Читать книгу Таинственный сад. Маленький лорд Фаунтлерой - Фрэнсис-Элиза Ходжсон Бёрнетт - Страница 3

Мэри привыкла смотреть на мать издалека и любоваться её красотой, но она её почти не знала, так что, когда матери не стало, конечно, не могла тосковать по ней. Она и не тосковала – как всегда, она была занята исключительно собой. Будь она постарше, её, несомненно, испугало бы то обстоятельство, что она осталась теперь совсем одна на белом свете, но она была ещё мала, за ней всегда кто-то ухаживал, и она полагала, что так вечно и будет. Беспокоилась она только о том, к хорошим ли людям теперь попадёт, будут ли они к ней так же добры и уступчивы, как её айя и другие слуги-туземцы.

Она знала, что её не оставят в доме английского священника, куда её устроили поначалу. Да она и не хотела там оставаться. Священник был беден, а в доме у него росло пятеро детей; дурно одетые погодки, они вечно ссорились и отнимали друг у друга игрушки. Мэри невзлюбила их дом, где вечно царил беспорядок, и так всем грубила, что дня через два никто уже не хотел с ней играть. И дня не прошло, как они дали ей прозвище, которое привело её в ярость.

Придумал его Бэзил. Это был небольшой мальчишка с дерзкими голубыми глазами и вздёрнутым носом; Мэри его ненавидела. Она играла одна в тени под деревом, совсем как в тот день, когда разразилась холера. Она насыпала кучками землю, как будто это клумбы, а между ними дорожки, как вдруг явился Бэзил, встал неподалёку и стал смотреть, что она делает, а потом заинтересовался и предложил:

– А ты не хочешь насыпать кучку камней – тогда у тебя получилась бы горка? Вот здесь, в серёдке.

И он наклонился, чтобы показать.

– Уходи! – закричала Мэри. – Мне мальчишки не нужны! Убирайся!

Бэзил было рассердился, а потом принялся дразнить её. Он вечно дразнил сестёр. Он заплясал вокруг Мэри, корча рожи, смеясь и напевая:

Он пел и пел эту песенку, пока его не услышали остальные и не присоединились к нему; чем больше Мэри сердилась, тем больше они её дразнили; и пока она жила у них, они так и звали её и в лицо, и за глаза: «мистрис Мэри, злючка Мэри».

– Тебя отправят домой, – объявил ей Бэзил. – В конце недели. И прекрасно! Мы этому очень рады!

– И я тоже рада, – отвечала Мэри. – А куда это домой?

– Она не знает, что такое «домой»! – закричал семилетний Бэзил, с презрением глядя на неё. – В Англию, конечно. Там наша бабушка живёт. Нашу сестру Мейбл посылали к ней в прошлом году погостить. Только ты едешь не к бабушке. У тебя нет бабушки! Ты едешь к своему дяде. Его зовут Арчибальд Крейвен.

– Не знаю такого, – отрезала Мэри.

– Ну конечно не знаешь, – согласился Бэзил. – Ты ничего не знаешь. Девчонки вообще никогда ничего не знают. Я слышал, как папа говорил о нём с мамой. Он живёт в деревне, в большом обветшалом старинном доме, с ним никто не знается. У него такой дурной нрав, что он никого к себе близко не подпускает. Да если б и подпускал, всё равно никто бы к нему и не пошёл. Он такой противный! И горбун!

– А я тебе не верю, – заявила Мэри, поворачиваясь к нему спиной и затыкая пальцами уши. Она не желала больше этого слушать.

Но позже она долго размышляла над его словами; и когда миссис Крофорд сказала ей вечером, что через несколько дней её отошлют на пароходе к дядюшке, мистеру Арчибальду Крейвену, который живёт в Мисселтвейт-Мэноре, она молчала с таким безразличным видом, что мистер и миссис Крофорд совсем растерялись. Они попытались её приласкать, но, когда миссис Крофорд нагнулась, чтобы поцеловать её, Мэри отвернулась, а когда мистер Крофорд похлопал её по плечу, она словно окаменела.

– Она такая некрасивая, – заметила позже миссис Крофорд с жалостью. – А мать у неё была такая красавица! И так изящно всегда держалась, а Мэри совсем не умеет себя вести. В жизни не видала такого невоспитанного ребёнка! Дети прозвали её злючкой. Они, конечно, шалуны, но их можно понять.

– Возможно, если бы её красивая и изящная мать больше времени проводила в детской, то Мэри переняла бы её манеры, – возразил мистер Крофорд. – Бедняжка, её уже нет в живых, но, как это ни грустно, раньше многие даже не подозревали, что у неё есть дочь!

– Она почти и не виделась с девочкой, – вздохнула миссис Крофорд. – Когда умерла нянька, о ребёнке некому было и вспомнить. Подумай только, слуги разбежались и бросили её одну в доме! Полковник Мак-Гру говорит, он чуть не упал от неожиданности: открыл дверь – а она стоит посреди комнаты!

Долгое путешествие в Англию Мэри провела под присмотром жены одного офицера, которая везла своих детей в школу-пансион. Эта дама была так поглощена своим маленьким сыном и дочкой, что с радостью передала Мэри женщине, которую мистер Арчибальд Крейвен прислал за ней в Лондон. Это была экономка из Мисселтвейт-Мэнора, полная краснощёкая женщина с проницательными чёрными глазами по имени миссис Медлок. На ней было лиловое платье, чёрная шёлковая мантилья с бахромой из стекляруса и чёрная шляпка с лиловыми бархатными цветами, которые вставали дыбом, стоило ей тряхнуть головой. Мэри с первого взгляда её невзлюбила; впрочем, неудивительно: ей редко кто нравился, да и на миссис Медлок она явно не произвела приятного впечатления.

– Ну и ну! – протянула миссис Медлок. – До чего же неказиста! А мы-то слышали, что мать у неё была красавица. Она от неё ничего не взяла, правда, сударыня?

– Возможно, с возрастом выправится, – добродушно возразила офицерская жена. – Всё бы ничего, будь у неё румянца побольше да манеры получше. Черты лица у неё неплохие. Дети со временем сильно меняются.

– Да, придётся ей очень сильно измениться, – отвечала миссис Медлок. – Только в Мисселтвейте детям выправляться не с чего – вот что я вам скажу!

Они полагали, что Мэри их не слышит – она стояла в стороне, глядя в окно (разговор происходил в небольшой гостинице, где они остановились). Мэри смотрела на проезжающие омнибусы и кебы, на спешащих мимо людей, но она всё хорошо слышала и очень заинтересовалась дядюшкой и его имением. Что это было за место? И каким окажется он сам? А что такое «горбун»? Она горбуна никогда не видела. Может, их в Индии нет?

Теперь, когда Мэри жила по чужим домам и у неё больше не было айи, она чувствовала себя совсем одинокой, странные мысли стали приходить ей в голову, прежде совсем незнакомые. Почему, думалось ей, её никто не любил, даже когда её родители были живы? Других детей их отцы и матери любили, а ей никто ни разу не сказал: «Моя девочка!» У неё были слуги, еда и одежда, но никто не обращал на неё внимания. Это происходило оттого, что она ни в ком не вызывала симпатии; но она этого не знала. Ей часто не нравились другие, но она и не подозревала, что и сама производит на других неприятное впечатление.

Миссис Медлок с простецким румяным лицом и смешной шляпкой ужасно не понравилась Мэри. Когда на следующий день они отправились в Йоркшир, Мэри прошествовала по платформе к поезду, высоко подняв голову и стараясь держаться от неё на расстоянии: ей не хотелось, чтобы люди решили, будто она, Мэри, имеет к миссис Медлок какое-то отношение. Этого ещё недоставало!

Но миссис Медлок не было дела до Мэри и её чувств. Она была из тех женщин, которые, по её собственному выражению, «не терпят от детей никаких капризов». Так бы она по меньшей мере заявила, если б её спросили. В Лондон она поехала против воли – на тот день как раз была назначена свадьба её сестры Марии, но она дорожила местом в Мисселтвейте, жалованье там было хорошее, и ей ничего не оставалось, как беспрекословно выполнить распоряжение мистера Арчибальда Крейвена. Она даже спросить его ни о чём не решилась.

– Капитан Леннокс с женой умерли от холеры, – сказал ей мистер Крейвен, как всегда холодно и чётко. – Капитан Леннокс – родной брат моей жены, теперь я опекун их дочери. Надо доставить сюда ребёнка. Вы поедете в Лондон и привезёте её.

И миссис Медлок уложила саквояж и поехала в Лондон.

Мэри, насупившись, забилась в угол. Читать ей было нечего, смотреть не на что, и она просто сидела, сложив на коленях худенькие руки в чёрных перчатках. Чёрное платье лишь подчёркивало нездоровый цвет её лица, а прямые тонкие волосы некрасиво выбились из-под шляпки с чёрным крепом.

«В жизни не видывала такой набалованной девочки», – думала миссис Медлок, подразумевая, что в жизни не видела ребёнка, который сидел бы так неподвижно и ничем не был занят. Наконец миссис Медлок надоело разглядывать Мэри, и она заговорила.

– Я, пожалуй, пока расскажу тебе, куда ты едешь, – произнесла она резким строгим голосом. – Ты что-нибудь знаешь о своём дядюшке?

– Нет, – отвечала Мэри.

– Разве ты никогда не слышала, что говорили о нём родители?

– Нет, – повторила, нахмурясь, Мэри. Нахмурилась она оттого, что родители вообще с ней почти не говорили. И уж конечно, ничего ей не рассказывали.

– Гм, – пробормотала миссис Медлок, всматриваясь в замкнутое личико своей неразговорчивой спутницы. С минуту она молчала, а потом произнесла: – Придётся мне всё-таки тебе кое-что рассказать… Подготовить тебя, что ли?.. Ты едешь в странное место.

Мэри молчала. Её нескрываемое безразличие на миг смутило миссис Медлок, однако она набрала воздуха в лёгкие и продолжала:

– Ничего не скажу, дом великолепный, хотя очень древний и мрачный, и мистер Крейвен по-своему им очень гордится, только от этого не веселее. Дому шестьсот лет, и стоит он на самом краю пустоши, в нём чуть не сотня комнат, только все почти закрыты – заперты на ключ. И картины там есть, и прекрасная старинная мебель, и всякая другая старина, а вокруг большой парк, сады и деревья с ветвями чуть не до самой земли – не все, конечно, но есть и такие. – Она остановилась и снова набрала воздуха в лёгкие. – Но больше там ничего нет.

Мэри невольно начала прислушиваться к её словам. Всё это было так не похоже на Индию, а новизна её привлекала. Но ей не хотелось показывать, что рассказ экономки её заинтересовал. Это была одна из самых неприятных её привычек. Она продолжала сидеть без движения на своём месте.

– Вот оно как, – заключила миссис Медлок. – Ну, что ты на это скажешь?

– Ничего, – проговорила Мэри. – Я об этом ничего не знаю.

Миссис Медлок только хмыкнула в ответ.

– Ну и ну! – сказала она. – Ты говоришь, как старушка. Тебе что, всё равно?

– Всё равно или не всё равно, не имеет значения, – отвечала Мэри.

– Твоя правда, – согласилась миссис Медлок. – Для чего тебя везти в Мисселтвейт-Мэнор, я не знаю, разве что так ему, может, удобнее. Уж он-то не будет себя из-за племянницы утруждать, можешь мне поверить! Он ещё никогда ни для кого себя не утруждал.

Тут она смолкла, словно вовремя вспомнив о чём-то.

– У него позвоночник искривлён, – сказала она. – Верно, потому он такой! Смолоду кислого был нрава, никакой радости от своего имения и денег не имел, пока не женился.

Как ни старалась Мэри показать, что ей всё безразлично, но не удержалась и перевела взгляд на экономку. Она и не подозревала, что горбун может жениться, и это её слегка удивило. Миссис Медлок заметила её интерес; она любила поболтать и потому с воодушевлением продолжила свой рассказ – ведь за рассказом и время идёт быстрее.

– Жена у него была до того миленькая, до того хорошенькая, что́ она у него ни попроси, он бы всю землю обошёл, а её желание исполнил. Ни у кого и в мыслях не было, что она за него замуж пойдёт, а она вот возьми да выйди. Люди болтали, что из-за денег, только это неправда. Нет, неправда! – Это слово миссис Медлок произнесла с убеждением. – И когда она умерла…

Мэри вздрогнула.

– Как! Она умерла? – переспросила она, забыв о своём решении молчать.

Она вспомнила французскую сказку под названием «Рикке-хохолок», которую как-то читала. В ней рассказывалось о бедном горбуне и прекрасной принцессе, и ей вдруг стало очень жаль мистера Арчибальда Крейвена.

– Да, умерла, – повторила миссис Медлок. – А он после этого стал ещё чуднее. Ни о ком не думает. Никого видеть не желает. Всё больше путешествует, а когда приедет, то запирается на своей половине – это в западном крыле – и никого к себе, кроме Питчера, не пускает. Питчер уже старик, он за ним ещё за маленьким ухаживал и знает его привычки.

Всё это больше походило на историю из книжки, но Мэри от этого не стало веселее. Как это мрачно – сотня комнат, и чуть не все заперты, дом на самом краю пустоши! Что такое пустошь, она не знала, но всё равно. Человек с кривым позвоночником, да к тому же вечно запирается! Сжав губы, она уставилась в окно, и тут же, словно по команде, за окном хлынул проливной дождь. Серые струи косо стекали по стёклам вагона, дождь всё хлестал да хлестал. Будь хорошенькая миссис Крейвен жива, ей бы, возможно, и удалось скрасить жизнь в этом мрачном доме, она бы появлялась и исчезала, красивая, как мама, и ездила бы на вечера в платьях, которые были «все в кружевах». Но она умерла.

– Только не жди, что ты его увидишь, – предупреждала миссис Медлок. – Едва ли. И не думай, что там у тебя будет с кем поговорить. Придётся тебе самой себя развлекать. Тебе скажут, в какие комнаты можно заходить, а в какие нельзя. Сады-то там обширные. Но по дому ты особенно не броди и в комнаты не заглядывай. Мистер Крейвен этого не позволяет.

– Я и не собираюсь, – сказала Мэри обиженно. Она уже готова была пожалеть мистера Крейвена, но после этих слов жалость её исчезла. Какой он противный, подумала она, верно, не зря на него обрушились все беды.

Она отвернулась и снова стала смотреть в окно, по которому всё так же бежали серые струи; дождь, казалось, никогда не кончится. Она так долго, так упорно смотрела на дождь, что постепенно серый сумрак у неё в глазах сгустился, и она заснула.