Читать книгу Обман Инкорпорэйтед (сборник) - Филип Дик - Страница 11

Обман инкорпорэйтед
Глава 10

Оглавление

Он внимал энергичному резкому тону беседы, а лица окружавших его людей вдруг стали плоскими и мертвенно-бледными. Словно мультяшные персонажи, подумалось ему, и эта мысль потрясла его отрезвляющей ледяной реальностью. Он продолжал неподвижно сидеть, не желая двигаться, поскольку даже неприметное шевеление усиливало удушающую назойливость окружавших его грубо размалеванных псевдочеловеческих физиономий.

Беседа перешла в озлобленный пронзительный спор.

Два противоположных объяснения парамиров, понял он наконец, боролись подобно живым существам, и сторонники обоих объяснений с каждой минутой проявляли все больше одержимости и язвительности. К Рахмаэлю вдруг пришло полное понимание необычного убийственного упорства каждого из находящихся в комнате… Никто из них, даже те, кто решил остаться в гостиной и дальше восхищаться дергающимся изображением президента Омара Джонса с его занудливой речью, не избежал участия в споре.

Рахмаэль прошелся взглядом по их поразительным лицам. Людей вокруг него сжигало ужасающее воодушевление, они спорили воинственно, с неумолимым упрямством, увязая в болоте бесформенных, бессмысленных слов. Он испуганно слушал их, съеживаясь и невольно отстраняясь от них, испытывая желание вскочить и бежать куда глаза глядят, лишь бы это помогло найти себя, понять, где он и кто эти озлобленные спорщики, мужчины и женщины, которые совсем недавно – несколько секунд или дней назад (под действием ЛСД нельзя быть сколько-нибудь точным) – праздно отдыхали перед телевизором, слушая человека, не существующего нигде, кроме профессиональных мозгов разработчиков из ТХЛ, действующих, вероятно, из швайнфортских лабораторий фон Айнема.

Прежде это устраивало его. А теперь…

– Это не было программирование! – пронзительным истеричным голосом, от которого содрогнулась комната, настаивала крашеная пожилая женщина с дряблым лицом. – Дело в отсутствии программирования.

– Она права, – писклявым безжизненным фальцетом подтвердил тощий суровый мужчина в золотых очках, энергично размахивая руками в попытке быть услышанным. – Все мы были ложно запрограммированы, чтобы видеть рай, который нам посулили. Но почему-то с теми, кто собрался сейчас в этой комнате, номер не прошел, мы исключения из правила, и в игру теперь вступают эти ублюдки-психиатры, исправляя свой промах.

– Черт с ними, – произнесла мисс де Рангс с усталым сарказмом, не обращаясь ни к кому конкретно. – Оставьте это нашему контролю, пусть это будет их проблема. – Она наклонилась к Рахмаэлю, в ее темных губах торчала незажженная сигарета. – Спичку, мистер бен Аппельбаум?

– Кто представляет наш контроль? – спросил он, доставая книжечку спичек.

Мисс де Рангс презрительно и враждебно дернула головой в сторону Шейлы Куам.

– Она. На этой неделе. И ей это нравится. Верно, Шейла? Ты просто обожаешь, когда всех в комнате корежит при твоем появлении. – Она обожгла Шейлу Куам мстительным взглядом, отвернулась и погрузилась в молчаливую задумчивость, с нарочитой неприязнью отказываясь общаться с присутствующими в комнате. Ее темные глаза заледенели от гнева.

– Головоногая тварь, привидевшаяся мне под действием ЛСД, – обратился Рахмаэль к Шейле Куам, – которую Хэнк Шанто называл Водным призраком. Она мне привиделась? Или я зацепил всамделишное существо, проникнув в некое гипнотическое защитное поле? Тогда…

– Ну да, существо было всамделишным, – подтвердила Шейла бесстрастно, словно участвуя в технической профессиональной дискуссии, имеющей исключительно научный интерес. – Антропологи предполагают наличие в этой местности головоногих подобного типа – во всяком случае, рабочая гипотеза независимо от их предпочтений такова: форма жизни – головоногие, которую мы называем Синим парамиром, это туземная раса, обитавшая здесь до того, как объявилась ТХЛ с ее… – Шейла помолчала, теряя безмятежность, и продолжила энергично и резко: –…наиболее совершенным наступательным вооружением. Хитроумные чудовища старого папаши фон Айнема. Продукция фирмы «Крупп и сыновья» и прочей мрази из НЕГ. – Шейла вдруг смяла сигарету в пепельнице, сотворив из нее нечто отталкивающее. – Во время телепортации на Китовую Пасть «Телпор» скормила вам свою принудительную чушь, но с нами, остальными долгоносиками, у нее не получилось. Едва в вас попал дротик с ЛСД, как вы принялись постигать окружающую новую реальность, иллюзорная наружная оболочка стала прозрачной, вы заглянули в нее и, изрядно насмотревшись…

– А как насчет других псевдомиров? – спросил он.

– А что с ними? Они тоже настоящие. Например, Часы – они обычны. Или Серебро, оно возникает снова и снова. Я здесь уже давно и вижу их опять и опять… думаю, с этим смириться проще, чем с Синим парамиром. Ваш случай хуже всего. Кажется, с этим согласны все, даже те, кто сам такого не видел. Когда вы прошли через Компьютерный день и ввели свои переживания в память проклятой штуковины так, чтобы каждый в классе смог…

– К чему эти разные психоделические миры? – осторожно перебил Рахмаэль. – Почему бы не повторяться одному и тому же?

Шейла Куам подняла тонкую, аккуратно подведенную бровь:

– Для каждого? Для всего класса, пока он существует?

– Да.

– Не знаю, – произнесла она, помолчав. – Я задумывалась над этим много раз. Это интересовало многих, в том числе доктора Лупова, чью лекцию на эту тему я однажды слышала. Он не знает об этом ни черта, как и все другие, а потому…

– Почему мисс де Рангс говорит, будто всех корежит, когда вы входите в комнату? – Он подождал ответа, не собираясь позволить ей «соскочить с крючка».

Безмятежно закурив новую сигарету, Шейла Куам сказала:

– Контроль, кто бы его ни представлял (а мы меняемся каждый месяц), вправе приказать ликвидировать любого, кого он счел угрозой Неоколонизированной территории. Сейчас в отсутствие апелляционного совета это простейшая процедура: я заполняю формуляр, получаю подпись лица, и на этом все. Разве это жестоко? – Она смотрела на него изучающе, ее вопрос прозвучал вполне искренне. – В следующем месяце, точнее через шестнадцать дней, наступит очередь другого, и корежить будет меня.

– Но к чему убивать? – спросил Рахмаэль. – Зачем контролю дана подобная власть? Столь суровые полномочия для спорных…

– Существуют одиннадцать парамиров, – перебила Шейла. Она понизила голос; в переполненной кухне накаленный до предела спор быстро угас и теперь все молча прислушивались к словам Шейлы Куам. Включая мисс де Рангс, чье лицо выражало страх перед грядущим. То же выражение преобладало на лицах всех присутствующих. – Вместе с этим двенадцать, – продолжала отстраненно и раздумчиво Шейла, которую наличие замерших безгласных слушателей, кажется, нисколько не смущало. Она обвела рукой собравшихся в кухне людей и кивнула в сторону рокочущего телевизора в гостиной, передающего прямую трансляцию записанного ранее голоса президента Неоколонизированной территории Омара Джонса. – На мой взгляд, в этом жуков больше, чем во всех остальных.

– Но как же санкционированные убийства? – произнес Рахмаэль, глядя на девушку с сияющими белыми волосами, огромными голубыми непорочными глазами и маленькими упругими грудями под свитером с глухим воротом. Она казалась неуместной в этой конторе, невозможно было представить, что она подписывает смертные приговоры. – На чем основана система, да и есть ли вообще основание? – Она непроизвольно повысила голос, и в нем появились визгливые нотки. – Полагаю, основание ни к чему, если в систему включен каждый! – Не посоветовавшись ни с кем в классе, он пришел к этому очевидному заключению, которое так и витало в здешней атмосфере боязливой покорности. Он уже чувствовал ее влияние, и ощущение постепенного влияния с этим деморализованным сборищем было дурманящим, почти ядовитым в физическом смысле. Ожидание по любому поводу реакции контроля. – Вы действительно считаете людей врагами этого государства? – Он судорожно махнул рукой на бормочущий телевизор в гостиной, затем повернулся и резко стукнул о стол своей чашкой син-кофе.

Шейла Куам вздрогнула и моргнула… он схватил ее за плечи и приподнял со стула. Она опять вздрогнула, уставилась на него круглыми глазами и встретила его пронизывающий беспощадный взгляд. Шейла не испугалась, однако его руки причиняли ей боль, и она стиснула зубы, стараясь успокоиться, но он заметил промелькнувшее в ее глазах страдание – и еще изумление. Он понимал, откуда это изумление: никто не поступал так с исполняющим обязанности контролера. Это было самоубийство или просто безумие.

– Ладно, – хрипло отозвалась Шейла. – Возможно, когда-нибудь нам придется признать наличие системы в том, что Омар Джонс и колония, которую мы здесь построили, всего лишь очередной парамир. Я это признаю. Но до тех пор пусть остается ссылкой в справочнике. Довольно с вас? А пока что восприятие прибывшим альтернативной искаженной субреальности расценивается как внешнее свидетельство необходимости промыть ему мозги. И если психиатрическая помощь не вернет его на ту ступень, где вы сейчас находитесь, осознавая именно эту реальность…

– Поясните ему суть парамиров, – перебил Хэнк Шанто.

В комнате воцарилась тишина.

– Хороший вопрос, – незамедлительно заметил тощий пожилой тип с суровым взглядом.

– Это работа фон Айнема, – сказал Рахмаэлю Шанто.

– Но вы этого не знаете, – спокойно возразила Шейла.

– У него есть какой-то хитрый прибор, с которым он забавляется в швайнфортской лаборатории, – продолжал Шанто. – Несомненно украденный у ООН, он там засекречен как новейшее оружие. Ладно, мне это неизвестно наверняка, я не видел его в действии и незнаком с его схемой. Но я знаю, что он управляет чертовыми псевдомирами, а ООН изобрела это искажающее время устройство недавно, после чего Грегори Флок…

– Плок, – поправила мисс де Рангс.

– Глок, – едко уточнила Шейла. – Грегори Арнольд Глок. Впрочем, не все ли равно – Глок, Флок или Плок? – Она обратилась к Рахмаэлю: – Это перебежчик. Возможно, вы помните, хотя под жестким давлением ООН об этом тогда умолчали все СМИ.

– Да, – отвечал он, вспоминая. – Пять или шесть лет назад. – Грег Глок, потомственный вундеркинд, продукт ООН, безусловно, был в то время единственным многообещающим конструктором нового оружия в Архивах наступательного вооружения и сбежал по явно финансовым соображениям в частный промышленный концерн, «Тропу Хоффмана лимитед». Откуда затем отправился прямиком в Швайнфорт с его гигантскими исследовательскими возможностями.

– А потом появился искажатель времени, – продолжал Шанто, подчеркивая свои слова судорожными быстрыми жестами. – Разве не так? Думаю, никто не будет возражать, потому что иначе быть не может. – Он постучал себя по лбу, энергично кивая.

– Чепуха, – парировала мисс де Рангс. – На ум приходит масса других объяснений. Его сходство с искажающим устройством ООН может быть всего лишь…

– Честно говоря, – вмешался пожилой тип с суровыми глазами, спокойно, но непререкаемо, – следует ознакомить вновь прибывшего с каждой из достойных логических альтернатив теоретическим объяснениям, которые предпочитает стойко защищать мистер Шанто. Разумеется, наиболее вероятна теория Шанто. На втором месте, по-моему, собственно ООН, поскольку они главные пользователи устройства… которое, как заметил мистер Шанто, их изобретение, попросту украденное Глоком и фон Айнемом. Это если принять версию, что фон Айнем получил искажатель, чему у нас, к сожалению, нет доказательств. В-третьих…

– С этого момента вероятности быстро уменьшаются, – сказала Шейла Рахмаэлю. – Он не повторит затхлую теорию о виновности маздастов – старую страшилку, с которой нам приходится уживаться, но в которую всерьез никто не верит, сколько бы о ней ни твердили. Это объяснение – из категории невротических, а то и психотических расстройств.

– К тому же, – добавила мисс де Рангс, – это мог сделать один Ферри, без помощи фон Айнема или Глока. Вполне возможно, что фон Айнем даже не подозревает о существовании парамиров. Однако ни одна теория не согласуется с предположением о неведении Ферри.

– Это по-вашему, – пробормотал Хэнк Шанто.

– Что ж, мы действительно здесь, Хэнк, – сказала Шейла. – Жалкая колония долгоносиков. Нас пристроил сюда Тео Ферри, и вам это известно. ТХЛ – главный заправила динамики этого мира, к какой бы категории он ни относился – псевдореальности, реальности или сплошному «псевдо». – Она криво улыбнулась Хэнку Шанто, достойно ответившему на ее ледяной пронзительный взгляд.

– Но если парамиры порождает устройство искажения времени, – сказал пожилой мужчина с суровым лицом, – то они сочетают в себе спектр версий настоящего времени, которые разделяются в одном из спорных эпизодов прошлого, из тех допотопных, но критических пунктов, в которых некто – кем бы он ни был – забавлялся с проклятым искажателем. Тогда миры никоим образом не являются «псевдо». Взглянем на это честно: если тут замешан искажатель времени, можно покончить с размышлениями о том, какие миры реальны, а какие нет, поскольку термин теряет смысл.

– Теоретически теряет, – ответила мисс де Рангс, – но не для находящихся в этой комнате. И, по сути, не для тех, кто обитает в этом мире. Наша главная ставка на то, что другие миры, «псевдо» или нет, остаются на своих местах, поскольку все они не в пример хуже нашего.

– Я не уверен и в этом, – пробормотал пожилой мужчина себе под нос. – Насколько хорошо мы их знаем? Наше восприятие искажено. Возможно, существует мир лучше прочих. – Он махнул рукой в сторону гостиной, где из телевизора лился поток слов – напыщенный нескончаемый словесный мусор из уст нереального президента нереальной (о чем было известно Рахмаэлю, а заодно всему населению Терры), искусственно состряпанной и насквозь липовой колонии.

– Но этот мир не может быть «псевдо», – сказала Гретхен Борбман, – поскольку все мы в нем живем и он служит нам единственным мерилом и точкой опоры. – Она обратилась к Рахмаэлю: – До сих пор никто не поделился с вами важной особенностью: если двое из нас вдруг соглашаются одновременно… – Она вдруг смолкла. И с отвращением и страхом уставилась на Шейлу. – В ход идут надлежащие формуляры, – продолжила она наконец через силу. – В частности, формуляр 47-Б.

– Добрый старый 47-Б, – скрипучим голосом отозвался кудрявый юноша, и его лицо немедленно исказила гримаса. – Да, мы обожаем подобные случаи – тогда к нам применяют рутинную проверку.

– Контроль, – продолжала Гретхен, – предписывает 47-Б после того, как в Компьютерный день, обычно приходящийся на последнюю среду, он или она (в данном случае она) введет данные персонажа из чужого парамира. После этого они становятся общественным достоянием и служат не просто субъективным воображаемым миром или вообще чем-то субъективным – скорее, они становятся чем-то вроде древних глиняных черепков в витрине музея, где мимо прогуливаются проклятые зеваки, разглядывая их в мельчайших подробностях. Поэтому едва ли можно сомневаться, что два индивидуальных псевдомира придут к согласию.

– Именно этого мы и боимся, – не обращаясь ни к кому конкретно, вяло и машинально произнесла пожилая женщина с дряблой кожей и безжизненными крашеными волосами.

– Беда в том, – сказала Гретхен, – что это действительно пугает нас, мистер Аппельбаум. – Она улыбнулась, сохраняя на лице окаменелую бесстрастную безысходность – маску глубокого отчаяния, накладывающую на ее мелкие, тонкие черты тень полного поражения, словно опасность уже подкралась к ней и к остальным, утратив свой теоретический аспект.

– Не понимаю, почему биличностный взгляд на один и тот же псевдомир может… – начал было Рахмаэль, но помедлил, оценивающе глядя на Шейлу. Впрочем, он никоим образом не способен был постичь ее холодное напряжение. Потерпев в своих попытках полное фиаско, он сдался: – Почему это расценивают как нанесение ущерба?

– Ущерб? – отозвался Хэнк Шанто. – Нет, черт побери, не нам, долгоносикам. Напротив, мы бы стали лучше общаться друг с другом. Но всем начхать… Ну да, всем начхать на подобные ничтожные мелочи – они лишь служат утверждением, способным сохранять нам рассудок.

– Рассудок, – бесстрастно повторила Шейла.

– Да, рассудок, – огрызнулся Хэнк Шанто.

– Folie à deux[22], – мягко сказала Шейла. – Нет, разумеется, это не наносит нам ущерба, – добавила она, обращаясь к Рахмаэлю. – То есть этим людям. – Она вновь указала на пустую гостиную, где не было никого и ничего, кроме нескончаемого гула записанного монолога Омара Джонса. – Но, видите ли, – она подняла голову и безмятежно уставилась на Рахмаэля, – в смысле опыта это не может быть реальным. ЛСД и подобные психоделические препараты реальны, но если одно из переживаний появляется более чем у одного индивида, последствия вполне ощутимы: двое способны говорить о нем, полностью понимая друг друга, и… – Она слабо махнула рукой, словно развивать эту мысль было ни к чему.

– Скоро может произойти замена, – с запинкой произнесла мисс де Рангс. – Замена всего этого! – Она будто выплюнула последнее слово и тотчас погрузилась в отстраненную грусть.

В комнате воцарилась могильная тишина.

– Интересно, чем именно? – пробормотал себе под нос, но достаточно громко Хэнк Шанто. – Синим дурманом, бен Аппельбаум? Вашим? Или Зеленым, Белым и бог весть каким еще? Синий – из худших. Ну да, это несомненно и всеми признано. Синий – колодец.

Никто не произнес ни слова. Все выжидательно смотрели на Рахмаэля.

– А кто-либо из вас, оставшихся… – пробормотал Рахмаэль.

– Очевидно, никто из нас не прошел через Синий парамир, – коротко и жестко перебила мисс де Рангс. – Но до нас это несколько раз бывало, и, полагаю, совсем недавно. По крайней мере так говорят промыватели мозгов, если только им можно верить.

– Но не всех нас тестировал компьютер, – заметила Гретхен Борбман. – Например, меня. Это требует времени, поскольку необходимо прокачать всю кору головного мозга клетка за клеткой. А большая часть памяти, хранящейся в виде воспоминаний, подсознательна. Сознание подавляет ее, особенно в случае… неблагоприятных парамиров. По сути, весь эпизод можно отделить от личностной системы через пару минут после возобновления индивидом контакта с реальностью. Затем у него полностью отключается сознательная память о происшедшем.

– Кстати, автоматически подменяется псевдопамять, – добавил, почесывая массивную челюсть и хмурясь, Хэнк Шанто. – Тоже функция внесознательного контроля. Синий парамир… ну разве нормальному человеку придет в голову, если он не хочет окончательно спятить, вспоминать о нем?

Бесстрастная, обессиленная и бледная Гретхен Борбман отправилась налить себе очередную чашку все еще теплого син-кофе и неловко стукнула ею о блюдце. Все присутствующие повели себя точь-в-точь как каменные истуканы, притворяясь, будто не слышат, как нервно дрожат ее руки, несущие чашку к столу, и не видят, как она с неимоверной осторожностью присаживается рядом с Рахмаэлем. Никто из прочих долгоносиков не подал виду, что замечает ее присутствие среди них, они нарочито смотрели в сторону, пока она неуклюже шла через тесную кухню, будто ни ее, ни Рахмаэля не существовало и в помине. Он понял, что все они объяты ужасом, не похожим на прежние неопределенные опасения, – страх был новый, гораздо более острый и, несомненно, был связан именно с ней.

Из-за сказанных ею ранее слов? По-видимому – ведь леденящее напряжение возникло в атмосфере привычного благополучия в тот миг, когда Гретхен Борбман произнесла нечто, показавшееся ему вполне обычным. Дескать, она, как и другие в этой группе, не выставляла напоказ содержимое их иллюзорных (или созданных потоком расширенного сознания) псевдомиров. Страх присутствовал, но не был сосредоточен на Гретхен, пока та не признала открыто и не привлекла общее внимание к тому, что сама она, в частности, наблюдает реальность, полностью совпадающую с реальностью одного из участников группы. И следовательно, как говорила мисс де Рангс, мир, в котором они живут, заменит новая реальность… та, которую им навяжут по своим насущным жизненным потребностям мощные неведомые силы.

Те силы, с которыми, как признался себе Рахмаэль, ему уже пришлось столкнуться лоб в лоб. «Тропа Хоффмана» с системой телепортации Зеппа фон Айнема и швайнфортскими лабораториями. Любопытно, что вышло из этих «лаб» в последнее время? Что состряпал ренегат из ООН Грегори Глок для своих работодателей? И чем они уже могут пользоваться? Впрочем, в новых устройствах пока нет необходимости, поскольку прежние, как видно, действуют удовлетворительно. Потребность в чудаковатом псевдогении и псевдоясновидящем (если это справедливо характеризует Глока), кажется, еще не прошла… однако Рахмаэль с грустью сознавал, что вклад Глока давно уже стал доступным при необходимости тактическим оружием.

– Сдается мне, – обратилась к нему Гретхен Борбман более спокойным, умиротворенным тоном, – что в нашей сомнительной «реальности», где мы вынуждены куковать вместе с этим несносным типом Омаром Джонсом, жалкой карикатурой на политического лидера, чертовски мало привлекательного. Вы чувствуете приверженность этому миру, мистер бен Аппельбаум? – Она пронзила его ироничным, мудрым взором. – А если бы он уступил иной структуре? – Гретхен обращалась теперь ко всему толпящемуся в кухне классу. – Неужели Синий парамир, в котором вы побывали, Рахмаэль, действительно был хуже некуда?

– Да, – ответил Рахмаэль. Необходимости распространяться далее не было, поскольку никто из теснящихся в помещении людей не нуждался в доказательствах – это подтверждали их напряженные мины. Теперь он понял, почему их общие опаска и враждебность по отношению к Гретхен Борбман указывали на грядущие зловещие события. Сканирование Гретхен никоим образом не было очередной репетицией рутинного анализа мозга, через который каждый из них уже проходил в прошлом. Гретхен уже знала содержание своей псевдореальности. Ее реакция проявилась давно, и теперь в ее отношении к остальной группе четко прослеживались черты этого парамира и того, в какую категорию он укладывался. Очевидно, все это было знакомо и Гретхен, и группе в целом.

– Возможно, – язвительно заговорил кудрявый юноша, – Гретхен меньше очаровал Синий парамир, проведи она в нем некоторое время, как вы, бен Аппельбаум. Что вы на это скажете? – Он впился в Рахмаэля взглядом в ожидании ответа, словно предполагая увидеть его, а не услышать. – Или она успела довольно пробыть в нем, бен Аппельбаум? Вы могли бы это определить? Скажем, по неким признакам или некой… – Он запнулся, подыскивая слова, его губы дрожали.

– Альтерации, – подсказал Хэнк Шанто.

– Я вполне прочно привязана к этой реальности, Шанто, поверьте мне на слово, – отозвалась Гретхен Борбман. – А вы? Все в этой комнате вовлечены в непроизвольное субъективное психотическое проецирование фантазий на обычную структуру, как я, а кое-кто из вас, возможно, вовлечен больше прочих. Не знаю. Кто знает, что творится в мозгу у других людей? Не хочу судить и не думаю, что способна на это. – Она неторопливо, с великолепной напускной бесстрастностью отразила взглядом безжалостную враждебность, излучаемую окружавшими ее людьми. – Не пересмотреть ли вам повторно структуру «реальности», которая, по-вашему, подвергается опасности? Возьмем телевизор. – Ее голос посуровел, он подавлял слушателей своей ироничной энергией. – Отправляйтесь в комнату и взгляните на него, на эту жуткую пародию на президента!

– По крайней мере он реален, – сказал Хэнк Шанто.

– Неужели? – уставилась на него Гретхен и сардонически усмехнулась. Эта абсолютно нечеловеческая улыбка предназначалась всем присутствующим; Рахмаэль заметил, как сник под ее испепеляющим воздействием весь кружок – они буквально отпрянули. Впрочем, его это не коснулось. Гретхен исключила его из числа своих жертв, и он ощутил властность ее решения – он не походил на других, и оба они понимали важность этого факта.

«Нас здесь только двое, я и Гретхен, – думал он, – и по веской причине. Альтерация. Хэнк Шанто прав».

Всматриваясь в массивное лицо Гретхен Борбман, он долго пытался понять выражение ее глаз. Она сохраняла неподвижность и молча отвечала немигающим взором на его упорное аналитическое проникновение в ее внутреннюю вселенную… Никто из них не шевелился; постепенно ему начало казаться, будто неприступная темная пелена в ее зрачках вдруг раскрывается влажным туннелем – и в то же мгновение ему навстречу гостеприимно открылись множество ярких матриц, в которых, похоже, гнездилась ее суть. У него закружилась голова, и он чуть не упал, но успел удержаться, моргнул и выпрямился. Они не обменялись ни единым словом, но теперь Рахмаэль понял, что прав. Он угадал.

Рахмаэль поднялся и неуверенно прошагал в гостиную, где очутился перед заброшенным телевизором – громогласная штуковина сотрясала воплями и визгом комнату, искривляя оконные шторы, стены, ковры и некогда симпатичные керамические лампы. У него на глазах телеприемник искажал окружающее, в нем судорожно кривлялась приземистая укороченная фигура, лихорадочно жестикулирующая, насколько было позволено (или задумано) специалистами по видеозаписи, крутившими пленку на полной скорости.

Увидев Рахмаэля, существо по имени Омар Джонс замерло. Оно уставилось на него с опаской и удивлением; как ни странно, телеверсия президента колонии изучала Рахмаэля не менее пристально и напряженно, чем он ее. Обоих охватило неосознанное тревожное ожидание, оба ни на миг не сводили друг с друга глаз, как будто их жизнь внезапно подверглась опасности извне.

Уставившемуся на телеверсию Омара Джонса немигающим взором Рахмаэлю вдруг стало ясно, что оба они в ловушке, откуда не могут сбежать. До тех пор, пока один из них не сможет… что-то сделать?

Скованный отупляющей усталостью Рахмаэль, словно сквозь туман, увидел, как неумолимые глаза телефигуры начали смещаться, сходиться и наползать один на другой, пока не слились в единственный, четко обозначенный глаз, пугающий своей яркостью. Перед ним очутилось влажное озерцо, оно вбирало в себя свет и силы из любых измерений и источников, не оставляя противнику никакой возможности отвести взгляд.

Позади прозвучал голос Гретхен Борбман:

– Теперь видите? Некоторые парамиры… – Она помедлила, возможно, оберегая его от переживаний (ей хотелось, чтобы он узнал, но не слишком страдал). – Трудно распознать сразу, – мягко закончила она. Ее ласковая успокаивающая рука опустилась ему на плечо, повлекла прочь от телеобраза на экране, от источающей влагу циклопической твари, прекратившей свои ускоренные разглагольствования и молча излучавшей в его сторону губительные флюиды злобы.

– У него тоже есть описание? – хрипло вымолвил Рахмаэль. – Кодированное обозначение?

– Это реальность, – пояснила Гретхен.

– Синий парамир…

Развернув Рахмаэля так, чтобы он смотрел на нее, Гретхен потрясенно повторила:

– Синий парамир? Неужели вы сейчас видите его? На телеэкране? Но я не верю в водного цефалопода с единственным глазом. Нет, не могу поверить.

– А я было подумал, что вы тоже увидели его, – недоверчиво отозвался Рахмаэль.

– Нет! – Она яростно тряхнула головой, ее лицо окаменело, превратилось в маску. Вначале изменение ее черт на долю секунды показалось ему обычной гримасой, затем вместо традиционной плоти перед ним очутилась маска из старой рассыпающейся древесины, обугленной, словно в пламени, и предназначенной внушить страх наблюдателю. Эта пародия на физиономию гримасничала подвижными, точно ртуть, чертами, отражавшими череду бесконечных нелепых переживаний, и у него на глазах вбирала сразу по нескольку личностей, которые сливались в сочетании, не присущем человеку и не постижимом рассудком.

Медленно и постепенно начали проступать ее подлинные (или обычно воспринимаемые) черты. Маска упала, спряталась, исчезла из виду. Разумеется, она никуда не делась, но хотя бы не угрожала ему. Рахмаэль обрадовался, его охватило облегчение, но вскоре и оно исчезло наподобие личины из обугленного дерева, и он перестал вспоминать о нем.

– С чего это вы решили, будто я увидела нечто такое? – говорила между тем Гретхен. – Нет, ничего подобного. – Ее рука оставила его плечо и дрогнула. Она отодвинулась, словно безвозвратно удаляясь в сужающийся туннель, оставляя его, подобно высосанному насекомому, – назад, в кухню с ее плотной толпой.

– Типичный образец, – сказал он ей вслед, пытаясь «достучаться» до нее, удержать. Но она удалялась, продолжая уменьшаться. – Не может ли быть так, что лишь проекция из подсознания…

– Но ваша проекция неприемлема! – хищно рявкнула Гретхен. – Ни для меня, ни для других.

– Что вы видите? – спросил он наконец. Она уже почти исчезла из виду.

– Даже не надейтесь узнать это от меня, мистер бен Аппельбаум, после всего сказанного вами.

Последовала тишина. Затем в динамик телевизора с мучительным трудом пробился слабый стонущий звук, который постепенно перешел в разборчивую речь сносного тембра и темпа – категории восприятия Рахмаэль вновь достигли функциональной параллели с осью пространства-времени образа Омара Джонса. Или же прогрессирование этого образа возобновилось в прежней манере? Остановилось ли время, образ или и то и другое разом… и существует ли время вообще? Он хотел вспомнить, но обнаружил, что это ему не под силу из-за угасшей способности мыслить абстрактно.

На него смотрела какая-то тварь. Смотрела своей пастью.

Потому что сожрала большую часть собственных глаз.

Обман Инкорпорэйтед (сборник)

Подняться наверх