Читать книгу Четыре серых цыпленка Мистера А - Генри Ким - Страница 6

Рим

«Говорят, на то, как течёт вода и горит огонь, можно смотреть вечно. Не могу согласиться. Когда я наблюдаю текущую из крана воду или неиспользуемую зажжённую газовую конфорку, мне становится неприятно. Хочется выключить, чтобы ограничить потребление.

Хочется спросить: зачем ты это делаешь? Почему не оставишь его в покое?

Красота в самобытности, а приручённый её теряет. Именно поэтому мы умиляемся тиграм в клетках, а не боимся их – тигров настоящих, живых мы никогда и не видели. Удивительно, но чёрный экран телевизора показывает животный мир яснее и правдивее, чем можно увидеть в зоопарке своими глазами. Настоящее – на то и редкое и ценное явление, чтобы не попадаться каждому на глаза. И даже если что-то настоящее в жизни встречается, оно бьёт словно кувалдой по голове. Когда в висках появляется сильная боль, резко начинают болеть глаза и пробиваются капилляры, как корни растений, в белках – скорее всего, ты увидел что-то настоящее. Когда на ногах горят колготки – настоящим огнём – ты стягиваешь их с болью, с ужасом. Когда колготки горят на ком-то другом – неровен час, можно и залюбоваться».

Сделав эту запись в дневнике, Рим с удовольствием оторвался от тетради. В воздухе висела пыль, пробиваемая лучом солнца из-за плохо закрытой шторы. На диване за спиной приятно мурчал кот. Мать ещё не вернулась домой.

«Так в детстве и произошло. Мы с мамой никак не могли разжечь печку и попробовали бензином. Когда передо мной пятилетним горело несколько дециметров пола и занавески, я звал на помощь, кричал, паниковал, пока не увидел маму, пытающуюся стянуть с себя горящие колготки. Я успокоился, когда увидел маму рядом с пылающей печкой, обоями и газетами для розжига. Я следил за ней молча, лишь всхлипывая. Может, я стих из-за её крика «Замолчи!», может, затем, чтобы не отвлекать её внимание. Может, я просто залюбовался. Сейчас уже неважно – ясно одно: уже пятнадцать лет каждый день, когда возвращаюсь домой, я беру бутылёк с меновазином и смазываю ноги маме, зарубцованные, покрытые венозной сеткой.

Когда долгое время проводишь на ногах, особенно в туфлях, вены набухают и ноги с болью отекают.

Каждый день я смазываю их, как шарниры в механизме, и делаю массаж. Я выучил всю ножную карту, все углубления, ранки и больные места. Если меня спросят, как добраться по перекрёсткам шрамов, я разработаю для него пошаговый план.

Раньше смазыванием маминых ног занимался отец, пока не изъявил желания массажировать ноги кому-то ещё. Сейчас этим занимался я, часто задаваясь вопросом: почему? Ей самой неудобно или это наказание за неоказание помощи ей в трудную минуту? Я никогда не спрашивал маму об этом. В нашей семье не принято ворошить прошлое».

Потянувшись, кот встал, поскрёб диван когтями и ушёл орать на кухню, чтобы его покормили. Рим с довольным видом открыл холодильник и удивился, что он набит продуктами. Достал корм для жирного пушистого существа, вылил жидкую смесь ему на тарелку, сам перехватил яблоко и вернулся дописывать навеянные солнцем мысли.

«Каждый день мама спрашивает меня об одном и том же. Она выучила все мои ответы, отговорки, препирания и обещания, и придумать новые для меня всегда проблема. Мы похожи на двух полицейских, каждый из которых считает другого «крысой»: копаем друг под друга, приглядываемся и ждём удобного момента, чтобы напасть. Но, несмотря на это, мы любим друг друга. Печально осознавать, что я знаю не одну пару таких людей.

– Ну как, сынок, нашёл работу? – спрашивает мама, пододвигая подушку под головой.

– Да, сегодня ходил на стажировку, мам, – я опускаю голову ниже, чтобы она не видела мои глаза, и резкий запах меновазина врезается мне в ноздри.

– Хорошо, а то машине резина новая нужна. Неделю уже дырявая стоит. А куда устроился?

В её взгляде уже больше недоверия, чем я заслуживаю, и меня это задевает.

– В магазин, буду продукты по полкам раскладывать, – небрежно бросаю я.

Каждый день мне приходится выходить из дома за час-другой до прихода мамы и возвращаться после неё. Потому она думает, что я хожу искать работу. Нет, я, конечно, хожу за пособием и по разным местам, куда меня точно не возьмут, но делаю это не каждый день.

Вообще-то, я не очень люблю работать. Это не самое приятное занятие на свете. Одно дело – выживая, охотиться на мамонта, сотрудничая с племенем, ориентироваться по звёздам, знать, где и когда собирать съедобные коренья, ягоды, готовить лечебные зелья, строить из веток и камней жилища, дубить шкуры, кочевать с места на место в зависимости от времени года, совсем другое – развозить людей из точки А в точку Б. В одном мире ты каждый день испытываешь сильнейшие притоки агрессии, адреналина, страха, счастья – «крокодилов мозг» работает на полную мощность; в другом тебе нужно уметь пользоваться смартфоном, чтобы проживать свои серые будни. Уметь пользоваться калькулятором. Пользоваться микроволновкой. Пользоваться купонами на скидку в кафе, чтобы не пришлось есть своими ножами и вилками, которые придётся потом мыть. Официант, продавец, таксист – эти профессии даже звучат как оскорбление.

Окончив очередной рабочий день и развернувшись, что ты увидишь? Компьютер? Машину? Кассу? Впустую потраченное время? Если ты не видишь результата своей работы, то для чего она тебе нужна?

Когда работаешь на скотобойне, понимаешь, что сеешь смерть, вдыхаешь аромат только что бившегося сердца.

Когда косишь траву для коров, видишь, как они растут, как отмахивают мух от блестящих чёрных глаз сначала маленькими, а после большими ушами.

Когда сортируешь рыбу по консервным банкам или раскладываешь по полкам товар, наблюдаешь только, как уезжают паллеты с продукцией со склада и прибывает новая рыба, новые товары, которые должны занять свои места.

Процветание сферы услуг убило в человеке тягу к ответственности. К чему напрягаться, если свои заботы можно спихнуть на шофёра, горничную, парикмахера, полицейского, врача, подчинённого или друга? В мире, где у каждого своё узконаправленное предназначение, даже друзья выполняют определённые функции.

Выучись, повзрослей, умри-и-и-и».

Наевшийся кот коснулся ноги Рима, и тот дёрнулся и перепугался. «Ш-ш-ш», – зашипел он на кота, и тот, полуленясь, отбежал на пару метров. Качая усами, он явно выражал недовольство тем, что его не погладили. Рим набрал в лёгкие воздуха и продолжил, перечеркнул предыдущую строчку.

«Выучись, повзрослей, умри – «ешь, пей, молись» нашего времени. Система вузовского обучения направлена на освобождение человека от воздействия слепых сил природы с целью помещения его в клетку социального рабства.

Новый мир обожает мимолётность и зеркала, мельтешащие изображения тебя самого перед носом. Если смотреться в зеркало долго, замечаешь прыщи, сколы, неровности, забитые грязью выбоины, сколы, неотшлифованную поверхность того лица, что покажется чистым вскользь, на бегу. Будто заскочил поглядеться на перекус.

Витрины, прозрачные стены зданий, чёрный блеск смартфона – все они примеряют улучшенные зеркальные отражения тебя самого. Манекены на помостах магазинов отражают на тебе свою одежду, пиццерии усаживают твоё отражение за стол, новый гаджет так непривычно, но приятно оттягивает карман. Посмотри, какие яства на твоём столе, посмотри, как ты шикарно одет, посмотри, в какой квартире ты живёшь! Добро пожаловать в дивный новый мир!

Новый мир приглашает в гости: заходи, присаживайся, снимай обувь, возьми домашние тапочки. Что будешь заказывать? Возьми пробник. Выбирай, я пока принесу закуски. И-и-и… открой, пожалуйста, кошелёк, я посмотрю, сколько у тебя денег.

И еда, и питьё вкусные – ты ведь не знаешь, из чего и как они приготовлены, но, окончив трапезничать, ты останешься на месте. Не сможешь ни встать, ни уйти, потому что тапочки кандалами приковали тебя к полу. Не вздумай заикнуться об уходе, сиди потребляй, иначе стол под твоими локтями с подлокотниками на пиджаке упадёт в бездну. Ты в панике схватишь своё барахло, раскиданное по стремительно удаляющейся скатерти, прижимая его к груди, как подобранного на улице котёнка. Стул тоже исчезнет, а горло обрастёт, словно щетиной, цепью, вытягивающей тебя в струнку к потолку, и сделать ты ничего не сможешь, даже помочь себе освободиться – иначе выронишь барахло.

– Извините, вы что-то хотели? – учтиво улыбнётся менеджер иссушенным в курагу ртом.

– В туалет, – захрипишь ты.

– Конечно-конечно, сейчас попрошу официантку подвести вам катетер. Выберу помоложе, – смеясь, он хлопнет тебя по плечу и удалится, пока у тебя, раскачивающегося на цепи, будет мутнеть в глазах.

Примерно столько мыслей проносится в моей голове, когда мама спрашивает меня о работе.

Вообще-то, я не очень люблю работать, но матери тогда не соврал. Я действительно ходил на собеседование в магазин «Вишня». Главным образом затем, чтобы ещё раз увидеть ту девушку».

В назначенное время Рим прибыл на стажировку и столкнулся с ней, выходившей из-за угла. Она словно ожидала его – не здороваясь, схватила за локоть и потащила за собой. На себя она надела фиолетовую жилетку магазина и кепочку, козырьком назад, скрывающую пучок волос. Точно такую же жилетку она сунула Риму под мышку, и он почувствовал силу в крепких мужских руках девушки.

Рим познакомился с администратором, изучил условия работы и сдался в подчинение одного из кассиров. Кассир выглядел так, будто несколько недель подряд спал на складе между ящиками. Его кожа сливалась с кафельной плиткой у нарезанных сыров.

– Приветдавайрасскажутебекакновенькомувсёвобщихчертахзначитздесь… – Рим настолько скучал, слушая его, что всё пропускал мимо ушей. Он пришёл совершенно за другим. За другой.

Пока кассир мельтешил передо Римом своим дряблым двадцатилетним телом, тот выискивал глазами пышные формы девушки между полок с соком и вафлями и временами кивал. Рим ассоциировал её с яркими упаковками, хоть и не считал, что внутри она окажется простым сахаром. Она должна быть больше, чем просто сахар!

Рим удивился, когда увидел её не у полки с йогуртом – она перебирала товар в морозильнике – и подумал, что её руки пахнут рыбой. Как только кассир отвлёкся на покупателей, Рим проследовал к девушке, перерезая пульсирующую пуповину очереди, и аккуратно положил свою руку на её, держащуюся за холодильник, пока второй она шарила внутри. Удивлённая, она убрала ладонь.

– Ценники пришёл менять, – объяснился он.

– Ага, – недовольно промычала она.

Отведя голову вправо, она поставила на окна глаз решётки, максимально отгородившись от невольного собеседника. Однако Рим продолжил.

– Слушай, я хотел… – сказал он и запнулся, не зная, как лучше выразиться.

– Слушай, я хотел, – обидно передразнила она. – Может, скажешь уже, что ты хотел?

Уверенность куда-то пропала. Всё, что Рим хотел сказать, моментально исчезло из головы, будто он, зверски голодный, внезапно обнаружил, что еда в тарелке закончилась. «Скажи что угодно, – подсказывал разум, – что угодно, только не говори о зубах!»

– Ну? – недовольные полные женщины всегда выглядят угрожающе.

«Не ешь больше тот йогурт – у тебя от него зубы жёлтые». Нет-нет-нет-нет. «Ты не думала поставить скобки?» Нет-нет-нет-нет.

– До скольки ты сегодня работаешь? – выдавил он, закрыв глаза.

Получилось. Она скривилась и окончательно потеряла к собеседнику интерес.

– Мы с тобой сегодня в одно время заканчиваем, если что, – фыркнула она, продолжив перекладывать рыбу. – Но мне не до тебя.

– Я собирался уйти раньше. Что? Грубовато.

Она повернулась к Риму так резко, что тот поднёс руки к лицу, ожидая получить замороженной рыбой. Она устало прикрыла глаза.

– Отвали, ладно? Мне сейчас вообще не до этого. У меня есть проблемы, которые решить могу только я. У меня есть родители, которые нуждаются в моей поддержке. Мои родители небогаты. Вкусно мы кушаем только по праздникам и когда отцу приходят выплаты по инвалидности. У тебя-то с этим проблем нет, – кивнула на мою руку она.

Рим убрал ладонь в карман кофты под фиолетовой жилеткой.

– Он потерял селезёнку, чистую кожу и часть стопы на производстве. Уже четыре года сидит, пытается чем-то заработать. Вяжет чехлы для чайников. Никто так красиво десятью пальцами не свяжет, как он семью.

Рим чуть улыбнулся.

– Только они не нужны никому и почти не продаются.

Рим вновь свёл губы в плотную точку. Следовало разрядить обстановку.

– Мне нужны такие.

– Что? Ты о чём?

– Чехлы на чайники. Я бы мог купить один-другой. Мне нравятся вязаные вещи.

– Какой же ты придурок! Отойди от меня, – оттолкнула она его от себя. – Сделай лучше те полки, пока никто не увидел, что ты ничем не занят. Если меня из-за тебя не возьмут – я тебе врежу.

Вот такой её Рим и запомнил: с поднятой губой и бровью, с омерзением смотревшую на него. Не нежный розовый язык, не вихляния бёдрами, когда смотрел ей вслед, а мерзкое отторгающее лицо. Многие находят красоту даже в женских слезах.

– Я не собираюсь занимать твоё место, если ты об этом, – успокоил, судя по лицу девушки, Рим. – Ты мне понравилась, вот я и пришёл.

Он даже не думал отходить. Но девушка не хотела ни слышать слова, ни интерпретировать действия.

– Тебе разве не нужна работа? – нехотя удивилась девушка, поднимая на Рима глаза.

– У меня есть работа. Даже несколько. Сдаю кровь, семя, макулатуру. Хожу на бесплатные мероприятия, подкормку бездомных. Плюс пособия по безработице, как ты заметила, – Рим волновался, стараясь выпалить всё прежде, чем язык застрянет в горле. – Может быть, сейчас в эксперименте одном поучаствую. Ну, что скажешь?

Она складывала новоприбывшие пачки с замороженной камбалой на дно холодильника и более старую продукцию распределяла сверху. Её руки стали мокрыми и покрылись снегом, но холод на ладонях чувствовал Рим.

– Не амбициозный ты какой-то, – продолжила работать она. – Тебе будто вообще ничего не нужно.

– А что мне, по-твоему, должно быть нужно? – эти слова задели Рима.

– Хорошим человеком быть нужно.

Горькая усмешка появилась на его лице. С ним всегда так происходило, когда он пытался узнать кого-то получше.

– А-а-а, это, типа, животных там защищать? Мусор разделять, батарейки сдавать, да? Одежду в переработку, мясо не есть, на субботниках убираться? – взбесился Рим. – Нужно быть частью чего-то большого и правильного. Нужно быть добрым, хорошим, честным человеком – и, не сомневайся, тебя обязательно нагнут.

– Не согласна, – возразила она.

– Неважно, к чёрту, пошёл я, – развернулся Рим.

– Ага, – одёрнула она, – только жилетку верни. Мне ещё работать здесь.

Рим уходил обиженным и злым. Проигравшим быть всегда неприятно. Так почему он позволил себе проиграть? Почему так легко сдался? Не мог соврать? Не мог притвориться другим человеком? Не мог оправдать ожиданий?

Все бабы твари – всё, о чём ему тогда хотелось думать. Разумом Рим понимал, что неправ. Женщине нужна надёжность, зрелость, тем более такой женщине, как она. Внезапно Рим осознал, что даже не узнал её имени, но не огорчился. Какая разница, если он больше её не увидит.

«Можно было влюбиться, – рассуждал Рим, когда шёл домой. – Наверняка. Или просто захотеть тепла, что куда вероятнее. Наверное, внутри меня сидит маленькое жирное голое существо, похожее на лягушку. Лягушка похотливо облизывается и пускает слюну от вида рекламы с полуобнажёнными девушками и едой. Лягушка дико смеётся в головах весёлых компаний, когда слышит оскорбительные шутки, и стучит своей маленькой болотного цвета лапкой по колену. Порой агрессивное кваканье затмевает разум, и я могу кинуться на кого-то с упрёками, а иногда из глаз привлекательной девушки выглядывает её лягушка, и тогда наши маленькие существа начинают скакать по стенкам черепов как обезумевшие, топча любые попытки здраво мыслить. Это называется любовью – высшей степенью скаканья лягушки в голове».

Маму ответ сына вполне устроил, и она попросила задёрнуть шторы. Она любит ложиться спать сразу после того, как возвращается домой. Вероятно, просыпаясь через час-другой, она забывает о том, как болели её ноги и как прошёл ужасный рабочий день. Возвращаясь домой, она вновь становится человеком с потребностями: потребностью во вкусной еде, в горячей ванне, в музыкальном шоу, отвлекающим её от реальности ежедневного подъёма в шесть двадцать.

Рим практически не видится с матерью, когда она приходит домой. Где-то ему говорили, что когда дети вырастают, так всё и происходит. Когда мама ложится спать, он готовит себе что-нибудь из продуктов, которые она приносит домой, и уходит в свою комнату. В двадцать восемь лет. Завтракает-обедает-ужинает, играет в компьютерные игры и заваливается на кровать. В комнате Рима всегда беспорядок. В голове Рима всегда бардак. В жизни Рима бедлам. Закрывая глаза, Рим пытается заснуть.

Ночь – пора размышлений, шабаша и ведьм. Волшебное время, готовое раздавить тебя своим существом. Многотонным прессом тело прижимают к кровати, и оно мнётся до натяжения матраса, до хруста костей, до лопнувших в глазах капилляров. Машины, что там, цистерны крови выруливают через узкие закрытые дворы, и сердце пытается всасывать мягкую тестоподобную субстанцию. Лёгкие забывают, как работает поступательное движение; кистями и стопами можно сбить температуру, избавиться от пульсирующей вены на лбу.

– Извините, у вас нет холодного пива?

– Дайте мне это, я подержу его в руках.

Пресс опускается сантиметр за сантиметром, и из матраса выскакивают пружины. Копчиком, локтями, шестью из семи позвонков шеи ты касаешься пола, глаза чуть приоткрыты, не в силах моргать. Ножки кровати отлетают и со звоном пронзают окно. Туман повышенной влажности застилает тот обозримый участок, что остаётся наблюдать ещё пару секунд. Нос вваливается в череп, хрящ, виляя, легонько касается коры мозга. И когда вот-вот должен погаснуть последний свет – огонёк сигары в переполненной ванне глаз, – пресс замирает. Пресс останавливается; в поршень, толкающий его сверху, перестаёт поступать энергия от заглушённого мотора, и вся эта тяжесть продолжает сдавливать тело на четверти вдоха. В таком положении Риму предстоит провести несколько часов до утра.

Приятно познакомиться, меня зовут Рим!

Сил едва хватает на один звонок.

– Здравствуйте, я звоню по поводу исследования нарушений сна. Я заполнил вашу анкету, когда можно прийти на собеседование?