Читать книгу Осколки - Галина Робак - Страница 4

А теперь садись поудобнее, дружок, и приготовься к занимательной истории!

Начну с конца: учеба в универе была окончена, серьезные отношения, в которых, как это обычно бывает, не было ничего серьезного, – тоже. Друзья звали его Шульц, он был графитосом. А поскольку к графитчикам и хулиганам меня всегда тянуло больше, чем к инженерам, я решила незамедлительно в него влюбиться. Это были самые долгие мои отношения за всю жизнь, и мне нелегко далось то, что он предпочел писать свои экспрессионизма полные картинки и отказаться от меня – такой красивой, сияющей и юной.

Моя мама не видела нас вместе и называла его в шутку Рембрандт. Его бабушка слегка выжила из ума и при каждой встрече спрашивала меня, куда я дела

украденное у нее золото и ткани. По ее версии это я разграбила Отечество и как-то приложила руку к развалу Родины. Дурдом, конечно, но сейчас это кажется даже забавным. Еще в его доме была соседка – старая ведьма, которая всегда торчала в окне, и, завидев меня, начинала орать. Ей казалось, что это я расписываю стены в подъезде. Иногда она даже выливала на меня воду с окна и часто кричала дребезжащим голосом на весь двор: «Босячка!»

«Босячка…» – с грустью думалось мне. А мне хотелось быть королевой. И кстати, стены – не только моя работа: уж поверьте, их было кому расписать.

Как-то я спросила своего парня, выходя из его мастерской, почему он ни разу не написал мой портрет.

Через несколько дней он продемонстрировал мне две кучи – бурую и желтую, написанные маслом на холсте.

Естественно, предчувствуя недоброе, я спросила, что это.

– Это мы. – ответил он, грустно глядя на меня своими карими оленьими глазами.

– Мы?! Милый, это две кучи говна! – чуть ли не со слезами в голосе вскричала я.

– Ну я нас так вижу!..

Тут в мое сердце громко постучало конкретное осознание – так дальше нельзя.

На носу было лето и у меня был один вариант – уехать к чертовой матери из этого городка. Забыться. Поменяться. Устроить свою жизнь как можно лучше.

Со второго курса я наезжала погостить в Петербург. Это было возможным, благо я писала статьи для делового журнала, который читал наш проректор – поэтому, вероятно, меня и не отчислили с очного за месячные прогулы. Теперь же диплом о высшем образовании был получен, и я могла с концами переехать в любимый Питер.

Но при всей своей ветрености и любви к приключениям я ни за что не могла поехать одна. Тут как раз у моей подруги Маринульки произошло похожее событие: ее избранник, поэт-бухгалтер, с которым они прожили долгих шесть лет, собирались пожениться и уже придумали имена их будущим детям, сказал, что любит ее как сестру и их время истекло.

Бухгалтер, милый мой бухгалтер!

Вот он какой – такой простой!

Что ж, неплохо, неплохо, Сергентий. Кстати именно с тех пор она всегда говорит, когда слышит это имя: «Тая, поверь моему опыту: хорошего человека Сережей не назовут!» А я, в свою очередь, вечно вспоминаю ее фразу, когда симпатичный паренек представляется этим именем. «Сережа! Нет, парень, тебе ничего не светит – думаю я про себя, мило улыбаясь. – Димон еще куда ни шло, но Сережа – нет, извини».

Право же, как в нашей жизни колоссально много таких случаев, которые никогда не выдумаешь нарочно! Как все одновременно и смешно и страшно!

Подумать только – вся его семья обожала ее, на работе коллеги общались с ней лучше, чем с самим Сергеем, она носила ему тортики на корпоративы, его галстуки в химчистку, дома готовила первое-второе-третье-компот, а он влюбился в какую-то питерскую поэтэсску с довольно посредственными стихами, похожую на моль, и каждые выходные, тайком от Маринули, летал из Мурманска в Питер на ее концерты! Когда Марина узнала об этом и прочла всю его переписку с последовательницей Цветаевой, ей поплохело – но я нередко вырывала ее из угнетенного состояния.

– Да Марина, успокойся, ты почитай ее стихи! Зина, ну *б твою мать, что это за поэзия-то такая? Погоди реветь, цитата: «Петя читает альманах, он бледен и лыс, его шнурки ползут в дырки…» – Маринэ, тут нет ни одной рифмы, да она еще и лесбиянка к тому же! Серега ваще плох…

Марина начинала смеяться сквозь слезы, размазывая сопли по лицу, а я придумывала еще кучу смешных обзывательств для той несчастной питерской бездарности. А Сережа…

Нет, каков шельмец!

Впрочем, Бог ему судья. Теперь он живет возле Таврического сада, в крошечной съемной комнатушке, совершенно одинокий – бывший подающий надежды преуспевающий банкир! Любимец семьи! А Маринуля нередко звонит ему до сих пор и думает, как бы выслать «бедному Сереженьке» хоть немного денег! Поистине – золотое сердце!

Так вот, к чему это я – в один погожий денек мы с Маринулей созвонились и решили дернуть автостопом в Крым. «Таечка, там такое чистое море, такие хвойные леса, там дельфины прямо у берега – и ласковое солнышко! Мы повесим гамачок в тени и будем наслаждаться природой целыми днями – ты будешь писать свои стишки, а я читать умные книжки! А по вечерам будем играть в кости и курить сплифчики! Поехали, Василькова, там мы забудем этих уродцев, ладно, значит так нужно».

Что ж, уговаривать меня долго не пришлось – план был шикарен. У Маринули, любительницы пойти в Хибины на пару недель или еще куда в поход, была отличная двухместная палатка, семидесятилитровый рюкзак, гамак, маски и ласты, котелок, горелка и даже бинокль.

Я взяла черную кожаную сумку, туфли на каблуках, кучу платьев, едва прикрывающих причинные места, тональник, блокнот для стихов: все, что в хозяйстве пригодится. Мы шли в горы. Я была собрана.

И вот наш отряд из двух человек отправился в путь. Она только что закончила университет профсоюзов, и мы, хихикая над таким ненужным высшим образованием, развлекали попутчиков по дороге «НА КИЕВ» своей развеселой болтовней.

Надо сказать, Маринуля – человек мира. Она не потерпит любой несправедливости. Через десять минут знакомства с ней вы сами не заметите, как расскажете ей историю всей своей семьи, свои привычки и детские страхи. Но если вы вдруг обидите слабого или посмеетесь над убогим – ее гнев будет страшен. Но основное ее состояние игривое: она так смешно прибавляет в конце каждой фразы «Знаешь», что делает ее еще смешнее. Еще Маринулька любит припыхнуть (ну как и все мы) и поржать. И всегда смеется надо мной, когда я верчусь перед зеркалом.

– Тая, ну ты вылитая моя мама! Она также красуется! Представь, я ей недавно в скайпе звоню, а она сидит в новой шубе! Я так ржала!

Ну скажите, как это может не вызвать улыбки? Только у самых черствых.

Еще в дороге Маринэ предупредила меня об эксперименте – три месяца мы проведем без зеркала.

Эта новость была встречена мной с недовольством, но я приняла вызов. И мы действительно смотрелись в зеркало, только когда заходили в библиотеку в Капсели – деревеньке, что за Судаком.

– Маринэ, глянь, какие мы черные!

– Ага! А зубы белые!

– Мы просто негры! Маринад, мы чернее всех на побережье!

Это так и было, судя по взглядам теток на платном пляже, обмазанных зеленой глиной.

Мы с Маринулей, проходя мимо, переглядывались и хихикали, не понимая, как можно лежать на этом пляже, заваленном бутылками и сигаретными бычками, плавать в грязном море и купаться в тряпках, что люди именуют купальниками.

Едва мы только отходили подальше от пляжа и людских глаз, мы тут же скидывали трусики и все, что на нас было; складывали вещи в рюкзаки и начинали подниматься в гору абсолютно голые. И абсолютно чистые перед этим невероятно голубым небом.

Мы провели три незабываемых месяца на диком пляже под Судаком – у подножия мыса Меганом. Место силы: с одной стороны обнесено крутой скалой, с которой во время майских дождей сыплются камни – с другой – бескрайним, блестящим на солнце морем. Меганом прекрасен, великолепен и волшебен. У Мандельштама даже есть стихотворение про него. Но там все как-то мрачненько – на Меганоме же, напротив – душа сияет и радуется, тело крепнет и здоровеет – ладно, я не могу больше про него, сразу начинается невыразимая тоска по этому месту.

А еще про Меганом знают только избранные, потому что это засекреченное место «для своих». Только «своих» там – со всех концов нашей необъятной Родины и ее бывших побратимов. Есть там даже такая акция: Приведи на Меганом друга и получи пи*ды. Но нам это было не страшно – Маринэ была там как своя, а что насчет меня… Не думаю, что кто-то был против того, что я разгуливала там в чем мать родила и то и дело натиралась маслом.

Мы поставили палатку на полянке между деревьями и огромными валунами, повесили гамак, я собрала из камней настоящую добротную печь – и стали предаваться райскому наслаждению, о котором мечтают все женщины мира – слушать тишину и крики птиц, ржать до упаду над всякими глупостями, загорать целыми днями и мазаться маслом. И сравнивать каждые два часа, кто больше загорел.

– Ты что, больше загорела? Вот тварь, ты уже на солнце лежала, а я только в восемь с тусовки пришла!

Были у нас там импровизированные вечеринки с барабанами, гитарами и орущими голыми девками.

Наезжала туда молодежь с разных уголков России, Белоруссии и Украины. И Киев, и Житомир, и всякое такое прочее.

Там у ребят даже песня была: «Ненавижу тебя, Житомир!» – потому что эта белорусская компашка всегда громче всех шумела и галдела.

Хотя к чему это я. Песен было много – были и огромные котлы с молочищем, и пятилитровые канистры портвейна и собрания в гроте под аккомпанемент дождя.

Я читала всем рэп, громко рассказывала свои истории, и сама не заметила, как забыла Шульцa. А Маринуля – думать забыла про Серегу.

Правда, случилось как-то раз, что мы ритуально вышли в город за табачком и молоком – и наткнулись на Шульца прямо в здании судакского автовокзала – Маринэ пошла посмотреть, сколько стоит автобус до Коктебеля, а мой бывший возлюбленный стоял там с моей приятельницей, которая, узнав, что я неподалеку, тут же куда —то скрылась.

Смешно, кстати. Потом, как гласит история, он оставил ее в Севастополе без копья денег, но познав со всех сторон, что вполне в духе Шульцa. Кстати, подружки, кидающиеся на моих бывших – настоящее проклятье для меня. Так уж повелось, что они готовы подбирать любого моего бывшего кавалера с такой прытью, будто он олигарх или любовь всей их жизни. Что за дурацкая привычка? По мне так это дурной тон. Бывший в употреблении гражданин. Ну да ладно. В любом случае, все три месяца на море я пользовалась только свежими и очень полезными парнями.

Жить в палатке на берегу моря – ни с чем несравнимое удовольствие. Сперва мы были на побережье только вдвоем. Представьте себе, на дворе стоял конец мая, только-только распустились маки, а мы уже грели свои попки на солнышке. По ночам от ветра со скал, что окружали наше убежище, сыпались валуны, и мы с Маринулей, прижимаясь друг к другу, молились, чтоб нас не пришибло. Какое-то время шли дожди, море бушевало, трехметровые волны налетали на берег, встречая отпор камней – какие-то ребята, тоже приехавшие дикарями, спешно вызвали себе катер и смотались из этого сумасшедшего буйства природы.

Но мы терпеливо ждали, что за ненастной погодой последует блаженство. Так и получилось.

Ранним погожим утром я стояла на большом камне, который мы прозвали кухней, и смотрела в бинокль на гору под маяком.

– Василькова, ты кого там высматриваешь? – хихикала надо мной Маринуля, скручивая себе бибульку – так она называла самокрутки. Все фильтры конечно же у нас намокли, и теперь она занималась тем, что отрывала кусочки от пачки соли и выкладывала их на бумажку рядом с волокнистой табачной колбаской.

– Мужиков, Марина, мужиков! – задумчиво отвечала я, неотрывно глядя в бинокль и затягиваясь папироской.

– Да погоди ты хотя б неделю, скоро их столько будет – ты отбиваться устанешь. Знаешь, ты мне тут давай не начинай вот это вот!

– Что-то верится с трудом, учитывая то, что единственный мужчина на побережье тот седой старик.

– Да ладно, а певец? – спросила Маринэ дурным голосом, и мы обе засмеялись.

И точно, как я могла забыть. Рядом с нами жил какой-то неприятный тип, который по вечерам все норовил заглянуть к нам. Мы с Мариной гасились как могли, но куда ты скроешься, когда рядом три с половиной сосны и скрыться можно только в палатке, из которой за километр слышно, как мы ржем.

Неприятным он был потому, что каждое раннее утро восходил на вершину холма, что высился над нами, и принимался горланить на своей гитарке песни собственного сочинения.

Он пел утренний гимн, а еще был у него гимн вечерний. И вот этот голос как в пионерлагере снова будил нас ни свет, ни заря, и мы с Маринэ продирали глаза, смотрели друг на друга в зеленоватом свете палатки и сквозь сон повторяли строчку, которая особенно выводила нас из себя:

– И только радость движеееения!

– Господи, когда он уже заткнется, я его гитару утоплю… – ворчала я, втайне радуясь, что даже в этом диком месте среди гор у нас образовывается своя тусовка.

Но потом мы подружились, он оказался профессором какого-то университета в Минске, дома его ждала беременная жена и сюда – о чудо! – он приехал всего на недельку-другую.

Мы научили его играть в кости, а он как-то накормил нас удивительно вкусным наваристым борщом. Борщ, сваренный на костре на берегу моря – ребят, ну я не знаю, что может быть лучше. Лучше только пару тарелочек такого борща. А, да – лучше бы этот парень по утрам подвязывал петь, а то меня это порядком достало.

– Таечка, мы должны быть скромными и не грубить ему, несмотря на то, что мы обе ненавидим эту песню. – наставляла меня Маринэ.

– Ладно, меня греет только та мысль, что скоро он отсюда сольется. А прикинь каково его студентам!

– Ты думаешь, он им тоже поет? – Марина замерла и сделала страшное лицо.

– Да, во время лекции. Диктует что-то, диктует, а потом каак запоет! У меня, кстати, препод был по социологии, экстрасенс. Ну он себя таким считал и вместо курса лекций мы слушали о том, что ему на этот раз приснилось. Он плевал на эту социологию и просто нас использовал как свободные уши. Люблю таких.

– Да, им легче дисциплину сдавать. Василькова, скрутишь мне бибульку? – просит Марина и укладывается на бочок в гамак.

– Айнанэ-нанэ… Маринэ, где наши парни?

– Погоди, буквально завтра-послезавтра тут такое начнется, что ты еще будешь вспоминать наши спокойные деньки.

Маринад оказалась права. Прошло около недели и началась жара. Недалеко от нас поселились киевские ребята, один из которых, Ярик, двухметровый казак с детскими наивными глазами, оказался Марининым знакомым. Ярик подшучивал надо мной по поводу того, что я читаю рэп, но, когда я наконец устроила ребятам первый концерт, он опешил и посмотрел на меня совсем другими глазами. По-доброму так, ласково, одобряюще. И больше никогда не смеялся надо мной. А просто взял и влюбился, черт бы его подрал, ну зачем он это сделал? У меня в глазах для всех парней на свете горела только одна надпись: «Беда твоя», и Ярик был не исключением. Потом, кстати, когда началась вся эта заварушка с Майданом, Ярик взял автомат и отправился защищать свою землю от вражеских нашествий. До сих пор помню фотографию, где он, как всегда улыбающийся во весь рот, чистит оружие рядом с грузовиком, на котором развешаны детские рисунки, что детки присылали отцам на фронт.

Но пока никто и не думал, что дружественные сестрички Россия и Украина вскоре поссорятся, и мы дико весело проводили время на берегу моря, но этого мне оказалось мало, и я решила познакомиться с ребятами, которые работали внизу у гор – проводили экскурсии на квадроциклах. Мы брали у них местную забористую шмаль по неплохой цене, а иногда, когда я задерживалась в городе, один из них, самый резвый и загорелый, галантно отвозил меня на квадрике поближе к нашему лагерю. Я покупала продукты нам с Маринулей на неделю вперед, и естественно, брала бутылочку белого полусладкого. Сколько раз так выходило, что мы с Резвым оказывались где-нибудь в горах под нереальным звездным небом, и луна была так близко, и так четко освещала ландшафт гор, а внизу от моря шел такой дурманящий запах, что мы внезапно останавливались, я доставала бутылку местного крымского и говорила:

– Надеюсь, Маринуля не обидится, потому что это стоит того.

Наверное, я просто умела отрываться. И дико, и от земли. Мы наслаждались жизнью и моментом так, как этого требовала ситуация. Мы ничего не упускали. Казалось, в такие минуты, весь мир, каждый житель поднебесной мечтал оказаться на моем шикарном месте, под звездным бескрайним небом, в звенящей тиши под самой Луной. Я видела каждую ее щербинку, каждый кратер, я смеялась и что-то рассказывала Резвому, но это было вообще неважно, потому что ценен был момент. Луна освещала наши лица, и с высоты птичьего полета были видны две крошечные фигурки, затерявшиеся среди горных пиков, и слышны отголоски нашего доброго смеха.

Потом эти волнующие ночевки у моря, у самой кромки воды, когда ты засыпаешь под мерное морское укачивание, а просыпаешься оттого, что солнце всходит из-за гор и начинает потихоньку жарить лицо, шею и плечи; а проснувшееся море легонько плещет тебе на пятки. Потом наступает поистине мистическое время – время, когда цветет планктон. Ты остаешься у моря одна, вокруг никого нет, только камни. Вдалеке, на холме, возле лагеря – цепочка огоньков, шесть или семь, и все они движутся на запад, – это ребята с налобными фонариками двигают на вечеринку к Акульему плавнику – там стоит военная палатка, не палатка – палаты! И сегодня там будут танцевать до восхода солнца и курить опиаты. И вот их веселая процессия затихает где-то вдалеке, и ты, абсолютно голая, еще горячая от дневного жара, медленно заходишь в воду. Сперва ничего не видно. Вода черная, непонятно, куда вступаешь. Но вот ты делаешь шаг, еще один, и все озаряется волшебным таинственно-голубым светом. Мириады крошечных светлячков искрятся от малейшего твоего движения – ты смотришь на свои руки в воде – они светятся, а следом

за твоей рукой появляется искрящаяся волшебная дорожка света. Это планктон. Но хотелось бы думать, что это сам Посейдон послал к тебе своих подданных, потому что ты – вышедшая из пены Афродита, дочь и царица моря. И ты ныряешь. Туда, к ним. Разводишь в стороны руки и попадаешь в невероятный, захватывающий, сказочный мир.

Помните, в «Аватаре» волшебный лес? Это очень похожее зрелище.

А потом мы плавали в пещеры – там тихо, ни дуновения, ни шороха. Там монахи ловят дзен. Но когда мы туда приплыли, не было там никаких монахов, только спички да бутылки с дыркой.

А потом я научилась ловить рыбу.

Иногда по утрам к тому месту, где мы загорали, приплывали аквалангисты – они ныряли за крабами и рапанами1, и, высаживаясь на наш берег, отдавали нам потроха маленьких рыб – на них можно было удить. И вот как-то рано утром мы пошли далеко от берега. На камни, ловить рыбу, что водится в таких темных пещерках под камнями. Мне дали дощечку с примотанной к ней леской, на конце которой висел крючок с надетыми потрохами.

Я ждала недолго – почти сразу же что-то тяжелое задергало внизу, меж камней. Леска натянулась, я закричала, но ее не выпустила. Это оказалась довольно жирная скорпена – страшная рыба с выпученными глазами, зубастая, с плавниками, похожими на веер. Мы зажарили ее потом на сковородке, и эти плавники, скажу я вам, так хрустели на зубах, что на следующее утро я снова пошла рыбачить, но ничего не поймала.

А потом парни ловили рыбу и приносили мне – до самой поздней ночи. Все приносили и приносили – разную – с разноцветной чешуей, скорпену, кефаль, ставриду – а я, установив свой очаг в камнях, чтобы защитить огонь от ветра, жарила на сковородке пироги с рыбой. Да, дела…

А потом начались дожди – в город было не выбраться, все тропки размыло водой. Мы питались набухшей в морской воде гречей, что запаривали в кастрюле с вечера; курили втроем одну крепкую сигаретку, передавая друг другу, потому что сигаретки в горах – на вес золота. Собирались в гроте под шум дождя дружной компашкой, рассказывали истории, пели песни, смеялись и ожидали тепла, высовывая головы из-под камня. Мы жили в своем мирке, отделенном от Большой Земли. Парни в шутку называли себя Пиратами, мы были Русалки.

На побережье появилось много других девчонок, у одной не было палатки, и она поселилась в лагере у Сереги Пирата. Серега был строгим – с длинным черным хвостом, вечно дымящий сигареткой, бывало – как гаркнет, – на другом конце берега слышно. Но когда он улыбался, в сердце мгновенно становилось теплее.

Прошло несколько дней и девчонка – Русалочка надоела Сереге, и он отдал ее в соседний лагерь – обменял на пару банок сгущенки. Еще он научил нас всех играть в Колонизацию – игру типа Монополии, где нужно строить города. Мы проводили за этим занятием часами, изредка по очереди бегая опускать банку в ведро. Мы ходили или голенькие, или в набедренных повязках – дикий пляж начисто лишал предрассудков. Мы не стеснялись своего тела, как преступления, а любили его. Такая школа жизни была мне по душе. Здесь не было машин, телевизора, кровати, мобильной связи. Были только мы, солнце и море.

Наши пираты были музыкантами из Киева и Одессы. Когда толстенький Саня Чистик, с младенчески-припухлым лицом, похожий на священника из деревенского прихода, брал в руки гитару и игриво говорил нам: ну что, девчонки, сыграть? – мы с Маринулей хлопали как дети и усаживались слушать.

Внутреннюю красоту человека можно увидеть, она идет через руки, жесты – вот где сокрыто то, что нас так волнует и тревожит, без этого она меркнет, она мертва. Потому я всегда смотрю на движения рук больше, чем на лицо. И теперь я смотрела, как пальцы перебирают струны, и слушала голос поющего мужчины. Он пел о затерянных городах, об ушедшей любви, о добре и зле: клянусь, я бы поняла его, даже если б говорила на другом языке. Потому что все языки мира в один способна обратить великая сила, и имя ей Музыка.

Саня и Серега были какого-то особенного сорта люди – из тех, кого раз увидев, запоминаешь на всю жизнь. Оба они были гуляками и пьяницами, чего я не одобряла; но в этом их поведении я находила нечто такое эстетически правильное, чего не могла объяснить. Люди от Бога, проще говоря. Помимо музыки ребята снимали фильмы. Сейчас им требовалось закончить мистический детектив, где неизвестный маньяк расчленял своих жертв и, складывая куски тел по пакетам, прятал их на маяке. Ребята около года снимали этот арт, и все никак не могли придумать конец – требовалось как-то неожиданно познакомить зрителя с маньяком. Но тем чудесным летом в их жизни появилась я, и решено было, что я и сыграю того самого убийцу. И вот я, абсолютно голая, в маске летчика и с приклеенной бородой, восседаю на камне под палящим солнцем. Я – бесполый маньяк. Ко мне приходит главный герой, я очаровываю его, и мы идем искать трупы в пакетах.

Как-то мы с Маринулей пошли мыться в наше тайное местечко, в камни. Маринуля раскладывала банные принадлежности на камнях, а я сняла свой купальник, и, когда повернулась, не обнаружила его. Мы облазили все, даже ныряли под камни – ничего. Тогда у нас родилась легенда, что в особенные дни очень близко к берегу приплывают русалки и утаскивают вещи туристов как трофеи.

– Зачем русалке мой купальник, Марина, ты подумала вообще, как она будет его надевать?

– Да забудь о нем, хоть он и был очень классным, ходи голая! – хохотала Маринуля.

– Я не хочу голая всегда ходить, мне нужен купальник! – канючила я.

– Ну сходишь в город и купишь себе новый, а пока пошли к Пиратам!

И мы, подхватив печенье – здесь в горах это считается обязательным, взять с собой угощение, когда идешь в гости – поплелись в гору к нашим киевским друзьям.

Так мы и развлекались на нашем родном Меганоме. Лишь молодые и свободные абсолютно счастливы, засыпая на голой земле и месяцами не видя ванны, ведь автостоп и бродяжничество гораздо ближе к жизни, чем комфортный анабиоз.