Читать книгу Последняя ведьма Гарца - Галина Яцковская - Страница 8

Гризельда небрежно и точно вела машину, откинувшись на сиденье и легко касаясь руля одной левой рукой, а в моей голове клубились бизнес-планы. С Аптекарем надо дружить. Акул будем продавать на жир, а гадина Лилли пусть неустанно повышает производительность труда и ядовитость своего яда, который мы будем поставлять на китайский фармацевтический рынок. Но акулы и змеи это мелочи, так, непрофильные активы. Не впадай в маразм, грубо перебил меня внутранний голос. Заткнись, ответила я и продолжала. Главный бизнес, на котором я поднимусь до самых высоких вершин, это сеть автосалонов по всей Европе. Гризельда будет клепать альфа-ромео, мерседесы, бентли и мазерати из садовых тачек. Блин! А может, ей и тачки для этого не нужны? Как я посмеюсь, когда разорится весь, абсолютно весь мировой автопром! Все эти допотопные конвейеры, эти рабочие с гаечными ключами, эти бездельники менеджеры, все они останутся не у дел! Эй, успокойся, опять включился внутренний голос. Ничего этого нет, это наваждение, манипуляция сознанием, миражи и фантомы, проснись! Отстань! – прикрикнула я на него. Но первым делом надо заняться проектом «шишки и желуди» и довести его до успешного результата, то есть до чемодана с золотом. Гризельда обещала назвать тот единственный день, когда превращение может произойти. Сейчас самое время спросить ее об этом.

В этот момент Гризельда резко затормозила и я очнулась от сладких грез. Дорогу перед нами пересекало стадо коров. Это были какие-то странные, не европейского вида коровы, истощенные одры с выпирающими ребрами, обвисшей кожей и глазами, в которых была вся скорбь крупного рогатого скота. Стадо все не кончалось, все тянулось перед нами из улицы слева в улицу справа, издавая время от времени томительное мычание.

«Шайсе! Священные коровы!» – с досадой сказала Гризельда. – «Придется ждать!»

Тут на обочинах образовались пыльные пальмы, по ним, зубоскаля и цепляясь хвостами, поскакали обезьяны, а наш чудесный кабриолет накренился в сторону, потому что вместо асфальта под колесами была теперь разъезженная кривая колея.

«Гризельда, что это??»

«Индия, милая Лиза. Я немного задумалась и повернула не туда.»

Она ловко поймала летевший в мою голову кокос, брошенный волосатой ручонкой с пальмы, нажала на кнопку, и у нашего красавца бесшумно и быстро выросла крыша, в которую тут же застучал град орехов.

«Покорежат всю обшивку, твари!» – возмутилась я.

«Мы здесь чужие, а чужих нигде не любят. Вот ты, любишь чужих?»

Нет, я не любила чужих. То есть я, конечно, понимала, что таджикские дворники лучше русских, но слышать с самого утра их салямалейкумы во дворе мне было противно.

«К тому же у тебя нет индийской визы.»

«Ты хочешь сказать, что обезьяны это знают?»

«Догадываются. Чужих все чувствуют нутром. Нам надо, пожалуй, ассимилироваться на всякий случай.»

«Что? Стать обезьяной? Коровой? Это без меня!»

Даже меня с моими железными, закаленными Москвой нервами перспектива превратиться в этих воняющих дерьмом животных выводила на грань истерики. Гризельда повернулась ко мне и улыбнулась улыбкой Будды. Поняв, что она опять что-то замышляет, я закрыла глаза на случай если полыхнет, и сразу почувствовала запах какого-то благовония, возможно корицы или сандала, и прохладу легкого шелка на теле.

«Погоди, это не все», – сказала Гризельда и нарисовала мне что-то на лбу. Я открыла глаза. Гризельда была смуглой индианкой в сари цвета пьяных вишен, ее смоляные волосы собрались в узел на затылке, а на руках и ногах при каждом движении позвякивали связки браслетов. Я быстро взглянула в зеркало заднего вида. Да, то же самое случилось и со мной, только мое сари было светло-зеленым. Вообще-то я бы поменялась с Гризельдой, мне вишневый цвет нравится больше, но, когда ассимилируешься, тут уж не до капризов, бери что дают, и потом, количество навешанных на меня украшений определенно радовало, и хотелось верить, что все камни в браслетах, бусах и серьгах настоящие драгоценности, а не дешевка. В конце концов, тратить силы на создание подделок просто недостойно настоящей волшебницы, каковой я начинала признавать Гризельду. Я покачала головой, взвешивая ушами массивные серьги с прозрачными камнями: золото не золото? Бриллианты не бриллианты?

«Намасте!» – сказала Гризельда, сомкнув ладони на груди. – «Сат нам!»

«Намасте!» – ответила я со вздохом.

Так мы сидели, немка и русская, две дуры в индийских прикидах из тончайшего шелка, посреди потока голодных священных коров, голодных, потому что священных, или священных, потому что голодных, один Шива их разберет, об крышу нашего хрупкого европейского убежища колотились кокосы, невозмутимая Гризельда закрыла глаза и погрузилась в медитацию, а во мне под стать орехам колотились злобные мысли. Невозможно вести дела с человеком, который в любой момент может задуматься и повернуть не туда. Гризельду заносит, она нуждается в постоянном контроле. Что если вместо автомобилей класса люкс она по рассеянности засобачит танки или тачанки с пулеметами. Меня посадят за торговлю оружием, а она вернется к своему буфету и, как ни в чем не бывало, займется воспитанием шиповника. Сибирской язвы на вас нет, ящура и спида, ходули вы рогатые с пустым выменем, взялась я за коров, чтобы затем приступить к обезьянам.

«Ты зря так о коровах, милая Лиза», – вторглась Гризельда в мое отчаяние. – «Вот я знала одну корову, она самого черта не испугалась. Сейчас расскажу.»

О боги, взмолилась я про себя, о всемогущие Брахма, Вишну, Шива, Деви и все триста тридцать миллионов божеств индуистского пантеона, включая бога обезьян, избавьте меня от еще одной коровы! Они и так обступили нас, как вечность. С меня уже достаточно белки с изумрудами, осла со стихами и змеи с чашкой кофе! Но боги, как обычно, были заняты чем-то другим, и никто не помешал Гризельде начать рассказ.

«Жил когда-то в Целлерфельде один плотник. Он видел то, что другие люди не видели. Вот гном пробежал, золотую крошку тащит, или ведьма над деревней летит, метелкой пыль со звезд смахивает, никому до этого дела нет, а плотник видит, улыбается. Человек он был набожный, в церковь исправно ходил, так что никому его видения не мешали. Видит он ангелочков на березе, ножки свесили, хохочут, или чертиков на кружке после пятого пива, и ладно, пусть себе. Пришел он однажды на службу в церковь Святого Сальватора. Сел, проповедь слушает. Но что-то отвлекает его. Присмотрелся и видит своим даром особым, что за оградой церковной два рудокопа стоят и байки травят. Мало того, богохульничают. А за ними сидит черт и грехи их на корове записывает. Корова же спокойно пасется, травку жует. Грехов много, черт уже всю корову исписал, на рогах мелким почерком накарябал, куда дружки в городе тайно от женок наведывались. До копыт добрался, и как стал строчить, что парочка в святости самой Святой Вальбурги очень даже усомнилась, тут уж у коровы терпение лопнуло. Лягнула она черта не хуже той клячи, что весной трактирщику в лоб угодила. Тот перекувырнулся через ограду и шмякнулся посередь двора. Плотник, глядя на это, не выдержал и засмеялся громко, хотя и не хорошо это в церкви да еще и на проповеди. Тут священник строго на него посмотрел, в чем дело, спрашивает. Рассказал плотник всем, что ему во дворе видно. Привели рудокопов со двора. Черт, пройдоха, за ними прошмыгнул. И ведь святого намоленного места не побоялся! Они вошли, все бледные от страха, стали каяться, прощения просить за свои богомерзкие речи. И даже про домик тот с ореховой дверью, с белыми занавесочками и лавандой в палисаднике, домик в переулочке у Заячьего Ручья, где в воскресенье-то были, не умолчали. В конце же прилюдно обещали исправиться и стать добрыми христианами. Черт же, когда понял, что проиграл и не удалось ему грешные души заполучить в свое адское хозяйство, разъярился, разогнался и со свистом вылетел из церкви прямо через крышу! От этого в крыше дыра получилась, и долго эту дыру не могли закрыть. Не давалась она. Хотя чертовы чернила и невидимые были, решили их стереть с коровы, чтобы грехи рудокопов, хотя и отпущенные уже, не могли никак на молоке отразиться. Корова бедная, конечно, намучилась. Кому это по нраву, когда с него чужие грехи отмывают? Но что делать, скотина она подневольная.

Плотник же поднес ей охапку свежего клевера, на ветерке подсушенного, за то, что смелым копытом самому черту отпор дала.

Понравилось?» – спросила довольная Гризельда. – «Правда, смешно?»

«Очень!»

Очередной собачий бред, подумала я. Весь этот фольклор про чертей с чернилами, ангелочков на веточках и благонравных коров можно насочинять только с офигенного бодуна, да и то непонятно, как и зачем такое приходит в головы. Мой практичный, расчетливый, московский мозг хотел привычной нормы: после ноября, будьте добры, декабрь, а в конце переулка кафе, а не Индия, а уж если вы работаете чертом и ведете мониторинг грехов, то вот вам планшет, а не корова! Меня не устраивал беспорядочный мир, в который вовлекла меня Гризельда. Мир, где ноябрь сменялся непосредственно июнем, а Индия накатывала из переулка немецкого городка, где принцессы общались с рудокопами не на благотворительных акциях, а просто случайно встретившись у реки, где черти роняли из авосек деревни и записывали грехи на коровах, где антикварные веники требовали ежегодной профилактики… И тут меня осенило:

«Гризельда! А давай улетим отсюда на метле!»

«Она одноместная», – нахмурилась Гризельда.

Страшное подозрение возникло тут же, вдруг, сразу, как змейка Лилли перед чашкой кофе. Гризельда завезла меня сюда не случайно, а совершенно намеренно. Она решила оставить меня здесь навсегда, бросить одну в этой стране священных коров и диких обезьян, в стране брахманов, нищих и программистов, о которой я не имею ни малейшего представления. Но зачем? Она хочет продать меня в рабство. На хлопковую плантацию! Нет, это не здесь. То ли в Узбекистане, то ли в Америке, там еще был дядя Том. Тогда в бордель. Я даже не знаю, отменено ли в Индии рабство, есть ли тут вообще бордели, да у меня и визы нет, впрочем в борделе или на плантациях виза не нужна. Голова работала с точностью навигатора, и истина раскрывалась передо мной все более страшно. Гризельда промышляет торговлей живым товаром, она поставляет в азиатские притоны женщин из Восточной Европы. Все, что я с ней пережила, это только наркотический трип. Ее сообщница, маленькая филиппинка в аэропорту, подлила мне в сок дури, другая сообщница, румяная украинка, сыпанула таблеток в кофе, а когда я курила в аэропорту, третий сообщник, старик-араб, добавил дурмана своей ароматной сигареткой, дальше пошло внушение, ох восточные люди с их черными глазами, они мастера на этот счет, и у меня начались слуховые галлюцинации. Я стала безвольной мягкой игрушкой в руках этой банды. Нет! Все началось еще раньше! Пухлый сосед в самолете, это с ним я пила отраву из бутылки Хеннесси, но, конечно, там был совсем не коньяк. Пухлый сосед! Этот трусливый тюфяк, вот ужас-то! Они ведут меня с самой Москвы. Что делать? Убить Гризельду прямо сейчас. До сих пор я еще никогда не убивала людей, но другие же это делают, значит, ничего особенно сложного в этом деле нет. Более того, убивать друг друга одно из любимых занятий человечества, сколько оно себя помнит, именно из убийств состоят все сколько-то заметные исторические события. Ну хорошо, а что дальше? Как отсюда выбираться?

«Да…» – удивленно произнесла Гризельда. – «Разве ты сама не хотела бы здесь остаться?»

Вот оно! Я была права!

«Так ты бросишь меня здесь одну?»

«Увидеть Тадж Махал, погрузиться в очищающие воды священного Ганга…»

«Нет! Мне вполне хватает душа!»

«Успокоить душу в ашраме…» – продолжала плести сети Гризельда.

«Что еще за душа в ашане?»

Мой голос звенел гневом и ужасом.

«В ашраме. Десять дней ты молча сидишь в позе лотоса, и каждый день у тебя что-нибудь болит, каждый день что-то иное…»

«Ты с ума сошла? Кому это может нравиться?»

«Но по прошествии десяти дней твои мысли очищаются, и ты понимаешь, куда идешь.»

«Я не играю в эти игры с очищением и просветлением! Я хочу есть! И лотосам предпочитаю бифштексы!»

«В самом деле пора обедать!» – как будто вспомнила Гризельда. Она достала с заднего сиденья мою последнюю надежду и, позвякивая браслетами, развязала все двадцать шнурочков на темно-красном чехле.

Путаясь в сари, мы вылезли через люк на крышу. Метла завелась не сразу. Она вздрагивала и сразу глохла, потому что Гризельда никак не могла сосредоточиться на заклинаниях, непрерывно отбрасывая обратно летящие в нас кокосы. Наконец хлипкое транспортное средство затарахтело и из прутьев посыпался сноп искр, за которым последовал выхлоп едкого черного дыма. Обезьяны бросились врассыпную, а коровы дружно подняли головы и посмотрели на нас с таким благоговением, как будто священными коровами были мы, а не они.

«Садись!» – крикнула Гризельда и первой оседлала метлу.

«Как? За что держаться?»

Метла действительно оказалась одноместной.

«За меня! Быстрее, они могут вернуться с подкреплением!»

Я криво-косо прыгнула на метлу и вцепилась двумя руками в тонкий шелк на спине Гризельды. Метла, покачиваясь и кренясь в разные стороны, тяжело приподнялась над крышей.

«Стой! Чемодан!» – проорала я сквозь тарахтенье и клубы дыма, которым нас окутал антиквариат.

«Оставим здесь! Будет перевес! И багажника нет!» – отвечала едва различимая в чаду Гризельда.

«Нет! Там золото!»

«Шишки, Лиза, опомнись! Шишки и желуди!»

«Золото!»

Гризельда сказала магическое слово «шайсе» и метла со стуком упала на крышу авто. Я прыгнула в люк за моим сокровищем, пыхтя и матерясь, еле протолкнулась с ним обратно, попутно зацепившись за какую-то железку, которая разодрала мне юбку сари и расцарапала ногу. Мы снова стартовали, но теперь я могла схватиться за Гризельду только одной рукой, потому что в другой крепко держала ручку чемодана. Очень скоро я поняла, что в полете на метле нет ничего романтического. Этот способ передвижения не напрасно был отвергнут человечеством и стал уделом лишь сумасбродных старух-извращенок. Перегруженное чудо техники десятого века летело сначала тяжело и низко, тарахтя при этом, как внебрачное дитя мотоцикла и вертолета и оставляя за собой дымный хвост. Мы пролетели над пестрым базаром, над бедной деревушкой и речкой, у которой женщины полоскали белье на камнях, и везде люди изумленно смотрели нам вслед, запрокидывая головы, и что-то кричали. Стайка босоногих детей бежала за нами вприпрыжку до края деревни и, насколько я поняла по ужимкам, выпрашивала чемодан, но затем отстала, потому что метла взмыла вверх, набирая скорость. Мне было ужасно неудобно сидеть. Вдобавок, держась одной рукой, я могла в любой момент свалиться на вираже или выронить чемодан, а когда я примерно прикинула расстояние от Индии до Германии и поняла, что лететь вот так вразвалочку нам придется около года, мне стало совсем нехорошо. Я посылала бессильные проклятья великой Агнес из Ильзенбурга, которая смастерила этот тихоход. Если уж ты, гениальная, изобрела в своем лапотном десятом веке нечто вроде реактивного двигателя, то почему было не довести дело до ума, не приделать крылья, комфортабельную кабину, да по крайней мере не предусмотреть хотя бы очистку выхлопов и глушитель. Так нет, она, видите ли, занималась дизайном прутиков и резьбой по древку! Я старалась не смотреть вниз, но все же замечала краем глаза какие то поля с крошками людей, плоские скопления домиков, торчащие из зелени крыши и купола храмов, и еще реки и дороги, которые выглядели сверху одинаковыми блестящими лентами, только по дорогам текли, тесня друг друга, караваны прямоугольников, а реки были почти пусты. Дул ровный встречный ветер. Очень скоро я продрогла до костей, и у меня онемели руки, мертвой хваткой вцепившиеся в Гризельду и чемодан. Обрядить нас в легкие сари было полной глупостью, сейчас нам пригодились бы тулупы, ушанки и валенки, но в европейские головы такие вещи не приходят в принципе, что и было в свое время успешно доказано разгромом немцев под Москвой. На горизонте показалась голубая дымка, которая все росла по мере нашего приближения, загораживая небо, и вот из дымки проступили горы и встали мощной неодолимой стеной. Сейчас мы треснемся о камни и наконец-то все кончится, вяло подумала я обледеневшими мозгами. Но наша метелка заложила крутой вираж, пронеслась вдоль скал, вильнула в узкое ущелье и поплыла, со скрипом болтаясь между острых скал. Мы опять потянулись вверх, медленно поползли над ледником, снег слепил глаза, и стало трудно дышать. Постепенно я впала в забытье, потеряла все чувства и исчезла, пока не очнулась от резкого броска в сторону и крика Гризельды:

«Ауфпассен!»

Сложив крылья и выставив вперед лапы с хищными когтями, на меня падал орел. Вероятно, я показалась ему легкой добычей, слабым летающим ягненком, не способным к сопротивлению. В следующий момент он вцепился когтями в чемодан и с силой ударил меня клювом в руку. Это было, как если бы в нее одним ударом забили гвоздь. Я не могла защищаться и не могла разжать сведенную судорогой руку. Я сбилась в один комок боли, крови и ужаса и видела над собой распахнутые крылья и смертоносный клюв, который, раскачиваясь, примерялся для удара в голову. И тут Гризельда с такой силой рванула метлу, что орел не удержался, и выпустив чемодан, повис в воздухе. Гризельда развернулась лицом к врагу, вскочила на ноги и, балансируя на древке метлы, схватила птицу за горло. Они смотрели друг другу в глаза, они скрестили взгляды, как мечи, и мне даже показалось, что я слышу звон ударов. Потусторонний леденящий взгляд орла против живого взгляда Гризельды, полыхавшего гневным зеленым огнем.

«Послушай меня, Ганс фон Гакельберг», – произнесла Гризельда громовым голосом, и горы всколыхнулись эхом. – «Сейчас ты уберешься с моей дороги. Ты сбросишь эти жалкие перья и станешь тем, кто ты есть. Не стой на моем пути. Твое время еще не пришло.»

Глаза птицы заволоклись пленкой, Гризельда брезгливо разжала пальцы, и орел упал вниз дохлой курицей. После этого мы немного посидели на метле, как на лавочке, болтая ногами и веселясь. Поставленная, видимо, на ручник, метла неподвижно висела посреди блистающих розовым солнцем вершин Гималаев. Я обнимала спасенный чемодан то ли с шишками, то ли с золотом, а Гризельда возмущалась:

«Нет, ты подумай только, какая наглость! Какое вероломство! Какое коварство! И ведь выведал, что без техосмотра я не имею права лететь на предельной скорости! О, он всегда был таким, ты его не знаешь!»

Я испугалась, что Гризельда прямо сейчас, в этом подвешенном состоянии, начнет рассказывать очередную легенду и призналась, что устала, да и рука болит нещадно.

«О, конечно, милая Лиза! Возьми вот, выпей еще глоток!» – И она извлекла из складок сари знакомую темно-красную бутылочку с кровью. Боль утихла после двух глотков, рана затянулась, и, как всегда, мне стало тепло и спокойно.

«А теперь поспи. Давай сюда свое сокровище».

Она взяла у меня чемодан, мы снова уселись верхом на метлу, и Гризельда повела ее одной рукой, с тем же небрежным изяществом, с каким она сидела за рулем подаренного народу Индии белоснежного кабриолета. Я положила голову ей на спину и в самом деле уснула. Не знаю, долго ли мы были в пути, может быть, месяц, полгода или год, но проснулась я от внезапно наступившей тишины. В привычном тарахтении метлы возникли перебои. Гризельда повторяла свое заветное «шайсе, шайсе, шайсе», но что-то не срабатывало, звук несколько раз возобновился и прервался, а потом стало тихо. Мы с ускорением неслись к земле, кружа по спирали. Гризельда успела бросить метлу, которая разломилась на куски и полетела вниз палками и прутьями, схватила меня в охапку, и я почувствовала, как что-то дернуло меня вверх. Подняв глаза, я увидела над нами шелковый купол парашюта, в котором мешались вишневые и зеленые краски. Так вот для чего Гризельда нарядила нас в сари!

«Не бойся, мы в Гарце!» -крикнула она мне в ухо. – «В случае чего гномы найдут и соберут наши кости!»

Две женщины и один чемодан, который, несмотря на Индию, так и не просох после купания в Ильзе, были все же слишком большой тяжестью для одного парашюта. Внизу был лес и серьезные шансы на жесткую посадку.

«Садимся в реку! Где-то здесь Боде!» – объявила Гризельда и подтянула стропы с одной стороны.

Боде, корона, болото, пес-людоед, услужливо напомнил мне внутренний голос, который весь полет гнусно молчал и ничем не помог нам в схватке с орлом. Конечно, я бы предпочла посадку в Ильзе, поскольку принцесса безусловно лучше людоеда, но меня никто не спрашивал. Река показалась внезапно, она будто летела нам навстречу, мы крупным метеоритом ухнули в воду и быстро ушли на дно. В темноте я из последних сил пыталась выпутаться из строп и избавиться от накрывшего меня парашюта, но нежный шелк был бесконечен и в нем не было выхода. Последним ощущением, перед тем, как потерять сознание, было прикосновение к телу чего-то скользкого и шершавого, наподобие рыбьей чешуи.