Читать книгу Без вести погибшие. Летят Лебеди. Том 2 - Геннадий Веретельников - Страница 23

Не важно, какой оттенок нашей кожи или разрез глаз – для врагов мы все русские!

Герой Советского Союза, гвардии генерал-майор В. Ф. Маргелов

Я никогда не забуду тебя, Наум, – сказал мне на прощание Арман, потом обнял каждого из нас, поцеловал руку Валентине. Познакомил нас с полковником Барвенковским, сказал, что он тоже полетит с нами домой. Тоже был в плену, попал под Харьковом, потом бежал, попал к Арману в «Сопротивление», и вот настало и его время возвращаться. Потом, когда мы все погрузились постучал по крылу самолёта и отдал честь по-французски.

Взлетели. Прощание было коротким. В салоне пахло топливом. Ровный гул двух моторов успокаивал. 23.30 по местному времени.

Через тридцать минут все уже спали кроме меня, Матвея, медсестры Валентины и пилота Андрея Вороненко. Летели прямым маршрутом. Навигация – дело тонкое.79

Все в нашей группе знали, что я политрук, и мне, как бы положено знать всю мировую обстановку, и вот у меня состоялся диалог с Матвеем, моряком из Ленинграда.

– Политрук, ты вот мне скажи, – произнёс он, – Почему на нас войной пошли германцы?

Я подумал с минуту и ответил:

– Кто на нас пошел войной? Капиталисты, правильно?

– Правильно!

– Чей завод, на котором делают наши танки? Наш. Твой, мой, общий. Чей хлеб с полей, что собирают? Наш общий. Никто на нём не зарабатывает. Детей кормят, вот нас солдат, кормят, стариков там, старух. А у фрицев? Завод танковый чей? Правильно, капиталистов! Танки они делают и продают Гитлеру. Гитлер берет деньги в займы в банке и покупает, так? Так! И он получается должен тем, у кого берет в займы. А отдавать чем ему? Где взять деньги? И вот получается у него один выход – идти грабить! Вот он и пошел грабить, сначала рядом стоящие страны, Чехословакию там или Польшу, а потом убивать и захватывать наши ресурсы.

Но европейцы для него, как бы братья, только меньшие, ну, как у нас домашние животные, мы же для него хуже животных. Евреи, цыгане, поляки, русские – это мусор на планете. Значит нас можно уничтожить и всё, что у нас ценное есть – забрать! А как нас убьёт то и нефть кавказскую захватит, и гидроэлектростанции, например, построенные на народные деньги, себе присвоит. Раньше они нас, русских, тоже «ариями» считали, себе подобными, а потом рассказали своему народу, что смешались мы с монголами и получились непонятно кто – красные коммунисты. Да и бояться они нас, «красной заразой» нас называют, знаешь, что это значит?

– Нет, политрук, не знаю, – ответил Матвей.

– Это значит, морячок, что когда немецкий рабочий – брат наш пролетарий, узнает, что можно-таки устроить жизнь без капиталиста, тот он возьмёт и даст ему пня под зад…

– Спасибо политрук, спасибо, Наум, просветил неученого.

– А вот ты почему, Матвей, языки иностранческие не учил, а? Жутко бы они пригодились нам и в «Сопротивлении», и сейчас бы не помешали. А то я один отдуваюсь за всю нашу компанию. А вдвоём с тобой и полегче было, да и поговорили бы на немецком, например на темы разные.

– Да было дело. Как-то решили мы с супругой по средам говорить только на немецком. Любые вопросы, любые фразы должны звучать только на немецком, ни на каком другом языке. Поэтому мы по средам мы с ней не разговаривали. Совсем.

Потом к нам подсела Валентина и спросила, а не расскажите нам, товарищ политрук, политинформацию на тему происхождение такой вот злобной страны, как Германия? Откуда они такие свалились на нашу голову?

– Начну с небольшой экскурсии в историю, Валентина. Если при феодализме главным мерилом силы и влияния было наличие земли – ведь ты со своих земель можешь производить еду, то силы и влияние капитализма основываются на частной собственности на средство производства. И тут в дело вступали деньги. В средние века долгое время в Европе господствовал натуральный обмен. Но по мере нарастания денежной массы, в виде монет из драгоценных металлов, в первую очередь теряла влияние старая аристократия. – — Почему?

– Да потому что у них есть земля, они с неё собирают зерно, но продают это зерно уже на рынке. А рынок – это вещь непредсказуемая, сегодня дёшево, завтра дорого, и вот аристократия начала беднеть.

Экономический базис стал, уже не совсем феодальный, а очень даже капиталистический, который искал идеологическую основу, вместо быстро устаревающих вассальных присяг.

Так родился национализм, как способ объединения их германоговорящего общества.

– Переведи, политрук.

– Перевожу. Ты подчиняешься мне, не потому что я твой феодал, а потому что мы оба англичане/немцы, например, и мы говорим на одном языке, ведем вместе дела, я даю тебе работу.

– Я поняла, именно таким образом рождались политические нации!

– Правильно, Валентина, единая Германия в девятнадцатом веке, представлявшая союз множества княжеств, была соединена вместе, с помощью паутины железных дорог. И всё это, в совокупности сформировало единое экономическое пространство.

Потом была франко-прусская война, в которой трудности позволили им осознать себя как одна целая и единая империя, ну и так далее. Кроме того, были еще колонии, куда люди из этих стран плавали, вывозили оттуда ресурсы и рабов. Ну и использовали их, как рынки сбыта, где, разумеется, жили «недолюди», ведь для европейцев это было очевидно. «Недочеловек», «дикарь», ходит без костюма и без нафталинового парика, не курит табак и не имеет огнестрельного оружия, без вариантов – «неполноценный дикарь и получеловек—полузверь» с копьём.

Далее капитализм, к началу двадцатого века, перешёл в высшую стадию – империализм, а национализм перешел к своему абсолютному значению, и переродился в фашистскую идеологию.

Итог. Фашистская идеология – это идеология империализма.

Понятно?

На какое-то время в самолёте повисла тишина, видно было, что мои утомлённые, такой длинной политической информацией, товарищи, переваривают полученное. Потом Валентина посмотрела мне в глаза и спросила, как я познакомился со своей женой.

На меня резко нахлынули воспоминания, когда войной ещё и не пахло и мы всей страной строили светлое будущее, и в одной из заводских столовых я увидел её…

Я был застенчивым парнем, потому долго на неё смотреть не мог. Покушал, завернулся в свою рабочую телогрейку и вышел на мороз. Но знакомство у нас было, что ни на есть романтическое. Зима стояла снежная, скользко было кругом. Ну я набил себе гвоздей на каблуки и иду себе, мне по барабану, есть гололёд, или его нет. Отошёл от столовой метров сто, как слышу сзади шлёп! И голос, о этот божественный голос моей будущей супруги, Рахиль:

– Мужчина, а вы ненормальный!

– Почему, – спросил я, очень удивившись, потому что увидел сидевшей на своей красивой «пятой» точке, на скользкой дороге именно ту симпатичную девушку из столовой.

– Я вижу, что Вы так уверенно пошли себе по скользкой дороге именно туда, куда нужно мне, ну и я увязалась за Вами, думая, что Вы знаете, где тут не скользко, а я новенькая… А Вы идёте себе и даже не скользите, а я из последних сил за Вами скребусь, и вот теперь я из-за Вас упала, и у меня болит нога!

Донёс я её до травм. пункта, а потом и до ЗАГСа, но это уже чуть позже, Валентина! Но её уже нет в живых. Фашисты, когда заняли Винницу убили её одной из первых, как еврейку и жену комиссара…

ФОТОГРАФИЯ последний еврей Винницы

Знаменитая фотография расстрела последнего еврея Винницы, сделанная офицером немецкой айнзатцгруппы, занимавшейся казнями лиц, подлежавших уничтожению (в первую очередь – евреев). Название фотографии было написано на её обратной стороне.

Винница была оккупирована немецкими войсками 19 июля 1941 г. Часть евреев, живших в городе, успела эвакуироваться. Оставшееся еврейское население было заключено в гетто. 28 июля 1941 г. в городе были расстреляны 146 евреев. В августе расстрелы возобновились. 22 сентября 1941 г. большинство заключенных винницкого гетто были уничтожены (около 28 000 человек). Были оставлены в живых ремесленники, рабочие и техники, труд которых был необходим германским оккупационным властям. Вопрос об использовании еврейских специалистов обсуждался на специальном заседании в Виннице в начале 1942 г. Участники совещания отмечали, что в городе находится пять тысяч евреев, в их руках «все промыслы… они работают также во всех имеющих жизненное значение предприятиях». Начальник полиции города заявил, что наличие евреев в городе его очень беспокоит, «так как строящееся здесь сооружение (ставка А. Гитлера) находится в опасности благодаря присутствию здесь евреев». 16 апреля 1942 г. почти все евреи были расстреляны (оставлены в живых только 150 евреев-специалистов). Последние 150 евреев были расстреляны 25 августа 1942 г. Однако немцам не удалось уничтожить всех евреев Винницы до единого – евреи, скрывавшиеся в городе, участвовали в общегородском подполье. Среди подпольщиков насчитывалось не менее 17 евреев.

Потом всей нашей компанией начали вести разговор о том, в чём сила русских, ведь прём немца по всем фронта, один шаг остался до восстановления границ довоенных, да и вообще, кто такие – русские…

– Я думаю, что сила и непобедимость Русских в том, что перед боем он уже, как бы умирает, мысленно прощается со всеми и умирает, и идёт в бой, бесстрашно и матерясь на чём свет стоит. А тот, кто в бою бесстрашен и холоден – тот и побеждает! – высказал своё полковник Барвенковский.

– А я думаю, что не так всё, русский солдат молится за то, чтобы выжить и побить врага! А прощается русский солдат мысленно с близкими и родными, потому что неисповедимы пути Господни, и не знает солдат, со щитом или на щите ему быть после боя.

Молится солдат русский за землю свою, за родных, но своей жизни за то, чтобы отстоять Родину жалеть не будет.

Вот в этом и есть сила русского человека. Да и не только русского —любого другого человека, если он воспитан по законам своих предком и, если ценности его не деньги, не золото, а земля предков и будущее потомков, – включился в разговор Матвей.

– Русский – это не национальность, перебил я его, – вот я еврей, но американцы считают меня русским. Австрийцы считают меня русским. Поляки считают меня русским. Китайцы тоже считают меня русским. Если бы я был татарин, они бы тоже считали меня русским. Русский – это дух, это отношение к миру, к долгу, к правде, чести и своим товарищам. Это готовность пожертвовать собой во имя своей страны, во имя долга, во имя Родины своей. И это всё открылось мне на войне, вот ведь какая странная вещь – война…

– Русский – это не национальность, а состояние души и воспитание, – включилась Валентина, – спасибо тебе, политрук, что правильно рассуждаешь. Так всё и есть на самом деле, русские – это не нация – это Дух, Воспитание, Чистота Души. Вот я украинка, но говорю и думаю чаще на русском языке, хотя в кругу родственников, мысли приходят на украинском!

И тут тряхнуло так, что все подскочили. Лампочка на приборной панели показала остановку или отказ правого двигателя. Это было не по плану.

Скорость самолёта резко упала. До назначенной точки посадки—дозаправки оставалось лететь с полчаса. Самолёт потряхивало, но летели мы относительно ровно. Андрей сообщил, что где-то под нами начинается шоссе. Мы начали снижаться. Сели.

Пока Андрей разбирался, где именно мы находимся, мы с танкистом пытались разобраться с французским двигателем.

Пока разбирались – наступило утро. Мы скатили наш самолёт с шоссейной дороги, но место было довольно открытое, потому нас видно было все-равно. Показалось несколько грузовиков. Один с солдатами, три чем-то гружённые. За рулём сидели немцы в полевой форме вермахта. Не СС, уже хорошо. Проехали мимо нас, но потом решили остановиться.

Из кузова выпрыгнуло два солдата и направились к нам.

– Тебе не страшно, политрук? – спросил меня Матвей.

– Страшно, Матвеюшка, ещё как страшно, но поскольку мне известно, что из труса может сделать героя, только трусость рядом стоящего, ну в нашем случае лежащего, то вот так ты и станешь героем у меня.

– С этим всё понятно, а вот с эти, что будем делать, политрук? – спросил меня Матвей и кивнул головой в сторону колонны фрицев, – мы в засаде, или как?

– Примитивизм засады заставляет топтаться на месте, а я за развитие, – ответил я и продолжил, – мне страшно Матвей за наши ещё молодые жизни, скажи ты хоть немного имеешь представление о стратегии?

– Хрестоматийно, в терминологии – да, имею, политрук, но практики категорически не хватает. Есть у тебя предложения?

– Есть, Матвей, – ответил я и оглянулся на самолёт, там я увидел, что наша группа услышала и увидела происходящее и все без паники начали готовиться к приходу незваных гостей, потом продолжил, – Сейчас, когда они подойдут к нам, а им придётся спуститься в небольшой овраг, в нашу зелёную зону, и исчезнут из поля видимости своих коллег, тут я им на своём, немецком с берлинским акцентом, предложу экскурсию по нашему французскому самолёту, ну, я думаю, что к тому времени, они уже будут в виде покойников. Потом я переоденусь в форму одного из убитых фрицев и пойду с белым флагом сдаваться к остальной, довольно многочисленной компании, которая резвится возле грузовиков, по-моему, даже собрались поиграть в футбол, и, я тебя уверяю, Матвей – они не поймут, что происходит и стрелять не будут однозначно, по крайней мере, в вас, в меня – не уверен. Далее, мне представится шанс, и, если интенсивностью натиска я сумею преодолеть порог их сомнения в моём странном появлении, то успех гарантирован.

– Политрук, они могут понять, по твоим не всем зубам во рту, что здесь что-то не чисто! – пошутил, прищурившись Матвей.

Фрицы шли вразвалочку, медленно, как не фрицы. До нас ещё было им идти пару минут.

– По зубам можешь не шутковать, Матвеюшка, чем меньше во рту зубов, тем больше времени есть на анализ речи. С возрастом я стал ревностным приверженцем минимализма, оставив одну пару немецкой обуви и одну немецко—фашистскую гимнастёрку, но если к этому прибавить жизненный опыт, помноженный на количество прочитанных книг и декор в виде медали «За Отвагу», в результате ты имеешь интересного собеседника на какое-то время, недостаток которого теряется на фоне грамотно изложенной речи, ну пока одного из нас не убьют.

– А если двух сразу убьют? А, Наум?

– Не, двух сразу не убьют, даже у пули есть свой порядок отбора дураков.

– Так ты что, считаешь нас дураками?

– Нет, не я. Пуля считает нас дураками. И Гитлер. А мы считаем себя умными. Только философы считают людей и себя дураками, а все остальные считают себя вершиной цивилизации. А я не философ, Матвей.

Когда фрицы подошли к нам ещё ближе, то по их разговору я, да и Матвей поняли, что они не немцы. Они говорили по-русски. Обсуждали между собой, как нас лучше ограбить, потому что, судя по форме – мы не местные, а самолёт транспортный – значит есть чем поживиться. Сел на шоссе – значит поломался и нас никто не ищет. Мы все были в немецких мундирах. Я в офицерской, остальные в солдатской. Немецкий знал один я.

Мы взяли оружие на изготовку.

Русскоговорящие немцы напряглись, явно не ожидали, что их план так быстро раскусят.

Я заговорил первым и на русском:

– Вы чего тут удумали, черти? Готовы поменять профессиональную подготовку на нудную жизненную мораль?

– Вы чего, русские? – спросили, практически хором подошедшие.

– Нет, не русские, мы из разведки, соответственно владеем многими земными языками, включая ваш родной, потому как может пригодиться в самом невероятном случае, включая сегодняшнее солнечное утро. Вы желаете нас ограбить? В центре Германии? Вернее Австрии. Не слишком ли высока цена такому бою? Предполагаю, что те из вас, кто не погибнет, будет рассказывать начальнику концлагеря, какой он был странный, что удумал глупое дело.

– Да вам, наверное, почудилось, упаси бог, нас на такое! – и они посмотрели на мои майорские погоны.

Оказалось, что это солдаты РОА80 везли продукты, одежду и пополнение к себе в часть, а пополнение у них, как правило было из концлагерей. Те, кто не выдерживал мук ожидания смерти из пленных советских солдат, шли на сделку со своей совестью и фашистами. После недолгих переговоров, они нас приняли за своих и предложили доставить нас в расположение своей армии, что на самом деле нас более, чем устраивало.

Погрузив всё наше имущество и оставив самодельную зажигательную бомбу (мы подозревали, что самолёт могли засечь, и лучше бы он сгорел, так бы и концы в воду, в данном случае, в огонь), которая должна была сработать через часик, полтора.

В машине все были угрюмые. Мы, потому что не очень хотели рядом видеть живых предателей, «власовцы», потому что ехали на фронт – воевать против своего народа…