Читать книгу Дитя - Фиона Бартон - Страница 14

Воскресенье, 25 марта 2012 года

Эмма

Обратный путь до подземки кажется вдвое дольше, потому что иду я на трясущихся ногах.

Как же я промахнулась! Мысленно я так готовилась к разговору о младенце, уже заранее имея ответы на возможные расспросы, – и все же не смогла не задать ей этот последний вопрос. Об Уилле. Просто чтобы убедиться, что его нет больше и в помине. Но, разумеется, он есть! Как же могло быть иначе!

Я пытаюсь успокоиться, ровно и глубоко дыша, однако сердце все равно отчаянно колотится в ребра. Наконец оказываюсь в поезде Центральной линии. Сижу там будто в оцепенении. И между станциями вижу в окне напротив свое отражение.

Когда, уже спустя несколько часов, я добираюсь до дома, Пол успевает приготовить какой-то куриный полуфабрикат – уже за дверью ощущается его запах, запах дома – и терпеливо дожидается, когда же я проверну в замке ключ. Помнится, в дороге я позвонила ему сказать, что решила, пока я в городе, пробежаться по магазинам.

– Солнышко, вид у тебя какой-то замерзший, – говорит Пол. – Иди скорее грейся. Может, набрать тебе горячую ванну?

– Я в порядке, Пол, – устало говорю я и отвлекаю его рассказом о том, как прошел ланч с матерью.

– Джуд приготовила чечевичную кассероль, – говорю я, и Пол издает смешок. Он-то знает, что я всегда терпеть не могла это блюдо.

– Ну, как же без этого! И как тебе ее квартира?

Тут мне приходится задуматься и напрячь память.

– По стенам всякие драпировки, вокруг светильников тоже везде что-то болтается. Ей, наверное, мнится, будто это потертая роскошь старины, а на самом деле все это – задрипанное старье.

Пол улыбается.

– Далеко пришлось идти? – спрашивает и поднимает мои ступни себе на колени, чтобы отогреть.

– Да, там от метро, наверно, несколько миль. Район съемных берлог и сомнительных лавок с бэушными холодильниками. Пока шла по ее улице, холодок по коже пробегал. Не представляю, почему она решила там поселиться.

К северу от Темзы Джуд переехала уже много лет назад. Ее внезапно потянуло к переменам, как она мне это объяснила позднее, когда я решила наладить с ней отношения и сделала первый шаг к нашему примирению. Мы уже долгое время вообще никак с ней не общались, но, знаете, как все порой меняется, стоит принять радикальное решение. Окажись я предоставлена самой себе, весь мой гнев от того, что меня выперли из дома, наверное, довольно быстро бы развеялся. Но мне пришлось некоторое время жить у родителей Джуд, и бабушка при всякой возможности норовила доказать, какая из ее дочери плохая вышла мамаша. Заняв позицию полной враждебности, она всякий раз вешала трубку, когда звонила Джуд, чтобы та не могла со мной поговорить. «Это ради твоего же блага», – объясняла она мне. Так что к тому времени, когда я осталась на собственном попечении, между мной и матерью царило уже полное молчание.

Естественно, все эти годы я думала о Джуд, порой пытаясь даже вообразить наше примирение. Я думала, увижу ее, когда не стало бабушки, однако давний конфликт между ней и родителями, видимо, так глубоко укоренился, что даже это скорбное событие не могло ничего уладить. Она не пришла на бабушкины похороны – равно как и на дедушкины, через год. Она, вероятно, не знала, что родители завещали ей какие-то деньги, и мне было любопытно, почувствует ли Джуд какие-то угрызения совести, когда получит письмо от их душеприказчика.

Идею снова с ней связаться я временно оставила на потом. Несколько лет мне было просто не до матери, я то искала себе работу, то меняла жилье, перебиваясь как могла без малейшей поддержки. Потом был университет и Пол. Жизнь вроде бы вошла в нормальное русло. И я уже не представляла, что сказать Джуд при встрече.

Лишь мое сорокалетие подвигло меня выйти с ней на связь.

«Знаменательная дата, переломный рубеж», – сказал тогда Пол.

Я целую вечность сидела над листом бумаги, не зная, что ей написать, как сказать «Здравствуй!» после двадцати четырех лет молчания. В конце концов я написала: «Дорогая Джуд, как ты поживаешь? Я много думала о тебе – вернее, о нас – и хотела бы снова с тобой повидаться. Я замужем, живу в Пиннере. Я пойму, если ты не захочешь меня видеть, но если все же решишь со мной связаться, пожалуйста, напиши мне или позвони. С любовью, Эмма». Да, я по-прежнему с ней говорила как ребенок.

Я долго дожидалась ответа – поначалу питая обиду, потом злость. Наконец я запаниковала: а вдруг она умерла и я спохватилась слишком поздно?

Я позвонила по нашему старому номеру на Говард-стрит – впервые с тех пор, как мне было пятнадцать, – в ожидании переминаясь и дрожа перед телефонным аппаратом. Когда наконец трубку сняли, я услышала чужой женский голос.

– Кого? – переспросила незнакомка. – Ах, ее! Да она уже давным-давно переехала. Я, слава богу, сама тут уже лет десять живу. Забавно, что пару недель назад ей пришло сюда письмо.

– Это я послала, – сказала я. – Она моя мать. А вы не знаете, где она сейчас?

– Нет, я не знаю, куда она переехала. Очень сожалею, – печально, как показалось мне, ответила незнакомка. – А что мне сделать с письмом?

– Выбросьте.

На следующий день я позвонила в ее бывший офис, вновь наткнувшись на совершенно незнакомых людей. Там мне сказали, что, судя по их сведениям, Джуд жива, и даже согласились передать ей мои координаты.

Еще три месяца она продержала меня в неведении, и я уже начала думать, что больше никогда ее не услышу. И, если честно, я даже затруднялась сказать, что испытывала в связи с этим. Порой я чувствовала глубокую опустошенность, как будто меня снова бросили, а порой – облегчение. Я сделала свою попытку и теперь могла с чистой совестью забыть об этом и спокойно жить дальше.

А потом однажды мне в почтовый ящик кинули ее коротенькое послание. Я помню, как понюхала этот листок, словно пытаясь уловить ее запах. Тут же я позвонила по ее новому номеру и сказала, как же рада вновь ее услышать.

Не знаю, какой реакции я от нее ждала, но Джуд, поняв, что это звоню я, не издала особых криков радости. Это совсем не в ее стиле. И не выразила ни малейших сожалений ни о столь долгом разрыве между нами, ни о том, что меня выгнала, ни что предпочла мне Уилла.

– Мне необходимо было свыкнуться с переменами, – объяснила она. – Вновь найти себя. После того как Уилл меня бросил, я пережила очень трудные годы, Эмма. Но думаю, теперь мы можем все это оставить позади. Теперь мы с тобой совсем другие люди.

И я, конечно, с этим согласилась.

– Думаю, нам лучше встретиться где-нибудь на нейтральной территории, – предложила Джуд. – Посидеть где-нибудь, выпить чаю. Как ты насчет этого?

Время и место наших встреч я предоставила выбирать Джуд. Она так ни разу и не побывала у нас дома – «в доме у Пола», как она обычно говорит, – считая, что ей туда ехать слишком далеко. «Пиннер – это ж почти за чертой Лондона, Эмма».

Для первой нашей встречи она выбрала кафе у Ковент-Гардена. Со мною был Пол, и я все это время крепко держала его за руку. Джуд даже не попыталась скрыть, насколько шокирована нашей разницей в возрасте. Пока мы прикидывались, будто изучаем меню, за столиком повисло неловкое молчание, и у меня сжалось все внутри от ожидания неминуемого комментария на этот счет. Однако Джуд воздержалась от отзывов, так ничего и не сказав. И в конечном счете все прошло нормально. Воссоединение наше состоялось без особого душевного восторга, но все же и без скандала.

– Ну что, как будто бы прошло не так и плохо, – сказал Пол, когда мы вышли из кафе.

– И что ты себе купила? Какую-нибудь милую вещицу? – спрашивает муж, поднимаясь, чтобы накрыть на стол, и на какой-то миг я не могу понять, о чем он.

– А! Нет, ничего так и не купила, – отвечаю, чуть медля, на его вопрос. – Так, просто огляделась, что там есть.

И на мгновение замираю. Я вовсе не ходила по магазинам.

Чтоб попасть в Пиннер, мне надо было сесть на Центральной линии в западном направлении. Но я этого не сделала. Я поехала в противоположную сторону. При этом, помнится, все думала: «Я же еду не домой». Да, меня потянуло совсем другим путем. Спустя долгие годы я возвращалась на Говард-стрит.

Дорога туда была для меня точно в тумане, в который яркими вспышками врывались станции, тут же снова исчезая в темноте. Вот показались запруженные людьми бетонные ступени пешеходного перехода на Юбилейную линию, и вот на «Гринвиче» я наконец опять поднялась наружу, к свету дня. Очень долго пришлось дожидаться 472-го автобуса до Вулвича. «Сегодня воскресенье», – все время напоминала я себе. А потом, уже в автобусе, все смотрела на цифровой дисплей, отсчитывавший минуты до моей остановки. «Три мин. Одна мин. Прибытие».

Впрочем, как только я там оказалась, все это состояние прошло. Остатки снесенного 63-го дома по Говард-стрит были обнесены забором из металлической решетки, и, глядя на эту груду камней, я могла лишь мысленно воспроизвести наш дом. Пройдя подальше, я различила за вагончиками строителей то, что некогда являлось нашим садом. Увидела полицейскую оградительную ленту, оторванную с одного конца и трепыхающуюся на ветру, а за ней – пятачок рыхлой земли. Больше ничего там было не увидеть, и я двинулась прочь. Заметив, как в одном из окон дома напротив за мной следит чье-то лицо, я опустила голову пониже и сунула сжатые кулаки в карман пальто.