Читать книгу Ангелов не выбирают - Галина Барышникова - Страница 16

Александру Павловичу отчаянно захотелось встать и закурить.

– Ой, что вы! – Сиделка, кажется Катарина, подбежала и чуть ли не силком заставила больного вернуться в лежачее положение. – Не можно!

Он был непреклонен.

Сестра замерла в нерешительности.

На этот раз ему почти удалось. Он присел. Страх отпустил, и присмиревшая боль угнездилась где-то в самой глубине, неясная, пульсирующая.

– Позовите врача! – четко произнес он.

– Морген. Завтра герр Хофман придет. А сейчас бите, отдыхайт. – Очередной укол вернул его в привычное состояние.

Сиделка щелкнула пультом.

– Что вы все время крутите?.. – слабеющим голосом спросил он. – Мне надоел этот мужик… Это кто?

– Это ви. – Сиделка улыбнулась и поправила одеяло.

Романцев так и заснул с удивленным выражением лица.

* * *

Большие часы отбили на башне полдень. Маша сидела на своей заветной скамейке. Рядом тихо присел отец Фома.

– Фот, ви просили… – он протянул маленькую бутылочку с иконкой вместо этикетки.

– Ой, спасибо! Я тут не могла найти…

– Это же не Крим, это – Германья… – улыбнулся священник.

– Спасибо. – Маша повертела в руках пузырек со святым маслом.

– Тут немного, – смутился батюшка, – я из Сифферополя прифез…

– Моему больному хватит, – улыбнулась она.

* * *

– Я так больше не могу, мама!

– Потерпи, дорогая, может, все уляжется. – Алла Борисовна прижала дочь к себе, как маленькую, и покачала. Та, точно малышка, уткнулась в ее ночную рубашку и всхлипнула. – Кофе будешь?

Ленка помотала головой и сильнее прижалась к матери.

– Я боюсь к нему приходить… смотрит страшными глазами, не узнает. А потом такое спросит…

– Ленуся, дорогая, сама посуди, сколько на него бедного свалилось: авария, целый год только одной комы.

– Я знаю, мама.

– Руки и ноги переломаны, шутка ли? Черепно-мозговая травма?! Переломы ребер с проникновением в легкие. Тебе этого мало?

– Мне этого много, мам. Много! Ты еще забыла про инфаркт! – С обидой в голосе Лена отпрянула от матери, будто именно та была виновата в происшедшем.

– Не забыла, дочь. Если бы не этот инфаркт, то и аварии бы не было никакой. Не умеет твой папка спокойно жить, он и в молодости-то горячился на пустом месте…

– И поругались, небось, из-за ерунды?

– Не говори. Ладно бы что серьезное, а то подписали соглашение на какую-то передачу, но… без него. Трагедия!

– А где папка был?

– В Египте. Вот Игорь с Георгием и…

– А подождать отца было нельзя?

– Говорят, что заказ был срочный.

– Срочный? Вот теперь мы срочно получили мумию на два года, если не больше… То от него слова не дождешься, смотрит и молчит, то словно бы на другом языке говорит. Сегодня знаешь что меня спросил?

– Что?

– Что такое «Перун»?

– Не что, а кто. Это главный бог славян.

– Ты веришь во все это?

– Во что? В Перуна?

– В восстановление памяти!

– Леночка, – мать погладила ее по голове. – Я ни во что больше не верю. Я знаю одно – случилось чудо, твой отец жить бы не должен, но – выжил. И это главное…

– Мам, я тут только три дня и мне страшно, а ты уже больше года здесь. Ужас какой!

– Игорь прилетает, Георгий вот только улетел, – я не одна… А потом, я же домой прилетаю часто.

– А надолго все это? – Лена с надеждой посмотрела на мать.

– Герр Хофман говорит, что пошла положительная динамика.

– Мама! – Дочь приподнялась на постели. – Какая динамика? Он не ходит сам, не говорит вразумительно. Нас не узнает!

– То, что он не помнит, что вы его дети, это ничего. Главное, чтобы ты и Игорь не забыли о том, что он ваш отец. Понимаешь?

– Мам, ну что ты такое говоришь! Я люблю папку… – Лена опять шмыгнула носом. – Только это больше не он…

– Доченька, а ты вспомни, как ты в Швейцарии упала на лыжах и как отец тебя, беспамятную, на руках нес и все шептал тебе в ухо: я твой папа, ты – моя дочь. Я – твой папа, ты – моя дочь… Ты потом с этими словами очнулась.

Ленка засмеялась и громко всхлипнула. Алла Борисовна взяла ее светлые волосы и стала плести в одну косичку.

– А еще я помню, как Игорек болел двусторонним воспалением легких, и Саша носил его на уколы три раза в день. Кололи полугодовалому ребенку антибиотики. Я была против, а отец сказал: все потом решим, главное, чтобы выжил… Потом будет потом. Он за вас боролся. Всегда. Как тигр. Теперь вы боритесь за него. Он жив – это главное. Потом будет потом…

– Мамка, а ты ведь его сумасшедше любишь!

– Леночка, милая моя девочка, нам под рождество исполнилось 30 лет. Только я в палате встретила наш юбилей…

– А я помню вашу серебряную свадьбу!

– Да?

– Еще бы! Тогда папуля увез нас на Гавайи и устроил шатры из лотосов! Луна была какая, помнишь? Постой, это же… весной было?

– Да. Поженились весной. А празднуем нашу встречу под Рождество, когда он мне предложение сделал. – Алла Борисовна улыбнулась воспоминаниям и тут же сникла. Ленка порывисто обняла маму за опущенные плечи.

– Все будет хорошо. Я верю в папку. Он сильный у нас. Он вспомнит все! И Гавайи… Правда?

– Да.

– Он у нас еще на горных лыжах бегать будет!

– Вот родишь ему внуков, он их на лыжки поставит, как вас тогда в два года. Помнишь?

– Мамочка, ты опять за свое! Мне только двадцать три, и я не собираюсь замуж, и рожать детей мне рановато. Все – к Игорехе.

– А Игорь говорит, что ему пока только двадцать шесть и он преуспевающий бизнесмен, и ему пока не до семьи!

– Значит, у нас есть время. Мам, как ты думаешь, папка года за два поправится?

– Будем надеяться. Ладно, встаем! Полдня провалялись с тобой в постели. Сегодня я на целый день в больницу. Маша, сиделка, взяла выходной.

– Она там что, единственная?

– Нет. Но твой отец гоняет всех остальных.

– Я же говорю, мам, характер не пропьешь! Я начинаю в него верить!

– А я продолжаю… Ваш отец сильный. Он всегда говорит: «Романцевы никогда не сдаются».

– Нет, он говорил: «Пускай мы не победим, но не сдадимся!»

* * *

Лена вышла в город. Одна. Мама поехала к отцу. А она уже не могла там находиться – раздражало все: и немецкие порядки, и вежливые сиделки. И пучеглазая русская Маша, и красавица Марта, и толстуха Катрин, ворчливая, понимающая, но словно специально коверкающая русские слова… – все, буквально все выводило ее из себя. Ей хотелось рвать и метать…

Ее даже собственный отец раздражал своими историческими бреднями. И Ленке вдруг подумалось, что он тоже издевается над ней специально. Иногда она отчетливо видела, что отец подглядывает за ней из-под опущенных век…

«Все! Не могу! Завтра уеду!» – сказала она себе, сидя в кафе напротив клиники.

И вдруг…

– Лена, Ленушка! – донеслось до нее из уголков памяти. Лена обернулась и увидела себя, зареванную, только что пришедшую со школы: банты в разные стороны на жиденьких белых волосиках. И мама… Мама сидела над своими переводами… она оторвалась и поманила ее к себе.

– Лена, Ленушка! Пойди сюда, детка.

Она подошла, шмыгая носом.

– И что случилось? – мама обняла дочь.

– Вовка Некрасов пристает.

– И как?

– На банты вешает своих солдатиков, – разревелась Ленка.

– И всего-то?

– Знаешь, как больно?

– Больно?

– Да! Тянет за косичку и в бант засовывает солдат.

– Так уж и солдат? Лена! Солдатика! – Мама сложила большой и указательный палец. – Пять молекул в щепотке! Как и твой Некрасов.

Лена рассмеялась:

– А я ему завтра так и скажу: пять молекул в щепотке!

– И не вздумай!

– Почему?

– Это грубость!

– А как же тогда защищаться? Игорехе сказать?

– Лена, – мама посмотрела на нее исподлобья, и ее карие чуть раскосые глаза засмеялись. Рыжая челка запрыгала над глазами как клоунский колпачок. – Лена…

– Что?

– Я научу тебя своему старинному оружию, – тихо прошептала она в самое ухо дочери.

– Настоящее оружие? Против Вовкиных солдат?

– Против всех армий всего мира!

– Ого! А откуда оно у тебя?

– Это наше фамильное женское оружие. Мне мама сказала, а ей, наверное, бабушка…

– Нет, мам, наверное, дедушка! Он у нас дипломат. Он со всеми врагами всего мира тайно сражается!

Мама засмеялась.

– Нет, точно не дедушка. Это ведь женское оружие, и зовется оно…

– Зовется оно… – Ленкино личико вытянулось, и вся она стала похожа на березовую щепочку – беленькая и узенькая. – Зовется оно…

– Никому не скажешь?

– Никому, мамочка!

– И папе с Игорехой?

– Но это же свои, мам.

– Нет, дочь, есть отдельные женские секреты, которые никогда и никому… ясно?

– Ясно! Я даже Наташке Ефимовой не скажу!

– Только твоя тайна, хорошо?

– Да, мамочка, да, – в нетерпении потирала ладошки первоклассница. – И зовется оно…

– Мульт! – выстрельнула словом мама.

– Что «мульт»? – Ленка попыталась широко раскрыть свои узенькие серые глазки.

– Мульт, – спокойно ответила мама.

– Так нечестно, – захныкала дочка. – Мультики не бабушка придумала…

– Не мультики. А мульты! – сделала ударение на первом слоге мама.

– И как? Что это? – Лена перестала кукситься. Ей опять стало интересно.

– Очень просто. Кто бы тебя ни обижал, как бы тебе ни было грустно или ты очень-очень на него злишься…

– Как на Вовку сегодня, да?

– Совершенно верно. И даже еще сильнее. Ты просто сидишь спокойно, Лен, и смотришь на него, – перешла мама на шепот.

– И что дальше?

– И дальше тихо-тихо, про себя, начинаешь пририсовывать ему… ослиные уши!

Ленка представила Вовку с такими ушами и хихикнула.

– Получается, да?

– Да. А еще можно с ослиным хвостом, мам…

– Рисуй!

Ленка дорисовала ему хвост.

– А теперь можно, чтоб ему сверху, прям со школьной доски на голову высыпался… – включилась она в игру.

– …весь мел!

– Нет, мам, лучше манная ка-а-а-ша, – Лена скривилась – не любила она манку.

– Пускай!

– А еще, – разошлась дочка, – а еще… с самолета стали сбрасывать…

И так они рисовали свой мульт до папиного прихода. Когда он вошел в квартиру, стоял такой шум и смех, что он решил: полкласса точно у них в гостях. Входит, а на диване мама с дочерью от смеха катаются.

– А потом… пришла снежная королева и отморозила ему его ослиные уши!

– Кому уши? Какая королева? – прогремел его голос.

– Папа, а мы тут с ма…

Мама хотела прикрыть большой ладошкой рот дочери, а получилось, что все лицо закрыла.

– Мы сказки сочиняем, дорогой. Раздевайся! Ванну наполнить?

– Я сам. У вас тут такое веселье. А где наш боец?

– Мечами машет.

– На соревнованиях?

– Нет. Соревнования – завтра. Сегодня – репетиция.

– Тренировка! – засмеялся отец и скрылся в дверях.

Мама перестала смеяться и строго произнесла:

– Значит так, Елена! Ты только что чуть не сдала нашу фамильную тайну!

– Но это же папа!

– Женскую тайну, Лен!

– Я поняла, – сникла дочь. – Прости, ма-а.

– И еще, Лена, так смеяться, до икоты, ты не должна. Смысл этого оружия в том, что тебя пытаются расстроить, рассердить, сделать тебе больно, а ты вместо этого тихо… тихо! – повысила мама голос, – сидишь и рисуешь себе мульт. В собственное удовольствие, с самым серьезным лицом. Чтобы никто не догадался. Понятно?

– Понятно! Ой, мамулечка, – Лена кинулась обнимать мать, – какая ты у меня!

– Какая? – Мама кокетливо от нее отстранилась и поправила сбившуюся прическу.

– Мультяшная!

…Сколько раз потом мамин совет выручал ее, – и не счесть. Свою обиду, свою злость, свою растерянность – она разрисовывала мультами, быстро остывала и переключалась.

* * *

Вот и сейчас она вспомнила заветный мульт-прием, глубоко вздохнула и… четко увидела перед собой зловредную Машу и представила ее Бабой Ягой – челюсть вперед, на голове косынка, завязанная «ушами вверх», узел на лбу, помело в руках, и она кружится, кружится над потолком палаты… А остальные сиделки – русалки, сидят, как на ветвях заветного пушкинского дуба, на гирляндах капельниц. Особенно смешной получилась толстая Катарина с рыбьим хвостом и распущенными волосами!

* * *

Лена выдохнула, улыбнулась, глотнула остывший кофе.

Неожиданно зазвонил телефон.

– Да. Мам, я тут рядом. Хорошо, дорогая. Я знаю, мам. Да. Я верю. Нет, он сейчас как слепой котенок.

Она вдруг неожиданно рассмеялась.

– Да, мам. Но мы-то с тобой знаем, кто он на самом деле! Как кто? Кот ученый! Все ходит по цепи кругом. Нет, мам, я не смеюсь. Я выращиваю в себе «не отчаяние». Хорошо. Пусть это будет «вера». Да, дорогая. Я ее тоже в себе выращиваю. Сейчас буду.

Она положила телефон в сумочку и, как всегда, оставив на блюдце два евро, вышла на улицу.

Межглавие

Князь Владимир сидел в княжьих палатах, и его белые одежды, вышитые серебром, были под стать седине его бороды. Словно бы время вышило свой узор и на кудрявой голове князя.

Он был слеп.

Его незрячие серые глаза из-под густых бровей беспомощно двигались в глазницах. Мир потух.

Сила несдержанного слова хлестнула по нему, как оборванная тетива лука. Страх объял Романцева. Неужели этот Бог так силен?

Он трясущимися руками ощупал ручки своего резного кресла: «Кто я теперь? Откуда эта внезапная слепота?» Он попытался встать: «Кто виноват и кто поможет? Уж не предательский ли замысел? Неужели смута?»

Наконец он поднялся и на ощупь сделал шаг. Тут же чьи-то руки подхватили его.

– Готовьте к крещению, – глухо произнес князь Владимир.