Читать книгу Анаксанген. Том I. Записки сумасшедшего - [frank_sparral] - Страница 13

Вкус мяты во рту остался ненадолго. Ромашка, мачеха и чашка. Тут же слышалось из верхнего окна высокого домишки, прижатого свежим снегом:

– Как мне осточертела ваша реальность!

В этом доме я и решил остепениться. Мне где-то пятьдесят, и прошло немного времени с того момента, когда я вырвался из той психушки, а теперь улица с лёгкостью принимала шаг мой, изгибалась, извращённо иногда пихая камни под ноги; иногда снег скрипел под подошвой давно-изношенных ботинок. А боты эти мне выдали сразу же после Затяжного отдыха; правда, на стариковские они не очень-то походят – молодёжная обувка: высокие, коричневые, с подкладом из вышитых квадратов, которые нихрена не греют!.. Благо вязаные носки были при мне – передали, что их связала матушка.

Разве я когда-то называл свою мать «матушкой»? Сложно припомнить…

Так вот, шагая в этих молодёжных ботинках по незнакомому ещё мне городу, я удивлялся его люду, бегущему по своим горестным делам, второпях, толкающему других: как корабль волны, они расталкивают друг дружку, режутся будто льдины на мелкие части – так обида покалеченных впивается в их лица; и они кричат, орут, стреляют матюками. Причём, чем младше, тем больше матов…

Я поселился в небольшой квартирке, напоминающей мне больше комнатушку: уютную, но пустую. Паутина многолетняя хоть и не наградила каждый угол, зато грязь, словно снег, хрустела под босыми ногами – в обувке дома ух как не люблю бродить! На миг мне кажется, что это я кричал те словечки о реальности, с которых и начал я своё осознанное существование здесь после Сна.

И снился мне какой-то странный сон, он был таким долгим и очень странным. Поначалу я был зрителем в толпе; сейчас мне кажется, что я и сам мог бы примерить те слова, ведь улица, которая мне открылась совсем не та, что приснилась, когда я спал впервые. А этот сон про чистый и божественный сад был явным вымыслом, но сны в психушке, которыми наградил меня анти-уют и неразбериха, искалечили моё неотёсанное разумом сознание. Конечно, по большей части бред, но в каждом бреде есть смелость и сухость… Думаю, другой услышав бы те побрякушки, которые вылетали из ноздрей придурка, тоже согласился б с некоторыми фразами. Да не со всеми, но… Да и толку это всё осмысливать. Сны и нужны-то для того, чтобы не бороться с ними, а принимать и забывать о них.

Неожиданно я наткнулся на странный отрывок:

«А природа всё тоскует: льются с неба сопли, их впитывает матушка-земля. Сама Земля простыла, а люди пытаются её лечить, копаясь в скелетных шлейфах и осколках прошлых вымерших эпох. Пошлые мысли караются, но люди продолжают ходить в туалеты: срут там, подтирают жопы, мочатся и иногда забывают подтирать вагины. С ухмылочкой эти барышни потом тащатся с сортира, любуясь местными красотами, трусы же их пропахли дерьмецом!.. Но слушайте, у мужиков всё хуже: эти падали совсем забыли о гигиене! Им нужно здорово вонять, чтобы каждый миг реальности понимать: „я есьм мужчина“! Меня тошнит от тех и от других. И мне хочется блевать на ваши головы!».

Похоже, это писал полнейший шизофреник… И я нашёл эти записки здесь, в этой квартирке, в которую забрался поздно: здесь нет ни света, ни тепла, но сейчас лишь наступление весны. Поэтому… И нечего сказать-то больше.

А в комнатухе жил когда-то творческий просвет: стены измазаны идеальными мазками, но пыль, паутина, да времечко славно позабавились, дабы донести до всяких уродство лишь мазков этих красок; я нашёл в них озарение! Возможно, поэтому решил и написать обо всём этом, как и этот парень:

«Помните, пожалуйста, что целовать коленки нужно без слюней, а стопы вы целуйте так, чтоб даже следа от губ ваших сочных не осталось. Тогда, возможно, я начну любить вас. Хотя вряд ли… Я кину вам мясца, падали!.. Ловите!

Ваша диктатура погибает! Вы сами рады сдохнуть ради неё, поэтому мне даже смысла не имеется вам лгать. Мы все однажды побеседуем после нашей смерти. Или будем в тишине молчать навечно! Никакой сверхсилы не хватит, чтобы держать меня в узде – я смоюсь с вашей грязи; я замараюсь сам и буду пачкать тех, других, но рано или поздно я отмоюсь и стану любоваться в зеркало заката. Вам лишь остаётся отпустить… Потом свобода».

Я встал в середину комнаты и прочитал:

– Окна замело буквальным снегом; он холодный, значит настоящий. Логика ломает все запреты; творчество на горбу всех тащит. Я никак не против веры в Бога; я не против, верьте вы в Аллаха! Только нахер делать другу плохо? Убивать с рассвета до заката!

Мрази, суки, падали, уроды —

вы проникновенно умудряясь

тратить все рассветы на защиту

тех, кто вашу жизнь не одобряет

мчитесь с горки в реку, где избиты

мысли, грустные слова и тайны…

«Что у вас внутри – вы нам скажите!

Что нам делать так, чтоб ваши жизни

нам хотя бы счастье показали…

Да, мы понимаем звуки эти

ртами что трепещутся, зубами…

Разрывают связки и событья,

Слов потёртых, сказанных устами.

Как же мы устали от мелодий,

что нам в уши, – не дают почувствать, —

кто-то сверху, снизу, между делом;

шлёт через динамик-человек,

созданный руками человека-винтик;

тик-тик-тик…

тик-тик-тик…

тик-тик-тик…

тик-тик-тик…

тик-тик-тик…

тик-тик-тик…

тик-тик-тик…

тик-тик-тик…

тик-тик-тик…

Я просыпался там, где не каждому дано проснуться, однако тот и не в состоянии прочесть всё это. Да и до этого ли ему, когда ногами сам он хрупко упирается лишь в пол, совсем забывая о своём полёте?! Зачем ему, такому, выслушивать ещё одну природную поломку? Уж хватит боли!

Над моим телом особенно старались, покорпели, потрудились… А чем другие хуже?.. Возможно тем, что я не в них сижу; сижу в своём. И оно ничем не хуже. Но многое забыло и очистилось… Теперь тону в реальности.