спустился. И сказал, склонив эдак набок голову, задумчиво, приподняв одну бровь и чуточку улыбаясь:

– Ну вот мы с вами, Люба, и встретились по-настоящему. Вы, как мне кажется, мое имя прошлый раз не расслышали. Сергей Холодов.

Наш важный музыкальный журналист. Мой красавец из лифта. Одно и то же лицо.

Какой-то неправдоподобной, идиотической красоты лицо.

В это лицо я ему и промямлила:

– Я же вам звонила!

– Звонили, – кивнул он. – Но вы не знали, кому звоните. А это не считается.

И тут меня посетило странное чувство. С одной стороны – красота-то какая, мужчина моей мечты вот так передо мной очутился, и я для разнообразия не нелепо вваливаюсь в лифт и не шатаюсь пьяная у его локтя, а вовсе даже выступаю во всей красе собранности и профессионализма. И не просто со мной все нормально, но и он ЯВНО кокетничает: взглядывает так выразительно и намекает, что понимает – мне не все равно. Но вот в этом-то и загвоздка, и источник смешанности чувств. То, что он так априорно предполагает, что я его помню, мне есть до него дело и важно его наконец опознать… Все это вызвало сильнейшее желание дать ему в морду. Не, ну какой наглец! «Встретились по-настоящему!» Бррр! С чего он взял, что я вообще его помню?

Меня такое зло взяло. На то, что он так в себе уверен и так нагло дает это понять. И на то, что он при этом ПРАВ: я же правда его помню! (((Короче, бить его в морду я не стала – непрофессионально как-то и слишком похоже на стандартный дамский роман. Но и соблазнительно улыбаться тоже не стала. Да и какой вообще смысл соблазнительно улыбаться, будучи одетой в бесформенный пуховик и замотанной в шарф чуть ли не по глаза? В общем, я состроила ему козью морду и сообщила угрюмо:

– Вы опоздали на съемку, между прочим.

И удалилась по делам.

Хорошо иметь длинные волосы – под предлогом заправить прядь за ухо мне удалось как бы невзначай обернуться и насладиться зрелищем его обескураженного лица.

Потом он пожал плечами и пошел говорить с кем-то из наших музыкантов.

А я пошла проклинать себя последними словами и размышлять по ходу работы о том, что все мои встречи с этим типом – сплошь упущенные шансы и моменты, когда «все пошло не так и не туда».

С работой все было хорошо, слава богу. На этот раз ничего не сорвалось. Нам надо было сделать две серии кадров. Одну на газоне перед домом – эту сначала снимали, пока хоть какой-то свет был. Господи, когда этот камерный квартет мотал свои бесценные скрипки Гварнери по снегу, у меня чуть инфаркта не случилось. Жуть! А они спокойные такие, только ржали и перешучивались с СЕРГЕЕМ. Потом, когда свет стал уходить, мы перебрались в театр. Там есть в лесу старый театр, который себе князь Юсупов построил для крепостной труппы. Его недавно восстановили. И там, на сцене и в зале, где все равно свет искусственный, мы делали вторую серию кадров. Все хорошо, только долго ужасно. Я весь день на ногах, и спина устала, даже заболела…

В конце дня, когда уже всю аппаратуру собрали и все уехали, я задержалась. Я на своей машине утром приехала, мне торопиться было не надо. Ну я и зависла ненадолго в пустом театре. Все равно мне надо было проверить, не сломали ли мы чего, все закрыть и сдать ключи смотрителям: какая-то пухлая тетечка из их числа сначала все за нами бегала, следила, но потом утомилась и ушла в главный корпус пить чай.))) Но перед тем как заняться делом, я села там, на пустой сцене, на какую-то бархатную скамью. Передохнуть, и насладиться тишиной. Мне очень понравилось в этом театре. Он такой маленький, но в нем все как настоящее – ложи, колонны… Как будто в лилипутском мире оказалась. Или внутри «городка в табакерке».

И вот сидела я там, смотрела в полутемный зал, думала ни о чем и обо всем. А голос у меня за спиной вдруг говорит:

– Представляете, как тут все было в XVIII веке? На всех местах сидели люди, нарядные, в париках, все – и мужчины и женщины. Пахло пудрой, потом – тогда не часто мылись – и духами, которыми пот пытались забить. Мерцали свечи. Там, в центре, сидел старый князь – больной, уставший. Сидел и вспоминал, как бывал когда-то в лучших театрах Европы, и думал о том, как страшно сузился с годами его мир. Вы знаете, что Юсупов большую часть жизни провел в Италии и не очень-то хотел возвращаться в Россию? Екатерина Великая его заставила – она умела быть убедительной. Он вернулся и состарился тут, на холоде, окруженный родственниками, которые не понимали его страсти к театру и не разделяли ее. И единственной отрадой старого печального князя был этот театр: декорации для него писал великий сценограф, которого он привез из Италии. Пьетро ди Готтардо Гонзага. Еще один южный пленник этой холодной страны… И эти люди сидели там, в зале, шептались, мечтали о вкусном ужине, о том, как потом им представится шанс удовлетворить свои плотские желания и страсти. Они не обращали внимания на сцену. А на сцене танцевали дети. Несчастные, до полусмерти загнанные бесконечными репетициями непонятных европейских танцев крепостные дети, обряженные в атлас и бархат, напудренные, нарумяненные и нелепые. Даже князю не было до них особенного дела – он любил свои декорации больше труппы.

Я узнала голос, конечно, – это был Холодов.

Он вышел из тени кулис и встал рядом со мной, но на меня не смотрел. Его глаза были устремлены в зал.

– Вы так говорите, словно сами все это видели, – сказала я.

Мне и правда на миг показалось, что он откуда-то из прошлого явился, в своем сюртучного вида пальто, с лицом, которому место на каком-нибудь старинном портрете.

Он повернулся ко мне и секунду смотрел с каким-то непонятным выражением. Потом снова склонил голову набок и улыбнулся:

– Воображение, Люба, великая вещь. Оно позволяет увидеть все что угодно.

Я ухмыльнулась:

– Ну в вашей работе без воображения вообще никуда.

Он кивнул:

– Да и в жизни… В жизни тоже без воображения пропадешь. – Он сделал паузу и подошел ближе. – Люба, я хотел попросить прощения. Я как-то не так начал разговор с вами сегодня. Мне не хочется, чтобы вы считали меня самодовольным болваном.

В проницательности тебе не откажешь, о самодовольный болван, подумала я. Но извинение меня порадовало.

Я неопределенно пожала плечами:

– Проехали. Ничего страшного.

– Точно? – Черт, вот откуда у человека может быть такой пристально-внимательный взгляд и такое выражение глаз, словно ему правда не все равно?..

– Точно.

Он улыбнулся – совсем не так, как раньше. Раньше он улыбался снисходительно, иронично. А теперь все его лицо словно осветилось, и в уголках глаз такие клевые морщинки собрались.

– Я рад. Давайте будем друзьями, а, Люба?

– Ну давайте. – Странный он какой-то, все-таки. Такой… церемонный, даже когда вроде бы ведет себя непринужденно. Повинуясь невнятному импульсу, я сказала: – При одном условии. Перестаньте называть меня на вы. Я себя чувствую ужасно старой и нудной. И в конце концов, вы меня пьяную по улице тащили, так что какое уж тут «вы»!

Он склонил голову, как какой-нибудь офицер в кино из старинной жизни:

– Принято. Но и ты тогда перестань говорить мне «вы». Ты не представляешь, каким старым себя при этом чувствую я.

Вот он сказал это, и я вдруг задумалась – а сколько ему вообще лет? У него такая вневременная физиономия, что ему легко может быть и двадцать, и сорок. Он словно… мерцает все время.

Но спрашивать я у него ничего такого не стала. Как-то на язык не легло.

– Принято, – повторила за ним я.

– Вот и славно. – Он еще некоторое время посверлил меня своим удивительным взглядом, а потом протянул руку: – Ну что, пойдем? Надо бы, наверное, покинуть сию обитель прошлого и вернуться в город.

Мне вообще-то не требуется посторонняя помощь, чтобы встать со скамейки. Но на его галантный жест не отреагировать было невозможно. Я взяла протянутую руку – красивую очень, кстати, с длинными такими пальцами, – и едва не отдернула свою. Его рука была такой холодной – просто ледяной!

– Черт, Сережа, да ты замерз совсем! А у меня, как назло, весь кофе в термосе закончился!..

Интересно, когда я успела его перевести в «Сережи»? Ну наверное, это логично: если я «Люба», и мы на «ты», то значит он – Сережа.

Он с досадой посмотрел на свою руку и пробормотал:

– Не стоит беспокоиться. Я почти не пью кофе, да и не замерз ничуть. У меня всегда холодные руки. – Он поднял на меня встревоженный взгляд: – Прости, что напугал.

Странный выбор слова – испугом мою реакцию назвать трудно.

– Глупости. Ничем ты меня не напугал. Я же не думаю, что ты сейчас тут упадешь и умрешь от холода, как птица в полете. Надо просто быстрее до машины добраться и обогреватель включить.

Мы вышли из театра, не забыв – о чудо – погасить свет и все запереть. Когда добрались до моей машины, я увидела рядом еще одну – его, я так думаю. В ответ на мой вопросительный взгляд он криво улыбнулся:

– Ну да, подвезти друг друга нам не удастся. Придется ехать порознь.

За этот смелый вывод – что мне прямо очень хочется с ним ехать в одной машине – мне снова захотелось дать ему в морду. Но я не успела. Потому что он бросил на меня какой-то неуверенный, словно оценивающий взгляд – причем мне показалось, что оценивает он не меня, а какие-то внешние обстоятельства, – а потом сказал торопливо:

– Кофе я не пью. Но более крепкие напитки – случается. Может быть, выпьем по коктейлю, когда доберемся до города?

И тут уже пришла моя очередь оценивать внешние обстоятельства. И вывод, увы, оказался не в пользу веселого вечера в обществе рыжего красавца.

– Ох, нет. Я не могу. Мне надо еще в офис заехать, рассказать боссам, как все прошло. Влад почему-то из-за сегодняшней съемки очень парится, надо его успокоить. А потом мне надо домой – няню отпустить. У меня сегодня бабушка выходная, в театр ушла, с сыном няня сидит. А она тоже человек, ей тоже домой хочется.

Лицо у него стало опять обескураженное – словно он никогда прежде о таких жизненных обстоятельствах не задумывался и даже не слышал.

– А… Ну да, я понимаю.

Не уверена, понял ли он на самом деле. Но с молодыми, не обремененными никакими сложностями мужчинами такое бывает. Если бы он такое реально понимал, пришлось бы поставить на нем жирный крест, потому что, значит, он и правда гей.))

Короче, я села в свою машину, а он остался там стоять, на сверкающем в свете фонарей снегу. И опять выглядел, на фоне древнего парка, так, словно в этом старинном антураже ему – самое место.

Я уже почти тронулась, как он, вдруг сорвавшись с места, оказался возле моего окна. Я опустила стекло, и его красивое – ох, какое красивое! – и сосредоточенно-серьезное лицо вдруг оказалось совсем близко к моему. Каждую ресницу можно было рассмотреть, и снежинки: они лежали на его зачесанных назад волосах, не тая.

– Может быть, в другой раз? – Для столь банальной фразы голос у него был несколько непропорционально взволнованный.

– Да не вопрос. Только заранее позвони – мне нужно домашних предупреждать, если я собираюсь задержаться.

И я уехала.

И с тех пор я думаю: что это было? С одной стороны, он явно проявлял внимание. С другой – столь же явно держал дистанцию. Дружить он хочет, ага! Или правда – именно дружить? И что мне тогда делать со своей головой, которая полна одновременно разумного скептицизма, без которого в нашем мире не прожить, и… и кретинских мыслей о его ресницах (темных, несмотря на рыжие волосы), и его губах, и холодных руках?..

Для сохранения здравого рассудка буду придерживаться мыслей о том, что он и сам холодный (вот уж фамилия у человека говорящая, Холодов!), и к тому же самодовольный болван, который слишком многое принимает, как само собой разумеющееся. И вообще, уже три дня прошло, а он больше не проявлялся. Ну и фиг с ним. Флаг ему в руки и барабан на шею.)))

О господи, я прочитала это все и поняла две вещи. Во-первых, я чокнутая графоманка – надо же было столько накатать! Во-вторых, показывать этот романтический бред людям нельзя. Так что сорри, други: этот пост будет закрыт, до тех пор пока я не приду в себя и не смогу расставить по нему смайлики в самых возвышенных местах, в качестве разумной иронии над собой.

Все. Мысли изложены, выводы сделаны. Все свободны, всем спокойной ночи.:)))»

Пост закрыт для чтения и комментирования. Чтобы прочитать пост, надо попросить разрешения у GreatLove2011.