Читать книгу Обман Инкорпорэйтед (сборник) - Филип Дик - Страница 10

Он сидел в симпатичной гостиной напротив грузного мужчины с добродушным лицом, грызшего зубочистку, который вначале поглядывал на него с легким изумлением и сочувствием, затем повернулся и хмыкнул, адресуясь к узколицему пожилому щеголю, также изучавшему Рахмаэля сквозь очки в золотой оправе. Лицо щеголя было при этом суровым, укоризненным.

– Наконец-то вернулся глотнуть настоящего воздуха, – заметил толстяк, кивая на Рахмаэля.

– Настоящего воздуха не существует и в помине, – заметила сидящая напротив обоих мужчин смуглокожая высокая женщина. Она уставилась на Рахмаэля хитиново-черными проницательными глазами, и на миг ему показалось, что он видит перед собой Фрею. – Любой воздух реален, или это никакой не воздух. Если только вы не предполагаете существование фальшивого воздуха.

Толстяк ухмыльнулся и подтолкнул своего компаньона.

– Слышал, что она сказала? Тогда все, что ты видишь, – настоящее, и подделывать нечего. – Затем добавил, обращаясь к Рахмаэлю: – Все, включая умирание и пребывание в…

– Нельзя ли обсудить подобные вещи позже? – раздраженно перебил светловолосый кудрявый юноша в дальнем конце гостиной. – Ведь он подводит важнейший итог, в конце концов, он избранный нами президент, и каждый из нас обязан уделить ему самое пристальное внимание. – Юноша оглядел со вкусом обставленную комнату, не упуская из виду никого из присутствующих, в том числе и Рахмаэля. – Всего одиннадцать человек, не считая меня, – был итог. Одиннадцать плюс он сам. Но что он сейчас являет собой? Разум словно затянуло непостижимым мраком или туманом, который ослаблял его способность мыслить. Он видел людей и комнату, но ни с чем и ни с кем не мог отождествить ни место, ни собравшихся и опасался чересчур большого разрыва между привычным миром и собственной физической личностью – не была ли она ненароком стерта и не заместила ли ее некая новая материя? Он осмотрел свои руки. Просто руки, они ни о чем ему не говорили, лишь подтверждали собственное присутствие и тот факт, что Рахмаэль мог их видеть – он без труда видел все окружающее. Цвет не сползал со стен, штор, гравюр и платьев сидящих женщин, никакие искажения или увеличения не стояли между четко видимым окружением и его собственной врожденной системой восприятия.

Симпатичная высокая девушка рядом с ним вдруг наклонилась и сказала ему на ухо:

– Как насчет чашечки син-кофе? Вам нужно выпить чего-нибудь горячего. Вообще-то, это поддельный син-кофе, но вам наверняка известно, что подлинного продукта у нас здесь не бывает, разве что в апреле.

Начальственного вида тощий мужчина средних лет сказал с энергичностью, выдававшей привычку постоянно судить обо всех и обо всем:

– Это хуже «настоящего воздуха». Речь о подлинном синтетическом кофе. Любопытно, как выглядел бы растущий в поле куст син-кофе? Да, Китовой Пасти следовало бы вложить средства в подобный проект, мы бы разбогатели через неделю. – Он добавил, обращаясь к сидевшей рядом с ним платиновой блондинке: – Согласитесь, Грет: нельзя оспорить тот факт, что у каждого чертова растения или куста син-кофе, растущего на Терре, есть… как его там? Напой-ка мне, Грет. – Он мотнул головой в сторону Рахмаэля. – Он тоже пусть послушает: он еще не слышал ваших пикантных попыток воспроизвести старинные народные песенки Терры.

Платиновая блондинка безжизненным усталым голосом напела не то себе под нос, не то Рахмаэлю, на которого смотрела:

– Мальчонка с мискою в руках был смыт волною в море… – Она с загадочным видом продолжала смотреть на Рахмаэля. – Волною, – повторила она, и ее голубые глаза засияли в ожидании его реакции. – Видели вы что-нибудь похожее…

– Заткнитесь и слушайте, – громко приказал кудрявый юнец. – Никто не ждет от вас пресмыкательства, но проявите хотя бы надлежащее уважение. Этот человек… – Он указал на экран телевизора: там разглагольствовал в давно знакомой Рахмаэлю жизнерадостной манере Омар Джонс. Президент Неоколонизированной территории в эту минуту распространялся насчет своего восторга, который он испытал, впервые увидев, как из атомной печи на заднем дворике (которую в колонии можно приобрести за номинальную сумму вместе с домом) выскальзывает высококачественный слиток рексероидного металла. «Обычная болтовня», – язвительно подумал Рахмаэль. Все эти предназначенные для общественности нудные разглагольствования в многочисленных вариантах, подходящих для любого случая, приходилось выслушивать обитателям Терры. – Этот человек говорит для нас, для всех, кто в той комнате, что на экране, – втолковывал кудрявый юнец. – Разве президент Джонс на прошлой неделе не сказал в интервью, что, отвергая его, мы отрекаемся от себя? – Он повернулся к большеносому хмурому типу, сидевшему, сгорбясь, рядом с ним, но в меру уродливый женственный персонаж лишь скорчил гримасу и продолжал жадно внимать монологу Омара Джонса.

Знакомы ли его набившие оскомину речи людям в этой комнате?

И где же Фрея? Тоже здесь, а значит… где это «здесь»?

Нет, он ни за что не найдет ее сейчас, это абсолютно безнадежно.

Между тем кудрявый юноша обратился ко всем в комнате:

– Я не намерен всю жизнь оставаться чертовым долгоносиком, уж поверьте. – Внезапно охваченный гневом, исказившим его черты, он уверенно зашагал к большому изображению на телеэкране.

– Омар Джонс, – хрипло промолвил Рахмаэль. – Где он выступает? – Определенно не на Китовой Пасти. И речь, и слушавшие ее люди – все, что видел и слышал Рахмаэль, – противоречило здравому смыслу, было просто-напросто невозможно. По крайней мере в том случае, если Омар Джонс подделка. А он ею был, вот в чем соль.

Если это Китовая Пасть, то эти люди должны знать об этом не хуже, чем он. Но допустим, что солдат ТХЛ, подстрелив его отравленным ЛСД-дротиком, отвез его на ближайший филиал «Телпора» и сбросил обратно на Землю, откуда Рахмаэль недавно явился, прихватив с собой искажающее время устройство, замаскированное под жестянку юкатанского контрабандного профоза на гелиевой энергии. А Фрея? Она на Земле? Или погибла здесь, на Китовой Пасти, если это действительно колония… но это не так. Иначе чем можно объяснить доверчивое внимание людей в этой комнате к гипнотической заунывной речи человека на экране? Они просто не знали. Значит, Рахмаэль уже не на Девятой планете системы Фомальгаута, сомневаться не приходится. Вторжение двух тысяч бывалых оперативных агентов «ОбМАН Инкорпорэйтед» провалилось. Даже помощь ООН, ее контроль над всеми станциями «Телпора», войска ООН, снабженные совершенным оружием, не… Рахмаэль устало закрыл глаза, принимая ужасающий факт, покончивший с любыми иллюзиями относительно возможного свержения ТХЛ и нейтрализации Зеппа фон Айнема. Теодорих Ферри провел операцию успешно. Столкнувшись с опасностью разоблачения аферы с Китовой Пастью, Ферри отреагировал быстро и профессионально, решив проблему; на один краткий миг занавес был приподнят, и население Терры с помощью всепланетных СМИ получило представление о реальности, лежащей в основе тщательно обдуманного мифа…

Значит, Рахмаэль сейчас и не на Терре. Ведь, несмотря на то что во внезапной решающей схватке ТХЛ опрокинула объединенный десант ее двух сильнейших противников, граждан Терры уже систематически осведомляют о правде, и отменить этот факт мог лишь геноцид в планетарном масштабе.

Во всем этом отсутствовал здравый смысл. Рахмаэль в замешательстве прошел через комнату к окну; если он сможет выглянуть и найти знакомый пейзаж или хоть какое-нибудь доказательство его очевидной теории – любой очевидной теории, – это поможет ему переориентироваться в пространстве и времени… он выглянул наружу.

Внизу простирались широкие улицы с буйно цветущими розовыми деревьями; схема расположения общественных зданий определенно выдавала эстетские притязания опытных строителей, имевших в своем распоряжении по сути неограниченный выбор материалов. Видневшиеся за окном улицы с их внушительными надежными домами явно появились не абы как. И отнюдь не собирались рассыпаться в прах.

Он не припомнил ни одного городского района на Терре, столь же свободного от функциональных построек; промышленное производство здесь находилось под землей – или же здания были столь искусно замаскированы в общей схеме, что разглядеть их было не под силу даже его наметанному глазу. И никаких реактивных воздушных шаров-кредиторов. Он машинально поискал их взглядом, но вокруг в эксцентричной манере порхали туда-сюда лишь привычные «летяги». А на пешеходных «бегунках» деловито сновали толпы людей; дробясь на перекрестках, они выплескивались за пределы его обзора (привычное, извечное и повсеместное явление его жизни на Терре), спеша по своим делам. Жизнь и движение, активность целенаправленной, почти навязчивой серьезности: инерция города подсказывала ему, что увиденное внизу не появилось там послушно извне в ответ на его пристальный взгляд. Жизнь здесь существовала задолго до него, ее избыток кинетической энергии нельзя было объяснить проекцией его собственных представлений – то, что он видел, не было иллюзией, порожденной ЛСД, введенного ему в кровь солдатом ТХЛ.

– Чашечку син-кофе? – тихо проворковала ему на ухо появившаяся рядом платиновая блондинка. – Она помолчала, но Рахмаэль все еще был слишком ошеломлен, чтобы ответить, даже машинально. – Это вам действительно поможет, – продолжала девушка после паузы. – Я знаю, как вы себя чувствуете, мне прекрасно известны ваши переживания, потому что, впервые очутившись здесь, я прошла через то же самое. Мне казалось, я схожу с ума. – Она похлопала его по руке. – Пойдемте-ка на кухню.

Он доверчиво взял ее за маленькую теплую руку, и девушка молча провела его через гостиную, где люди сосредоточено внимали увеличенному до божественных пропорций изображению Омара Джонса на телеэкране. Вскоре они сидели друг против друга за декоративным столиком с пластмассовой столешницей. Блондинка ободряюще улыбнулась, и Рахмаэль, все еще не находя слов, улыбнулся в ответ на ее спокойное дружелюбие. Живость девушки, близость ее теплого тела пробудили его от вызванного потрясением оцепенения. Впервые после того, как в него вонзился дротик с ЛСД, он почувствовал прилив энергии и как будто ожил.

Обнаружив вдруг у себя в руке чашку син-кофе, Рахмаэль сделал глоток, пытаясь освободиться от давящей тяжелой апатии и сформулировать нечто вроде краткой благодарности. На это как будто бы ушли миллион лет и вся доступная энергия, из чего он заключил: что бы с ним ни случилось и где бы он ни был, от хаоса, порожденного стирающим разум галлюциногеном, он еще не избавился окончательно. До полного освобождения от действия наркотика запросто могло пройти несколько дней и даже недель… но он готов был стоически выдержать подобное испытание.

– Спасибо, – с трудом пробормотал он наконец.

– Что вы пережили? – спросила девушка.

Он отвечал, запинаясь и сосредоточенно обдумывая каждое слово:

– В меня попал дротик с ЛСД. Не знаю, сколько он во мне пробыл. «Тысячи лет, – мысленно добавил он. – От Ромула до наших дней. Столетняя эволюция, каждый час словно год». Но сообщать об этом не было смысла, он не скажет девушке ничего нового. Несомненно, она жила на Терре и наряду со всеми была подвержена опасности получить самое малое остаточную дозу химикалий, распространяющихся через системы водоснабжения крупных населенных центров, – все еще смертельно опасное наследие войны 92 года, превратившееся в неотъемлемую часть окружающей среды, с чем приходилось неохотно и молчаливо мириться.

– Я спросила вас, – повторила девушка со спокойной, почти профессиональной настойчивостью, сосредоточивая его внимание на себе и своем вопросе, – что вы пережили и что видели? Лучше рассказать кому-то сразу, пока воспоминание не потускнело. Позже припомнить будет очень трудно.

– Военная диктатура, – хрипло сказал он. – Казармы. Я там был. Но недолго, до меня добрались довольно быстро. Но я видел.

– Что-нибудь еще? – Девушка не казалась взволнованной. Но она слушала внимательно, стараясь ничего не упустить. – Как насчет солдата, выстрелившего в вас дротиком? В нем было что-то примечательное? Странное или необъяснимое?

Он помедлил.

– Всего лишь галлюцинация. Вы же знаете, что такое лизергиновая кислота и ее действие. О боже, да меня переполняли всяческие ощущения. Хотите еще раз услышать о Судном дне в дополнение к собственному опыту? Или…

– О солдате, – терпеливо произнесла девушка с серебристыми волосами.

– Ладно, – прерывисто дыша от боли согласился Рахмаэль. – Мне привиделся циклоп из головоногих. – Он ненадолго умолк, усилие, понадобившееся ему для передачи воспоминания словами, истощило ненадежный запас его сил. – Этого достаточно? – сердито добавил он.

– Обитающий в воде? – Она не сводила с него сияющих умных глаз, не позволяя ускользнуть. – Нуждающийся или явно желающий…

– В соляной оболочке… – Он заставил себя дышать размеренно, оборвав фразу на середине. – Признаки обезвоживания, трещины кожных складок. Судя по миазмам, я предположил быстрое испарение эпителиальной влаги. Возможно, указывающее на гомеостатические нарушения. – Он отвел глаза, не выдержав ее упорного требовательного взора, – напряжение оказалось не по силам его убывающей энергии, способности сосредоточивать свое внимание. Пятилетний срок абреакции[21] от наркотического периода, сказал он себе. Возвращение к пространственно-временной оси раннего детства наряду с ограниченной областью сознания и незначительными способностями мальчишки-дошкольника – вот проблема, которую следует решить, но она слишком сложна. И останется таковой, даже если он сможет вырваться и восстановить функцию взрослого со зрелой способностью рассуждать. Рахмаэль потер лоб, чувствуя боль и напряжение, словно мучимый хроническим синуситом в опасной стадии. «Изменение болевого порога, – тупо подумал он. – Из-за наркотика. Привычный дискомфорт, обычные соматические импульсы – все усилено до невыносимого предела и при этом абсолютно ничего не значит».

Заметив его угрюмую внутреннюю сосредоточенность, девушка сказала:

– Вы не испытывали прежде под действием ЛСД физиогномических изменений такого типа? Вспомните об исходном побуждающем эпизоде во время учебы в начальной школе. Можете вернуться в воспоминаниях так далеко?

– Тогда это контролировали, – сказал Рахмаэль. – Один из психологов Квалификационного совета компании «Вес-Дем», этих никчемных дам в синих халатах – как там они называли себя? – кажется, психолетиками. Или психоделитрисами – я забыл, как именно. Наверное, мною занимались в разное время обе эти группы. Разумеется, я снова прошел этот курс и позже, в двадцать три года, согласно закону Маклина о психическом здоровье. «Однако все дело именно в контроле, – мысленно добавил он. – Когда рядом некто обученный, способный делать и говорить то, что нужно, поддерживать контакт со стабильным, объективным коинон космос, общим миром, с тем чтобы я не забыл: видимые мною базисные типы – порождение моей собственной психики и являются, по определению Юнга, архетипами, возникающими из подсознания, чтобы заполнить сознание личности. Порождения коллективного, надличностного внутреннего пространства, великого моря неиндивидуальной жизни… Море, – подумал он. – Отсюда мое восприятие физиогномических трансформаций солдата ТХЛ. Следовательно, я видел базисный тип, как неоднократно ранее, – не тот же самый, конечно, поскольку каждый эпизод воздействия наркотика уникален».

– А если бы я сказала вам, что ваши видения не были мистикомиметизмом? – спросила девушка.

– То, что я видел, не могло быть психоделикой, – отозвался Рахмаэль. – Это не было ни расширение сознания, ни повышение чувствительности моей системы восприятия.

– Почему нет? – Девушка с интересом уставилась на него. Из гостиной, оторвавшись от телевизора с громогласным изображением несгибаемого президента Омара Джонса, явились еще двое – тощий угрюмый мужчина в очках с золотой оправой и пожилая женщина с обвисшей складками плотью, безжизненными, крашенными в черный цвет волосами и множеством чрезмерно изукрашенных браслетов на пухлых запястьях. Обоим, похоже, непонятно было направление разговора, они вслушивались молча, почти завороженно, а вскоре к ним присоединилась третья особа – ярко наряженная женщина слегка за тридцать, с тяжелыми веками. На ней были подпоясанная по талии синяя мексиканская рубашка из хлопка, открывающая эффектно затененную гладкую кожу, крашеные джинсы в обтяжку, а под рубашкой – блузка, расстегнутая с целью демонстрации поразительно гибкого тела. Рахмаэль не мог отвести от нее глаз, совершенно забыв о разговоре.

– Это мисс де Рангс, – проговорил угрюмый мужчина в золотых очках, кивая на потрясающе яркую красотку в мексиканской рубашке. – А это Шейла Куам. – Он указал на девушку с серебристыми волосами, приготовившую для Рахмаэля син-кофе.

В дверях кухни появился здоровяк, не выпускающий изо рта зубочистки. Он улыбнулся кривой, но дружелюбной улыбкой, открывающей сколотые неровные зубы.

– Я Хэнк Шанто, – представился он и протянул руку, которую Рахмаэль пожал. – Все мы долгоносики, – пояснил он Рахмаэлю. – Вы тоже долгоносик – вы этого не знали? В какую из псевдореальностей вы попали? Видимо, она не из худших? – Он изучающе уставился на Рахмаэля, работая челюстями, на грубом лице читалось лукавое, но никоим образом не злобное любопытство.

– Все мы учимся, – вызывающе и с необъяснимым волнением произнес курчавый юноша, обращаясь прямо к Рахмаэлю, словно бросал ему вызов, подразумевавший скрытые разногласия, о которых тот не имел понятия. – И все мы больны, нам нужно выздороветь. – Он вытолкнул вперед стройную, коротко стриженную, нарядно одетую девушку с резко очерченным изящным лицом. Она уставилась на Рахмаэля взволнованно, почти с мольбой – но почему, если юноша (чьи непомерно развитые плечи и мускулатуру он впервые заметил) уже отпустил ее. – Верно, Грет? – требовательно осведомился парень.

– Я Гретхен Борбман, – представилась Рахмаэлю девушка тихим, но абсолютно спокойным голосом. Она протянула руку, и, машинально пожимая ее, он почувствовал гладкую и слегка прохладную кожу. – Добро пожаловать в нашу маленькую революционную организацию, мистер… – Она сделала вежливую паузу.

Он назвался.

– Арабо-израильтянин? – поинтересовалась Гретхен Борбман. – Из Федерации семитских народностей? Или из фирмы, занимавшейся перевозками, – она раньше была крупной, а теперь исчезла… Кажется, она называлась «Аппельбаум энтерпрайз»? Вы имеете какое-то отношение к тому, что случилось с ней и их прекрасным новым кораблем «Омфалом»… кажется, это был ваш флагман?

Поразительно, что она этого не знала; СМИ сделали из полета «Омфала» в систему Фомальгаута событие столь грандиозное, что знать о нем обязан был каждый, по крайней мере на Терре. Но здесь была не Терра, а привычная для гуманоидов среда обитания вокруг Рахмаэля давно поблекла, обратившись в гротескный призрак из клейкой морской тины, налипшей на испаряющую влагу циклопическую физиономию, которая источала едкую вонь, словно ее полоскали в нечистотах: признак вырождения до состояния гидрокинетически управляемой органической ткани того, что некогда было – или казалось – человеческим существом (хотя бы убийцей-наемником из «Тропы Хоффмана лимитед»).

– Да, – осторожно согласился он, и в глубину его мыслительного аппарата отправился по проводящим цепям тревожный сигнал, настороживший особый чувствительный механизм. Отныне он будет на взводе до тех пор, пока не прозвучит команда отмены, и Рахмаэль не сможет на него повлиять.

– «Омфал» был – и до сих пор остается – единственным активом нашей фирмы. Без него мы ничего собой не представляем. – Он осторожно рассматривал группу людей, называющих себя долгоносиками, желая выведать, не подозревает ли кто-либо из них о мучительной и бесплодной попытке полета к Фомальгауту. Никто из них не подал виду, никто не заговорил и не состроил знающей мины. Столь долгое общее отсутствие ответной реакции ввергло Рахмаэля в тревожную растерянность. И на него снова накатила пугающая и внезапная, как и прежде, волна наркотического опьянения, время в его восприятии вдруг сделало скачок, изменив все предметы и людей в комнате. ЛСД вернулось, по крайней мере ненадолго, и это не удивило его, но время было выбрано неудачно. Он вполне мог бы обойтись без сюрприза в эту решающую минуту.

– У нас никаких новостей с Терры, – посетовал здоровяк с зубочисткой по имени Хэнк Шанто вполне обычным голосом. В отличие от внешности, которая превратилась в пугающий цветной коллаж, где текстура плоти и одежды приняла фантастический вид, а световой фактор удваивался до тех пор, пока перед Рахмаэлем не очутилась бесформенная лужица нагретого металла. Ему пришлось отодвинуть стул от зловещей раскаленной пластины, заменившей человека. За ней маячил Хэнк Шанто, чья шарообразная голова словно по чьей-то прихоти помещалась над коллажем из языка пламени, в который превратились одежда и плоть человека.

Тем не менее лицо Шанто, утратив долю живости и солидности, не претерпело искажений, оставаясь спокойным лицом грубоватого, но дружелюбного, терпеливого и грузного гуманоида.

– Я вижу испуг в ваших глазах, мистер бен Аппельбаум, – лукаво заметила Шейла Куам. – Это галлюциноген? – Она обратилась к остальным: – Думаю, в его мозговом метаболизме снова происходит смена фазы, очевидно, еще не все выведено из организма. Не торопитесь. Выпейте син-кофе. – Она сочувственно подала Рахмаэлю чашку, очутившуюся между углом его зрения и радужным нимбом Хэнка Шанто; он ухитрился сосредоточиться, различить чашку, взять ее и сделать глоток. – Просто подождите, и ощущение уйдет. Всегда уходит; мы вполне освоились с этой болезнью – как в субъективном, так и в объективном смысле. И помогаем друг другу.

Она придвинула поближе свой стул, чтобы сесть рядом. Несмотря на свое волнение, он заметил это, а заодно и то, что благодаря этому нарочито небрежному маневру она отгородила его собой от выразительной фигуры смуглой мисс де Рангс и гибкой смазливой Гретхен Борбман с роскошными волосами. Он погрустнел от такой утраты, ощущая свое бессилие и сознавая, что сейчас в наркотическом опьянении ему никак не под силу изменить вливающийся в него поток сенсорных данных, значимость и степень которых вновь принижала его до роли пассивного устройства, безответно воспринимающего внешние сигналы.

Шейла Куам ласково обхватила ладонью его руку.

– Болезнь называется синдромом «Телпор», – продолжала Гретхен Борбман. – Размыкание системы восприятия и подмена ее бредовым миром. Если она и проявляется, это случается вскоре после телепортации. Никто не знает почему. Болезни подвержены лишь некоторые, их ничтожно мало. Сейчас она поразила нас. Мы излечиваемся один за другим, но всегда появляются новые такие больные. Не беспокойтесь, мистер бен Аппельбаум, обычно болезнь проходит. Время, покой и, конечно, лечение.

– Лечение ученика чародея, – пояснил Хэнк Шанто из вектора пространства, недоступного зрительному диапазону Рахмаэля. – Они называют ее ЛУЧ, эти промыватели мозгов, то и дело наведывающиеся сюда, и среди них доктор Лупов – здоровяк из швейцарского города Бергольцляй. Боже, как я ненавижу этих пройдох, всюду сующих носы, словно мы лишь стая животных.

– Парамир, – произнес Рахмаэль после паузы, показавшейся ему из-за наркотика невыносимо долгой. – Что это?

– То, что видит долгоносик, – ворчливым капризным голосом, словно обсуждение данной темы вызывало в ней мучительный приступ некоего костногенетического недуга, сказала женщина постарше с лицом из тестообразных складок. – Страшно даже представить столь ужасное преступление – позволять им на пути сюда программировать нас таким образом! И, разумеется, техники «Телпора» уверяют, что ничего подобного случиться не может. – Ее пронзительный осуждающий голос действовал на мозг Рахмаэля, боль в ушах, вызванная звуком, превратилась в белый режущий язык пламени, вращавшийся подобно циркулярной пиле, и, защищаясь, он зажал уши.

– Бога ради, – сердито сказал Хэнк Шанто таким же отвратительно рокочущим голосом, но звучащим в низком регистре, словно содрогание почвы при катастрофически близких взрывных работах с применением мощной водородной бомбы. – Не вините людей из «Телпора», во всем виноваты проклятые маздасты. Разве нет? – Он обвел окружающих взглядом, в котором дружелюбие и любезность уступили место угрожающей подозрительности. – Идите и вырежьте у маздаста глазные линзы. Если найдете его. И подберетесь достаточно близко. – Переходящий с одного на другого взор упал на Рахмаэля и замер, некоторое время он изучал его со смесью презрения, гнева и… сочувствия. Постепенно возмущение угасло, затем полностью исчезло. – Круто, да, Аппельбаум? Шутки в сторону. Расскажите всем, что видели. Я слышал, вы рассказывали Шейле. – Он шумно вздохнул, воздух вырвался из него, словно вдруг иссяк источник энергии, регулирующий подачу жизненно важного кислорода. – Некоторые приобретают свойства мистикомиметизма, мы называем его Часами.

– Часы, – пробормотала Гретхен Борбман, хмуро кивая. – Но здесь их нет, и я не верю в их существование – это было бы все равно что встретить собственную копию, только гипнотического происхождения. Уравновешенная личность должна преодолеть эту болезнь без необходимости пройти через класс… Проклятый класс, – добавила она вполголоса. – Чертов бесконечный, бессмысленный, отвратительный класс! Боже, ненавижу. – Она скользнула свирепым взглядом по комнате. – Кто сегодня на контроле? Ты, Шейла? Держу пари, что ты. – Она говорила испепеляющим голосом, звериная свирепость которого на миг возродила в слуховых органах Рахмаэля видение ада, к счастью, нестабильное – оно колыхалось, спроецированное на пластиковую поверхность кухонного стола, прямо на чашки с син-кофе, шейкер с коктейлем и кувшинчик из поддельного серебра с суспензией восстановленного органического жира. Рахмаэль беспомощно наблюдал за тем, как натюрморт из безобидных предметов преображается в миниатюрное непристойное сплетение тел наряду с иными, совершенно невинными, штучками. Затем видение исчезло, и он расслабился, чувствуя на сердце тошнотворную тяжесть – то, что ему пришлось наблюдать в этот фрагмент времени, внушило страх его биохимической субструктуре. Хотя наркотик продолжал цепляться за разум, извращая восприятие, тело Рахмаэля оставалось свободным – и разъяренным. С него уже было достаточно.

– Что касается контроля, – заговорил Хэнк Шанто с ироничной сентиментальностью и подмигнул Рахмаэлю, – он у нас имеется. Посудите, Аппельбаум: ваш парамир, для которого вас запрограммировали маздасты (если таковые существуют) и наверняка возникший во время телепортации, пока вы были демолекуляризированы, закодирован властями здесь как версия «Ужасного водяного призрака». Чертовски редкая версия, по-видимому, предназначенная для людей, зарезавших в прошлой жизни свою бабушку по материнской линии и скормивших ее кошке. – Он ослепительно улыбнулся, обнажив огромные зубы с золотыми коронками. Рахмаэлю благодаря бурлящему у него в мозгу возбуждению, вызванному лизергиновой кислотой, они показались отвратительно гигантскими. Это уродство заставило его вцепиться в чашку с син-кофе и зажмуриться. Золотые коронки вызывали у него ряд спазм и немыслимую тошноту, узнаваемое ощущение было усилено до стадии судорог. Он съежился над столом, ухватившись за него в надежде переждать приступы расстройства желудка. Все молчали. Он корчился во мраке личного ада, что есть мочи стараясь побороть непроизвольные телесные страдания и не имея сил даже на попытку осмысления только что сказанного.

– У вас сильный приступ? – мягко прозвучал у самого уха голос девушки. Шейла Куам, он узнал ее. Рахмаэль кивнул.

Ее рука нежно и сочувственно поглаживала его шею под затылком, успокаивая безумные метания истерзанной, охваченной паникой нервной системы. Он ощутил долгожданный успокаивающий спад мышечных судорог, вызванный ее прикосновением спад, за которым следует длительное выздоровление, когда больной возвращается к нормальным соматическим ощущениям и времени. Рахмаэль открыл глаза и с немой благодарностью посмотрел на девушку. Шейла улыбнулась, и непрерывный контакт с ее поглаживающей ладонью стал еще надежнее. Она сидела рядом, запах ее волос и кожи окружал его, девушка продолжала укреплять жизненный тактильный мостик между ними, придавая Рахмаэлю сил. Постепенно далекая реальность вокруг него словно сдвинулась, а люди и предметы вновь втиснулись в объем маленькой, залитой желтым светом кухни. Он перестал бояться сразу, как только его высшие мозговые центры ощутили слабость – шла очередная волна наркотической осцилляции.

– Версия «Ужасный водный призрак», – с дрожью вымолвил он, положил руку на ласковую руку Шейлы Куам, прекращая ее движение (она выполнила задачу), и обхватил ее ладонью. Девушка не отняла руки, маленькой и прохладной, способной возвращать силы, исцеляя любовью, и одновременно, как ни смешно, неимоверно слабой. Он сознавал, что рука эта уязвима для чего угодно и без его немедленного покровительства окажется всецело во власти любого пробуждающегося, зловещего, обуреваемого жаждой разрушения существа.

Интересно, к какой категории будет относиться следующее явление? Для него – и всех остальных.

И не произошло ли нечто подобное с Фреей? Он всей душой надеялся, что нет. Но чутье подсказывало – с ней случилось то же и продолжает угрожать ей… возможно, еще в большей степени, чем угрожало ему.