Читать книгу Из двух тысячелетий. Проза и стихи, принесенные ветром Заволжья - Геннадий Мещеряков - Страница 14

– Зин, представь, умрем, и все, превратимся ни во что: не пукнешь даже.

– Вот и ставят люди памятники, Коль, чтобы напоминать о себе.

– Кому напоминать? Поставили мы памятник теще, смотрит пустыми глазами на тебя, не моргнет. А живая что вытворяла? Не знаешь до сих пор от кого ты родилась, то ли от Егора, то ли от солдата, их каждый год на уборке хлеба скока было.

– По паспорту, от Егора.

– У Егора глаза желтые, совиные, так и рыщет ими. А у тебя бесцветные, без зрачков, кажется, их и нет вовсе. Особенно когда закатываешь в постели.

– Прям и закатываю, если притворюсь: лицо у тебя делается с выражением коня.

– Меня с конем девчата всегда сравнивали.

– А Мария, твоя первая случница, с мерином сравнивала.

– Она городская, и ты коня от мерина едва ли отличишь.

– По лицу, да…

– С философской точки зрения мы с тобой, Зин, одно целое. Ты моя половина.

– Хочешь сказать, и я лошадь.

– Круп у тебя, да, как это выразиться по-ученому, адекватный. Помню, на свадьбе вы с тещей ими мерялись, если бы поменялись, наверно, я бы только и угадал.

– А как бы ты угадал?

– У тебя, что напоминает родинка на левой ягодице?

– На левой? Сковороду.

– Вот видишь, а у тещи чайник.

– И, правда, Коль. А что нам делать с отбитым носом у мамы?

– Памятник не есть мама, Зин. А с носом ничего не будем делать.

– Почему, Коль?

– Припомни, как она выглядела от рождения? Дважды ей вытягивали нос и трижды наставляли. Теперь он полностью соответствует первородному.

– А ты умный у меня, Коль, какие хорошие табуретки сам сделал: не надо их приставлять друг к другу, когда сажусь вязать тебе ночной колпак.

– Зачем мне ночной колпак, Зин?

– Сам говорил, ноги мерзнут.

– Не голова же.

– Так ты на голову одеяло натягиваешь, и ноги оголяются.

– А на кого я буду похож?

– Господи, я и не подумала: мерин в колпаке, действительно, заржу.

– Вот и носи сама колпак, через твою гриву кожу тоже видно. Кстати, сколько ты волосинок пересадила на макушку?

– Тысяч десять.

– Нет, Зин, не от Егора ты. У Егора волосы только на лбу не растут. Когда орангутанг в зоопарке умер, он его целый год замещал. Помнишь, был заголовок в газете: «Говорящая обезьяна»?

– Так папка двух слов связать не может, чаще головой кивает.

– Это и сбило с толку корреспондентов. Зато сколько денег Егор заработал. Тебе шубу прислал, хоть и подванивает.

– Чай, сам шкуры пойманных кошек выделывал.

– А ласты он в магазине купил.

– Малы мне оказались, а мамка, надев их, детишек перепугала. Испачкалась в тине: пруд-то мелкий. Вот они и подумали, что вылезает из него огромная лягушка.

– Опять мы от философского течения мысли отдалились. Когда живешь, что только не отчубучишь. Представь, Зин, ты в гробу, тебе не надо ни яичницы по утрам на сале, ни сала с яичницей по вечерам. Что ты оставишь после себя? Труп.

– А если народный писатель какой?

– Народных на пальцах пересчитаешь. Вот поставят тебе огромный до небес памятник, все равно он будет просто камень. Вот в чем смысл. Так и статуя теще: с оторванным носом она стоит или без оторванного, кому до этого есть дело.

– Коль, а ты еще и мудрый у меня, лоб, как у Ленина.

– За величину лба, Зин, памятники не ставят. Был бы я выше идолов на острове Пасхи.

– Почему?

– Они же на туловищах стоят.

– Хорошо, Коль, у меня лба не увидишь, в нос пошла.

– Я и говорю, подозрительно: у отца твоего вообще не нос, а прохудившийся валенок.

– Коль, а можно тебя попросить?

– Как будто ты вчера ничего не просила.

– Когда я умру, укороти мне нос.

– На трупе?

– На памятнике, чтобы не звали носатой.