Читать книгу Что случилось с Бэби Джейн? - Генри Фаррелл - Страница 4

1959

– Плевать мне на то, что говорит отец. Я люблю тебя, Мэг. Чего стоят все миллионы Стэндиша с сравнении с таким ангелом, как ты?

Так говорил молодой человек привлекательной наружности с гладко зачесанными блестящими волосами. Его спутница, блондинка с красивыми глазами угольного цвета, закинув голову и слегка округлив тонко очерченные брови-ниточки, смотрела на него с тревожным ожиданием. Откуда-то сзади струился пронзительный лунный свет, образующий вокруг ее платиновых волос четкий нимб. На девушке были блузка с пышно подбитыми рукавами из газовой кисеи и свободно развевающаяся у колен юбка. Волшебная ночь, самый ее воздух источал звуки музыки, в которой угадывалась мелодия из «Лунного света на Пятой авеню».

– Да, Джефф, но он ведь не оставит тебе ни цента, А тебе никогда не приходилось зарабатывать себе на жизнь.

Но молодой человек был вооружен силою своей любви, и улыбка его только подчеркивала это.

– Ничего, Мэг, ради тебя я научусь работать. Сама увидишь. Ты еще будешь гордиться мной.

Девушка встретилась с ним взглядом, и, хоть глаза ее увлажнились, вид у нее оставался спокойным.

– Не так-то это просто. Ты родился посреди всего этого. – Она повела рукой, указывая на гипсовые перила террасы, на которой они стояли, особняк в глубине, широкие постриженные газоны, фонтаны и два бокала с шампанским на балюстраде. – Ты ведь даже не можешь себе представить, что это такое – жить в доме без горячей воды.

– С тобой – как в раю.

– Ах, Джефф, Джефф, какой же ты дурачок-романтик.

И они обнялись под звуки «Лунного света на Пятой авеню». Угольные глаза широко открылись и закрылись, словно в экстазе. Застонал саксофон. Скрипки, сотни скрипок наполнили ночь головокружительной дрожью. А потом, словно по мановению чьей-то невидимой руки, терраса, особняк и, наконец, сами влюбленные растаяли в воздухе. На их месте возник напряженно улыбающийся мужчина с кругами под глазами…

– Извините, друзья, за то, что мешаю вам спокойно смотреть этот чудесный фильм, но вы еще скажете спасибо, когда увидите, что я принес вашему любимому песику.

Наклонив могучий торс, миссис Бейтс, сидевшая в удобном мягком кресле, потянулась к экрану, приглушила звук и с ностальгической улыбкой обернулась к Харриэт Палмер, расположившейся на диване у противоположного края кофейного столика.

– Помню, когда я увидела этот фильм впервые, он показался мне просто бесподобным. Меня пригласил Клод… на воскресный сеанс. – Заметив, что Харриэт допила свой кофе, она поднялась и взяла ее чашку. – Его крутили в старом «Маджестике».

– Вроде бы я тоже видела эту картину, – с любезной улыбкой кивнула Харриэт Палмер. – Хотя не уверена. Не помните, когда ее сняли?

– В тридцать четвертом. – Миссис Бейтс остановилась у выхода в коридор. – Во всяком случае, так было указано в расписании в газете.

Вернувшись с наполненной чашкой, она поставила ее перед Харриэт.

– По-моему, я не пропустила ни одного фильма с участием Бланш Хадсон. – Она обернулась к экрану, убеждаясь, что реклама еще не закончилась. – Была просто без ума от нее – до тех самых пор, пока не случилось это несчастье. Помните? У меня тогда было такое чувство, словно это стряслось с кем-то из моих близких.

Харриэт сделала глоток кофе, подняла голову и кивнула.

– Очень хорошо вас понимаю. Она ведь и впрямь была красавица. Мне и сейчас так кажется.

Даже при неярком свете настольной лампы бросалась в глаза разница между двумя женщинами, хотя они были одного возраста – немного за пятьдесят. Пышнотелая круглолицая миссис Бейтс казалась старше стройной, явно старающейся держать себя в форме Харриэт Палмер. В то время как волосы у миссис Бейтс сохраняли естественный серо-стальной цвет, Харриэт предпочитала светлый серебристый оттенок. На миссис Бейтс было свободное домашнее платье, расшитое белыми лепестками, на Харриэт – обтягивающие черные брюки и белая шелковая блуза. Миссис Бейтс только переехала на запад из Форта Мэдисон, штат Айова. Харриэт Палмер всю жизнь прожила в Голливуде.

Однако, несмотря на все различия, обе женщины прекрасно ладили с того самого первого дня, когда миссис Бейтс поселилась на Хиллсайд-Террас. Овдовев менее года назад, она приехала в Калифорнию, чтобы быть подальше от родных мест, где все напоминало о счастливых днях, прожитых с мужем. Харриэт Палмер была замужем за юрисконсультом корпорации, проводившим большую часть времени вне города. Обе таким образом оказались как бы сами по себе и охотно коротали время вместе. Как правило, вечерами – и нынешний не стал исключением – они устраивались перед телевизором в уютной гостиной миссис Бейтс.

– А вы когда-нибудь видели ее в живую? – спросила миссис Бейтс. – Я хочу сказать, она выходит из дома?

– Я не знаю. – Харриэт отрицательно покачала головой. – Ну да, конечно, издали я ее видела – через стекло машины, когда они куда-нибудь ехали, – но не так, чтобы могла сказать, как она выглядит. По-моему, ей сейчас должно быть не меньше пятидесяти.

– Знаете, – слегка смущенно улыбнулась миссис Бейтс, – не следовало бы, наверное, в этом признаваться, ну да ладно… Словом, когда я раздумывала, покупать или нет этот дом, решающим аргументом стало то, что по соседству живет Бланш Хадсон. Не глупо ли – в моем-то возрасте? А ведь я даже в глаза ее не видела.

– Но это правда, – усмехнулась Харриэт, – ее присутствие придает нашему старому холму некоторый блеск. Когда-то здесь была целая колония киношников, а сейчас только она одна и осталась.

– У нас-то в Форт Мэдисон никого из звезд не увидишь, я хочу сказать, вживую. – Взгляд ее скользнул по высоким застекленным дверям, занимающим почти всю восточную стену гостиной, за которой угадывалась ночная мгла. Особняк актрисы – светлый, довольно уродливый двухэтажный дом в стиле средиземноморских вилл – белел в призрачном мраке на противоположном конце сада. – Она вообще-то ходить может?

– Не знаю. Вроде бы я от кого-то слышала, будто частично на одну ногу она может ступать. Но факт, что она до сих пор передвигается в инвалидном кресле.

Миссис Бейтс сочувственно поцокала языком.

– Вот бы как-нибудь увидеть ее, – задумчиво протянула она. – Настоящая кинозвезда. Бывает, подумаешь… – У нее сорвался голос.

– Подумаешь что?

– Да так, глупости. – Миссис Бейтс повернулась к гостье. – Я много времени провожу в саду. Ну и вот подумала: а вдруг она за мной наблюдает… – Миссис Бейтс снова не договорила и искоса посмотрела на экран. – Ой, снова показывают. – Она поспешно наклонилась и прибавила звук.

На многолюдном углу улицы, у входа в кафе, стоят молодая блондинка и ее спутница. Камера надвигается, и блондинка смотрит на часы, затем тревожно оглядывает улицу. На ней простое, но симпатичное платье, в волосах плещутся блики света, только уже не лунного, а солнечного.

Ее спутница ниже ростом и плотнее. Лицом она несколько напоминает надувшегося и несколько утомленного херувима, что придает ей выражение одновременно печальное и комическое. Темные волосы завиты в довольно-таки уродливые колечки. Платье вычурное и безвкусное, под глазами и на губах – явный избыток косметики. Блондинка поворачивается к ней, и глаза у ее спутницы глуповато округляются – она явно старается произвести комический эффект.

– Если они вот-вот не появятся, – говорит блондинка, – мы рискуем остаться голодными.

– Точно, – энергично кивает брюнетка. – А ведь нам на работу уже через двадцать минут.

– Ладно, дадим им еще пять минут, а потом пойдем.

– Хорошо. К тому же когда шведский стол, мужчины и не нужны.

– Смотрите! – Харриэт резко подалась к экрану. – Это же она! То есть я хочу сказать, та другая – ее сестра.

– Вы это про кого, про брюнетку? – недоуменно спросила миссис Бейтс.

– Ну да. Неужели не помните? В контракте Бланш записано, что во всех ее лентах должна сниматься ее сестра. И в рекламных роликах тоже.

– Ой, точно! Да, теперь припоминаю. Только я не знала, что это и есть ее сестра. Вы с ней сталкивались?

– С ней? – Харриэт округлила глаза и огляделась вокруг. – С ней никто никогда не сталкивается. Она забавная – то есть я имею в виду, странная – все так говорят. – Она вздохнула. – Иногда я стараюсь представить себе их в этом большом старом доме. Такое ощущение, что они ничем не заняты – и к ним никто не ходит. Жутковато, должно быть… – Миссис Бейтс снова посмотрела сквозь высокие застекленные двери во тьму.

– И все же, как мило с ее стороны, что она никуда не уехала и все эти годы ухаживает за Бланш. Должно быть, она хороший человек.

– Может, да, – неопределенно сказала Харриэт, – а может, и нет. Поговаривают, знаете ли, что она имеет какое-то отношение к несчастному случаю.

– Да? – миссис Бейтс резко обернулась. – Вы про тот случай, в котором пострадала Бланш?

– Ну да, – кивнула Харриет. – Были разговоры сразу после того, как это случилось. Подробностей не помню, но говорили, будто это она во всем виновата.

– Как это? Разве это не была обычная автокатастрофа?

– Ну, вы же знаете, – отмахнулась Харриэт, – народ всегда любит посплетничать. По крайней мере, в этом городе. Не знаешь, чему и верить.

– Это уж точно, – задумчиво кивнула миссис Бейтс. – Да, забыла, как ее зовут. Вы вроде говорили мне?

– Вы про Джейн? – уточнила Харриэт. – Ее зовут Джейн. Насколько я понимаю, давно, еще ребенком, она была знаменитой. Может, помните? Тогда все называли ее Бэби Джейн Хадсон.

– Вон они. – Тот же самый привлекательный молодой человек, одетый на сей раз в рабочий комбинезон, указал куда-то вдоль улицы. – Пошли, Мак.

Другой молодой человек, добродушный на вид толстячок, посмотрел в ту сторону и нахмурился:

– Которая из них Герти? Нет-нет, не говори, я уже и так знаю.

Камера сдвигается в сторону блондинки и брюнетки. Они замечают молодых людей и улыбаются. Камера вновь надвигается на мужчин. Толстяк покачивает головой.

– Ну, ничего не скажешь, красотка эта Мег! Не удивительно, что ты в нее втюрился.

Четверо сходятся. На крупном плане блондинка и молодой человек не отрываясь смотрят друг на друга. Толстяк с театральной учтивостью протягивает руку брюнетке.

– Не желаешь прицепиться к источнику еды, красотка?

Брюнетка хихикает и, подняв брови, оглядывает его.

– Отчего же нет, тополек, – ухмыляется она и берет его под руку. – Ничего не имею против.

Блондинка с угольными глазами с немым обожанием смотрит на привлекательного молодого человека, берет его за руку, и они с улыбкой смотрят вслед своим удаляющимся друзьям.

Девушка на экране улыбается, а женщина, съежившаяся в инвалидном кресле, едва угадывающемся в сумеречной полутьме гостиной, кажется, готова заплакать. Бланш Хадсон, не отрывая завороженного взгляда от мерцающего экрана и словно защищаясь от чего-то, ухватилась восковой, с натянутой кожей рукою за воротник легкого розового халата.

«Лунный свет на Пятой авеню» был третьим старым фильмом, что Бланш просмотрела за последний месяц, и с каждым из нее по капле вытекала жизнь. Уже более двадцати лет прикованная к инвалидному креслу и все сильнее ненавидящая беспомощную, никому не нужную развалину, в которую она превратилась, Бланш в какой-то момент начала верить в легенду о своем экранном прошлом. Она уверовала в тот блеск, то очарование, ту магию, какие некогда находила в ней публика. В течение долгого, очень долгого времени ей удавалось согревать себя этим ослепительным видением, прижимать его, словно бы материализуя, к груди, в которой было пусто и холодно.

И вот сейчас она убедилась, что не стоило пересматривать фильмы. Эти картины приносили с собой печальную утрату иллюзий, которая, тоже означает медленное умирание. Двадцать пять лет назад «Лунный свет» принес его создателям целое состояние, и почти исключительно благодаря ее имени. А сейчас, видя на экране эту дурочку и кривляку, Бланш отказывалась верить своим глазам. Ибо на самом деле она видела – видела с пронзительной ясностью, – что все эти годы ее единственной защитой от пустой действительности был лишь самообман.

И все-таки иллюзии были нужны ей, ибо благодаря им Бланш продолжала жить. И оставалась нужной. Ведь любая иллюзия была лучше обнаженной правды ее нынешнего существования.

В этой комнате правда обступала ее со всех сторон. Эта правда – громоздкая кровать в полутемном углу, инвалидное кресло и перекладина, прикрепленная цепями к потолку над кроватью. И ночной столик с множеством лекарств. И письменный стол, перед которым вот уже более двадцати лет не стояло стула. Да, это были её правда и действительность, как и сладковато-спертый запах ее инвалидности, напоминающий запах палой листвы, медленно и страшно гниющей там, где сыро и нет солнца. Бланш вздохнула и, услышав собственный вздох, вдруг заметила рядом с собой, в полумраке, чью-то плотную фигуру.

Погруженная в грустные раздумья, она совершенно забыла, что не одна в комнате. Обернувшись, незаметно посмотрела в лицо сидевшей рядом с ней женщины, которое полумрак одновременно прятал и раскрывал. Большие темные глаза, неотрывно следящие за картинками, мелькающими на экране, были полуприкрыты, или, скорее, сосредоточенно прищурены. Черты лица, подчеркнутые сгустившимися в комнате тенями, казалось, не столько смягчались возрастом, сколько поглотились им, так что дряблая кожа хищно покушалась поглотить, в свою очередь, детское лукавство, скрывавшееся ныне в ее складках. Но было в этом лице и еще кое-что, нечто большее, нежели возраст и смутная, по-детски неоформившаяся мысль. Было в этих сузившихся глазах и в этом пристальном взгляде нечто лихорадочное, а в лице – какое-то сердитое оправдание.

Оправдание чего? С трудом оторвавшись от лица Джейн, Бланш заставила себя перевести взгляд на экран. Быть может, все это ей почудилось? Может быть, она просто угадывает в поведении и выражении лица Джейн мрачные глубины, которых там нет? Это как когда слишком долго остаешься один: разыгрывается воображение, и надо бдительно следить за тем, чтобы оно не выкинуло с тобой какую-нибудь злую шутку.

В перепадах настроения Джейн не было ничего нового, как не было в них и повода для тревоги. Это просто первая фаза периодически случающихся с ней «припадков». Начинались они всегда одинаково – с резкого погружения в мрачное молчание, угрюмых взглядов исподтишка и внезапно вспыхивающей в глазах ярости. За всем этим мог последовать эмоциональный срыв, а потом, ближе к концу, запой. Когда-то давно Бланш составляла в уме расписание этих «припадков», так что сейчас никаких сюрпризов они для нее не таили. Она разбиралась в них. Она знала их причину. Она привыкла к ним.

Но отчего же тогда в нынешнем срыве ощущается что-то особенное, не похожее на прежние и уже в самом начале более тревожное? Бланш снова потеребила воротник халата, на сей раз затянув его потуже. Раньше, думала она, в поведении Джейн угадывалось нечто похожее на скрытую агрессию, а на сей раз – ничего такого, скорее расчет, устремленность к некой цели. Ощущение такое, словно… Бланш вжала ладонь в ручку кресла. Довольно, с этими фантазиями надо кончать, и немедленно. Она слишком много воли дает воображению, чтобы уйти от простой истины: на сей раз в срыве Джейн виновата сама Бланш, и никто другой.

Ей следовало бы лучше держать себя в руках. Нельзя было потакать желанию, пусть даже такому настойчивому, снова увидеть себя на экране. Где-то в подсознании у нее всегда шевелилась мысль, что возвращение к старым фильмам ничего, кроме беды, принести не может. Ей и самой не следовало бы их смотреть, и уж тем более не показывать Джейн.

И все равно ей хотелось понять, что скрывается за тусклым, упершимся в одну точку взглядом Джейн. Что в нем застыла старая зависть, это ясно, – старая и тлеющая, которая с годами немного поутихла, но так до конца и не исчезла.

Как-то, во время одного из запоев Джейн, эта зависть проступила наружу, и ее уродливый лик был незабываем. Даже сейчас он порой возвращался – туманный призрак, покачивающийся на пороге двери, стискивающий, чтобы не упасть, ее ручки, выплевывающий яростные слова, от которых приходил в движение, опасно сгущаясь, сам воздух в комнате.

– Ну да, конечно, ты была такая великая! Такая неотразимая! – Джейн поливала ее словами, словно ядовитой жидкостью. – Ну да, конечно, это все говорили. Какая ты замечательная. Да, раньше говорили, потому что ты была нужна. Но разве сейчас это кто-нибудь говорит? Да кто ты такая? Просто старуха. Да еще и калека в придачу. А ну-ка станцуй, и мы посмотрим, какая ты у нас красотка – нынче! – Джейн замолчала, не сводя с Бланш долгого взгляда, в котором сверкала злоба. – Ну да, конечно, вид у тебя и нынче вполне ничего. Но это все, что у тебя есть. А у меня – талант! Пусть даже никто этого не замечал… Он и сейчас никуда не делся. А ты, ты… ты ничто! Жалкое ничто! Так и не надо вести себя со мной, как… королева. Ты – ничто! Вообще ничто! И не пытайся делать вид, будто ты выше меня!

При этом воспоминании Бланш передернуло, и она подумала: а что, если и сейчас фильм навел на нее те же мысли? «Забудь о прошлом, – мысленно прикрикнула она на себя, – сотри его из памяти!» И Джейн тоже нужно от него избавить. Пусть призраки, как им и положено, растворятся во мраке и забвении. Ее взгляд остановился на Джейн, она облизнула губы, собираясь сказать что-то и словно ожидая в тревоге, что сам звук собственного голоса возвестит о приближении какого-то страшного несчастья.

– Джейн?..

Не давая ей продолжить, Джейн поднялась со стула, пересекла гостиную и, не говоря ни слова, выключила телевизор. Девушка с угольными глазами и фальшивой улыбкой на губах превратилась в лихорадочно бегущие, изломанные полосы света и исчезла навсегда. Настольная лампа, казалось, внезапно вспыхнула ярче, отбрасывая желтые пятна света на густой ворс ковра. И напротив, тени за кроватью и в дальних углах гостиной сгустились и поползли вперед. Бланш удивленно подняла брови и, увидев, что Джейн повернулась к ней, выдавила слабую улыбку.

– А я… я как раз собиралась попросить тебя выключить эту штуку.

Глаза Джейн блеснули в полумраке. Наступило недолгое молчание, оборванное нервным смешком Бланш.

– Знаешь, думаю, не стоить нам больше тратить время на эту старую чепуху. Такой бред…

Джейн едва заметно пожала плечами и направилась к двери. Бланш нагнулась и развернула инвалидное кресло.

– Зайдешь попозже? – нервно спросила она. – Поможешь мне перебраться на кровать?

Джейн остановилась на пороге. Очертания ее приземистой плотной фигуры скрадывал царивший в коридоре полумрак. И вновь в ее глазах мелькнуло какое-то с трудом сдерживаемое болезненное чувство. Но голос, когда она заговорила, прозвучал ровно и бесстрастно:

– Ну что ж… если тебе угодно… – Не договорив, Джейн повернулась и вышла в коридор.

Бланш сидела совершенно неподвижно, слегка наклонившись вперед, и смотрела ей вслед. Казалось, тишина волною накатила на весь дом, заставляя тени колебаться вокруг. Бланш медленно опустила руку к колесу кресла, подумав, что, если подкатиться к окну и раздвинуть шторы, она увидит ночь и звезды. Внезапно она остановилась, вся съежившись, как от удара: это Джейн с оглушительным грохотом захлопнула дверь в свою комнату в противоположном конце коридора. И весь дом словно бы с возмущением откликнулся на этот грохот.

На какое-то время Бланш замерла, напряженно ожидая возвращения тишины, несущей покой нервам, которые так и зазвенели от стука двери.