Читать книгу Эровый роман. Книга первая - Георгий Мо - Страница 6

Вечер пятницы в очередной раз давал мне возможность вдыхать мощь зимы дома, сидя полулежа на небольшом диване на утепленном балконе. Просторы улиц дышали своей жизнью, и потухшие окна домов напротив скрывали тайны их обитателей. Лучи фонаря в виде бликов исполняли ночную иллюминацию померкнувшей сути города. И только под этим искусственным светом она становилась прекрасной в своей безмятежности и восхищала волшебным видом. Я видел сквозь стекло, как прореженные кроны покусывал злой оскал голодных ветров, а тонкая вуаль снежного кружева покрывала озябшие кусты пушистыми холмами. Кисельный белый снег все вокруг делал застывшим и воздушным. Он застилал покрывалом зимы тропинки, будто желая, чтобы люди не смогли найти дорогу домой, завидуя их теплу и ласке.

А мне дарит ласку только очередной букет цветов в вазе. Закрыв глаза, я отчетливо слышал его аромат, находясь в легком опьянении и под дозой. Алкоголь аппетитно растекался по телу в блаженстве, и, казалось, что моя душа светлела этим вечером. Из-за слегка приоткрытого окна цветы покрылись легким морозцем. Зимняя непогода и ее мимолетная грусть о былом ложились равномерно на лепестки белых роз. Но, даже умирая, они источали дивный аромат, который все равно верил в сказку. Мириады жемчужных огней с неба отражались на вазе с цветами. Она стояла около штор, плавно колышущихся от беспечной тишины надвигающейся интригующей ночи, струящейся с ветром за одно. Молочный, почти прозрачный тюль то и дело прикасался к краю дивана, будто покачивал люльку, помогая мне уснуть. Все морфеевы волны приводили меня к одному и тому же. Перед моими глазами все время стоял темный бархатный пион сорта Black Beauty, с ажурными бордовыми лепестками. В моем воображении он медленно раскрывался, источая сильный запах надвигающегося лета, пряча свою мякоть в недрах жары.

Утром вновь рука тянется за дозой кокаина. Это пьяный флирт еще сонного торса с порошком, пока белый дурман не растекается по всем жилам тела, сковывая конечности в нервную дрожь. Потом бензольное кольцо все плотнее сжимает виски, открывая очередную порцию философских рассуждений, и сытая наркотическая улыбка змеится перед зеркалом.

Череда будничной офисной круговерти закрутила меня и Андрея в последующую неделю. Да так сильно, что мы едва успевали по утрам перекинуться парой фраз. Я делал вид, что усиленно работаю, только чтобы исключить возможные неудобные вопросы с его стороны в любую свободную минуту. Я даже освободил Эллочку от обязанностей отсасывать мне каждое утро, но она все равно покачивала при виде меня бедрами и призывно посматривала в район паха. Каждый день автопилот вел по светофорам до работы, где мраморным снегом была усыпана тропинка к двери офиса. Внутри меня был адский смрад пустоты, но мысли о пионе и о поцелуе с его обладательницей не исчезали. Трансовая музыка, которая иногда все-таки проливалась дождем в офисную засуху, только усугубляла мой мираж фантазий под властью кайфа относительно этого цветка и того плотского притяжения, возникшего между нами.

– Ммм… Беда, беда… – сказал я вслух, как оказалось.

– Какая беда, Рустем? – переспросил Андрей, незаметно вошедший в мой кабинет.

– Есть хочу!

– Ох! Е-мое! Разве это беда? Мама как раз передала целую гору блинов. В очередной раз. В отдельной баночке даже мед. Хочешь?

– Я есть хочу, а не блинов.

– Ну можно тогда поехать куда-то покушать.

– Разве? Ты так ударился в работу, что я и пикнуть боюсь.

– Смешно.

– Даже анекдоты куда-то пропали. Пугающе…

– Как-то не до того. Так что?

– Поехали.

– Надеюсь, что не в тот самый ресторан…

– Хы… – я сделал вид, что задумался. – Хорошее место. Что тебе не нравится?

– Мне… Да все мне нравится, но как-то можно проявить разнообразие в выборе места. Не считаешь?

– Ты стал редким занудой. Андрон, у меня ощущение, что ты брюзжишь как-то по-стариковски.

– Да ладно? Просто, мне кажется, что дело не в меню этого ресторана, а в особенном к тебе отношении.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, допустим, то, что официанты знают твои предпочтения в пище. Да и счет мы в который раз там не оплачиваем. В чем фишка?

– Расслабься и просто получай удовольствие.

– Мне сложно расслабиться, когда я не понимаю за чей счет я обедаю.

– Ну и зря, – подмигнул я, наспех одеваясь.

Уже в ресторане Андрей начал какой-то странный диалог на серьезные темы. Выглядело это совершенно на него непохожим. Сначала он много раз повторил одну и ту же фразу о запахе, который ему постоянно мерещится. Я на это лишь улыбнулся, восхитившись его обонянию. Но он, кажется, даже осмелился обидеться, подумав, что я смеюсь над ним. Он снова повторил, что не шутит, ведь запах просто сводит его с ума. Он тер с силой нос и, как обычно, почесывал левое ухо. Ароматное наваждение, определенно, его раздражало.

– Как ты думаешь, Рустем, кто такие близкие?

– Близкие? Что ты имеешь в виду?

– Близкий человек…

– Ну близкие – это не те, в ком течет твоя кровь, я так думаю. А те, кто рядом. Как расшифровка слова: близость нахождения.

– Ты серьезно так думаешь? Или просто говоришь от незнания? Ведь родни у тебя нет, по факту. Как тебе понять это…

– Я умею размышлять.

– Это не то, – он швырнул вилку из рук и поставил локти на стол, подперев голову. – На самом деле, Рустем, так бывает не всегда и не для всех. Но, наверное, я позицию твою разделяю.

– Что случилось? – меня настораживало такое поведение друга.

– Не знаю. Кризис среднего возраста!

– Уже? А не рановато?

– А что нужно обязательно ждать тридцать три года, чтобы он бахнул по голове?

– Ты злишься или мне кажется?

– Много вопросов! Лучше бы ты с такой словоохотой сам мне рассказал о близости. Раз ты такого мнения.

– Я так и думал, что ты сумеешь испортить аппетит.

– Тебе портят аппетит близкие люди?

– Нет. Не думаю, но меня раздражает незнание происходящего!

– Как и меня, Рустем! Просто убивает! – пронзительные голубые глаза впились в мою физиономию. – Ладно, – он продолжил, сбавив тон. – Я не по твою душу. С тобой давно все ясно. Ты закрытый. Свою душу никому не расскажешь. Тут хоть кем будь – близким или далеким.

– Просто не было подходящего момента…

– Пусть так. Для тебя близость – это секс с женщиной. Ведь так? Только ей ты можешь открыться. Правда, телом. Но и то… Хоть что-то.

– Что случилось?

– Мне иногда хочется пойти к психологу.

– Зачем это?

– Уф, запах подснежников. Снова он. Я его ощущаю!

– Подснежников? А ты знаешь, как они пахнут?

– В том то все и дело, что нет! Но уверен, что именно ими.

– Бывает… – я с сочувствием, но с улыбкой на губах, констатировал его проблемы. – Так зачем к психологу? Поговорить о запахе?

– Просто поговорить.

– Ну, о чем же?

– Не знай! Сейчас модно это – говорить по душам с левым человеком. Интересно, каково это? Ты только представь, сидишь в кресле и несешь всякую ерунду. И он обязан тебя слушать, потому что ты платишь деньги. Посоветует что-то. Как ты думаешь, почему люди ходят к психологам? Неужели им не с кем поговорить по душам? – его глаза пытающе всматривались, но я на это мог лишь пожать плечами. – Он бы спрашивал про родню и с некоторой отстраненностью и про секс. Ты только представь, рассказать о себе все незнакомому человеку. Неужели это кому-то нужно?

– Что случилось?

– Да что ты заладил? Я просто не умею общаться с девушками. Я сделал вчера такой вывод.

– Интересно…

– Да ничего интересного. Ссоры, непонимания. Подумывал обратиться к специалисту. Пусть научат. Вот ты… Ты же пользуешься спросом у девушек. В чем секрет? Неужели только в том, что тебе на них пофиг? Использовать по назначению и выбросить?

– А если мое желание вечного секса с новой девушкой связано с тем, что я что-то ищу? Что-то определенное…

– Что же? Что ты можешь увидеть в женщине, занявшись с ней только сексом? – и его брови поднялись очень высоко.

Мне бы хотелось похвастаться тем, что я почти закончил картину – выражение моей страсти в красках. Я бы поведал другу, что вновь стал рисовать. И голос бы в этом хвастовстве был встревоженным и дрожал бы от трепета. Но мы давно не так близки с Андреем, чтобы я мог сейчас сказать ему об этом очень личном. Мы находились с ним очень близко друг к другу, но все равно близкими не были. А потому была хреновой теория о том, что близость познается не в родственных связях, а в близости нахождения людей. Скорее всего, здесь есть еще какой-то фактор, о котором я позабыл. Какая может быть близость, если нет доверия.

Я примерно понимал, о чем он сегодня хотел поговорить, но так и не решился. И не потому, что особо нечего было сказать, просто мы оба к этому не привыкли. Рутина нашей дружбы крутилась в основном вокруг рабочих моментов и общих тусовок, также во благо дела. Единственное, что оставалось, как и раньше, это общее празднование дней рождения, а также Нового года. Но разве прибавка года каждому из нас или добрый зимний праздник смогли бы исправить положение вещей, когда вокруг много закуски, алкоголя и пьяных разговоров каких-то знакомых лиц, которые в итоге нажрутся и уснут. То же самое сделаем и мы, оставшись друг для друга воспоминаниями о некогда другой дружбе. И новая ночь после любого такого застолья поглотится утренним туманом и холодком по спине каждого из нас. Светлеющее небо перед рассветом даст понимание, что все осталось, как и прежде – мы лишь коллеги с общим прошлым взросления.

О картине я мог рассказать только психиатру, на приеме которого мы много говорили о женщинах, обсуждали первый сексуальный опыт и последующие. И однажды я поведал ему, что периодически берусь за краски, когда после очередных плотских утех передо мной распускались цветы. Я не боялся увидеть в его глазах непонимание или осуждение моего восприятия женского тела и мира в целом. Мне даже стало намного легче, когда я хоть кому-то смог открыться, поведав врачу о той гамме чувств, которые я испытываю, срывая новый цветок. Я рассказал ему даже о том, как это неким волшебством томилось во мне многие годы, но стесняться этого я так и не перестал, искренне считая, что это какой-то брак во мне. Но почему-то я был уверен, что доктор не посчитает это болезнью, а увидит в этом особый дар, которым я награжден, чтобы чувствовать женщину не так, как другие мужчины. Я был убежден, что будет именно так, а не иначе, ведь за приемы я плачу очень много денег.

Однажды врач попросил рассказать о каком-нибудь необычном цветке в моей жизни. И я подумал, что именно о первом сорванном прекрасном создании будет ему интересно услышать, да и для терапии моего конкретного случая первый половой акт был важен. Я помню, как начал тогда рассказ о цветке с первых теплых деньков в деревне и с моей любимой распустившейся сирени. Именно с ее цветения все и начиналось. Она лила прекрасные ясные сюиты солнышку и ясному дню, потихоньку отдавая свою сиреневую грусть пышным локонам первых цветов. Видя это великолепие и солнце улыбалось еще ярче. Его свет озарял все вокруг пышащим золотистым бархатом, и ветер согревался под его лучами, подпевая. От жарких поцелуев солнца все вокруг радостно расцветало, и ковры на лугах становились с каждым летним днем все пестрее и душистее. Можно было закрыть глаза, пройтись по утренней росе, надышаться всеми запахами сразу, будто пытаясь пропитаться ими насквозь. Аромат безмятежности и струящегося солнечного света сквозь кудрявые облака посреди лиственного камуфляжа и длинных теней деревьев, свежих дождей и ночного звездного покоя с тихими взмахами ночных бабочек и треском сверчков. Так и пахнет детство. И именно с описания это запаха я и начал свой рассказ в кабинете у врача. Я поведал ему тогда о том, как пахнет мой первый сорванный цветок.

Самые яркие воспоминания о теплых летних днях идут у меня как раз с десяти лет. Я помню, как бегал в поле, где волновались летние травы, и шумели бесконечным голубым небом кроны деревьев с трелями птиц. Помню, как мечтательная нега пронизывала меня насквозь посреди безграничного простора, где вперемешку с зеленью проглядывали голубые цветочки в цвет всех оттенков лучистого неба. Я садился под крону огромного старого дерева, одиноко стоящего в этом поле, и мог так просидеть до самого вечера. Под его густой листвой особенно классно было находиться в жаркий день. Его тень скрывала от жары, а шелест листьев, при легком дуновении шаловливого ветерка, давал свежесть. Рассматривая небо, под ароматы диких трав, с улыбкой на лице я всегда о чем-то думал. Я всматривался в безбрежное раздолье голубого безоблачного неба, щуря глаза. Мне нравилось ощущать, как по моему телу скользили робко солнечные лучи в направлении лица, и как все жаркое солнце пыталось нырнуть под ресницы. Оно ослепляло меня, но казалось, что океан глаз от этого был лишь ярче: лучи беспощадно тонули в его лазурных волнах, превращаясь в нежный пенный бриз.

Гармония разливалась вокруг меня каждый раз, когда я находился под тенью этого дерева. Я лежал на голой земле, впитывая спокойствие с низов природы. И, вдыхая воздух, наполнял гармонией тело внутри и душу. Я каждой клеткой окунался в природу, чтобы предаться мечтам о безграничном покое. Мне хотелось тянуться с лучами солнца, как росток в высь небес. И именно в один из таких летних дней я и познакомился с девчонкой, которая приезжала каждое лето к своей бабушке. Ей на тот момент было девять лет. Мы почему-то сразу сдружились. Меня забавляли ее худенькие русые косички в разные стороны, светлые полупрозрачные зеленые глаза, скрытые под толстыми оправами очков, стекла которых попеременно были иногда заклеены. Несуразная в резких движениях и в целом смешная, с ярким звонким голосом. Вся детвора смеялась над ней, а я ее по-дружески обожал и любил таскать везде за собой, как хвостик.

Мы просто дружили. Это была теплая, светлая дружба двух одиночек, непризнанных обществом или избегающих его сознательно. Я не грузил ее своими проблемами с родней, а она своими, хотя у нее их было предостаточно. Через два года наша дружба стала перерастать во что-то более откровенное. Наша юношеская любознательность не знала границ. Наши эксперименты во взрослых людей перешли в другую плоскость. В начале нашего знакомства я еще не мог заниматься сексом. Возраст не сделал меня на тот момент мужчиной. Однако к какому-то моменту все произошло. Ей очень нравилось, когда я прикасался к ее интимным частям тела, когда целовал. Эта девочка таяла как мороженое под жаркими лучами моей юной мужской похоти. И, когда я стал парнем, а мой член налился желанием женского тела, я проник в нее.

Подснежник, как главный символ прихода весны, ознаменовал мое вступление в ряды мужчин. Цветок был такой свежий, робкий и беззащитный. Он раскрывал свои нежные лепестки очень трепетно, будто пробуждаясь после морозов. Под синевой неба прохладный стебель прорывал прошлогоднюю листву и снег, показывая полузамерзший цветок, будто чуть живой. Но уже с первыми весенними, едва теплыми лучами ласк солнышка он воспрял. И под звонкий воздух и неохотно тающие снега вокруг, он виновато улыбнулся сквозь сон, раскрывая свой скромный бутон. Невинный, чистой красоты цветок с прозрачными лепестками являл первые грезы о счастье. Его неяркий лик в запахе светлой лазури был прекрасен. Пробив заснеженное покрывало, показались сначала два лепестка, как уши робкого зайчика, прячущегося за холмом от неопытного, молодого волка в своей первой охоте. И только потом, набравшись смелости, белые уши явили весеннему, особенному дню в жизни зверя свою красоту. Первое, маленькое цветочное великолепие. Волк сорвал этот прекрасный бело-серебристый цветок, чтобы вдоволь им надышаться. Подснежник лишь виновато улыбался вновь, зная, что он первый цветок в жизни волка. Потупив скромные глазки от бесконечных ласк, он тихо таял под небом из хлопьев белых облаков.

Таким и был рассказ о первом моем сексуальном опыте. Именно после него у врача отчетливо сложился пазл моего восприятия сексуального мира. Наверное, он что-то подобное и желал услышать от меня и потому он совсем не был удивлен, узнав финал этой детской страсти в виде беременности одиннадцатилетней девочки и последующего аборта. И в этом финале я полностью оправдывал все переживания моей бабушки относительно того, что я так сильно похож на своего отца, состоящего, по ее мнению, полностью из дерьма. Мое беззаботное детство догорало с последними лучами раскаленного шара солнца, опустившегося в мой последний закат в деревне, потому что я взрослел и понимал намного больше, чем она думала. Правда, настоящим мужчиной я стал только ближе к шестнадцати годам, когда мне пришлось делать серьезный выбор в своей жизни и отвечать за него, прежде всего перед самим собой. И уж точно дело было не в сексе и в моих поганых поступках, по уразумению любимой бабушки. Возможно, с первым сексуальным опытом я оголил часть своей натуры, явив ей наследуемое дерьмо отца. Но именно после этого опыта я и понял, что я готов им быть, как подкормка цветам. И никак иначе! Я захотел познать и другие цветы, распустить красоту каждого из них максимально возможно, чтобы только со мной они отдавали миру неземной аромат и роскошное одеяние.

Я рассказал о своем первом сексуальном опыте врачу, как будто покаялся в содеянном. Андрею же я этого поведать никак не мог. И не только потому, что у нас отсутствует близкий контакт на откровенности. Скорее всего, я просто не захотел бы его осуждения, зная его утонченную натуру на правильные понятия о жизни. Я знаю, что его учили не судить ближнего, но почему-то мне не хотелось проверять это, даже видя, как он порой томим страстными порывами поговорить со мной откровенно и не обязательно на криминальные подозрения. Но теперь это стало еще более сложным.

Душа друга заныла в неизвестности. Его мысли крутились вокруг да около криминальных лиц с того самого юбилея Шомы. Он никак не мог связать своего лучшего друга с бандитами города под разговоры об их злодеяниях. Для него это был другой мир, где за шиворот блюют Создателю; где тошнит от подлости таких ублюдков; где бритые недоноски несут свою бандитскую пропаганду в общество; где увесистые квадратные челюсти тупоголового сброда не могут быть друзьями нормальным людям – люди с горько-черной душой, тонущие в своей похоти и плоской мерзости. И чем больше Андрей думал об этом, тем ему было тяжелее. Будто он и без разговора сводил свои мысли в конкретику. Посеяв однажды в себе зерна сомнения, он взрастил из них гадкие сорняки, заполоняющие наши отношения с ним. Мучительной завесой это падало на его глаза, и он больше не мог смотреть сквозь нее, игнорируя кричащие обо мне факты. В бездне мрака тонула наша когда-то крепкая дружба. Ледяные думы о моей скрытой жизни под злорадным небом надевали на меня ярем человека, опустившегося до низкого животного, подлеца или ничтожества. Как болезнь, которая передалась мне от рукопожатий с бандитами. Некий насильный инцест, который Андрей не мог пережить. Он просто не мог себе позволить называть братом того, кто погряз в пороках, которые он осуждает. И это ранило его душу в самое сердце. Душевные терзания все больше были видны в его глазах, хотя он даже не понимает масштаб моего бедствия. И какие же могут быть разговоры по душам с человеком, которого он совершенно не знает.

_____

Сегодня мне не хотелось вставать с кровати. Нащупав рукой бутылку Hennessy, я поднес ее к губам. Какое же я испытал разочарование, когда осознал, что только пара капель спустились ко мне в рот, ущипнув иронично за язык. Но даже этого мне хватило для понимания, что все случившееся вчера было не сном. Я моментально вспомнил, как бросил у кровати пустую бутылку от коньяка и погрузился в сон, так и не получив желаемое. То, для чего я частенько выгуливал свою похотливую морду по клубам. Теперь же мне остается проваляться целый день перед телевизором, ощущая себя всевеликим старцем, прокручивая с улыбкой удовольствия и напряжением сегодняшнюю ночь. И, конечно же, стойкий запах алкоголя, который исходит от каждой клетки моего тела, будет вновь и вновь возвращать меня в мысли о том, чего не стоило делать этой зимней предновогодней ночью.

В моей бухой голове еще с вечера были мысли исключительно о сексе с любой из девушек, которых я бы встретил в ночном заведении. Все, что мне не хватало вчера для личной гармонии, варьировалось только на уровне паха. Поэтому, погрузив свою тушу на сиденье автомобиля, я, даже будучи далеко нетрезвым, отправился в питейное заведение. Какое же я испытал досадное содрогание тела, когда увидел, что танцпол пуст. Лишь силуэты единичных тел мешались в моем сознании, приближающихся и бьющихся в похожих конвульсиях под ритмичные звуки. Похоже, алкоголь плакал пьяно не только во мне.

Мой полуразвалившийся мозг никак не мог разгадать знакомый силуэт. Так я и сидел у стойки бара застывший, прокручивая в голове образ девушки. Пара фраз бармену, и я уже мог точно чувствовать пристальный взгляд с другого конца стола: шокирующий и томный, сильный, но удивленный, несколько замороженный. И именно такой взгляд меня и привлек. Но я не поднимал головы от стакана, пялился на виски. Я что-то невнятное говорил в стакан, но он на это лишь задумчиво молчал, иногда пуская по своей поверхности равнодушные разводы. Странное ощущение ужаса охватило меня, когда я все-таки смог сосредоточиться на человеке, не сводящего с меня свои темные знакомые большие глаза и непонятно грустно-тоскливый взгляд. И тогда во мне промелькнула лишь одна мысль – мне было заранее жаль далеко не подснежниковый запах.

Ирэн медленно спустилась с барного стула и побрела в мою сторону. Не отрывая руки с барной стойки, она вела пальцами по ней. И я смотрел на них пока они приближались, как завороженный. Эта длинная дорожка скребла мои нервы. А когда ее пальцы оказались рядом, то я тотчас же перевел взгляд с них на ее огромные, темные, карие глаза. Я помню, как мы обменивались любезностями, разрезая шумное пространство клуба сладкими и томными звуками с ее рта и моими, уже давно ставшими хриплыми. Она то и дело ехидно улыбалась, наклоняя голову в разные стороны, явно заигрывала со мной. А я, по привычке, сиял пламенной, фирменной ухмылкой, бросал многозначительные взгляды на ее губы.

Ей было легко демонстрировать идеальную фигуру, будучи одетой в короткое обтягивающее платье цвета сочного баклажана, а черные замшевые ботфорты на высоком каблуке так необходимо добавляли ей нужные сантиметры для вытягивания силуэта. И я, конечно, велся на это, периодически проходясь глазами по точеным формам. Ирэн была уверена в своем сногсшибательном образе, отчего мои ухмылки на любые ее вопросы были совершенно не к месту. Они лишь отделяли мгновения до нашего сближения. И, после того, как порция выпитой текилы на брудершафт обожгла рот, мы поцеловались. И когда я прикасался своими губами к ее губам, я прокручивал в памяти последнюю нашу встречу в отеле и ее распустившийся черный пион.

Долгий взгляд и томность ситуации. Мои губы впились в ее губы и все стало ясно: этот вечер повис загадкой. Я чувствовал, как она с трепетом и нежностью сильно сжимала меня. Ее руки были влажны от страха, а губы дрожали. Я оставлял на ней свои следы, обцеловывая ее бархат кожи. Мы ласкали друг друга нежными прикосновениями. Я медленно покусывая её ухо, потом целовал шею, сквозь постанывания. И если бы не клуб и не люди, танцующие без остановки, мы бы занялись сексом прямо здесь.

Мне уже было сложно себя контролировать – я весь был охвачен жаждой секса. Губы горели костром страсти, а в штанах дымилось. Разряд желания бил меня в пах. Мои пальцы мяли все ее хрупкое тело до томных вздохов из ее разверзшихся в блаженстве губ, но звуки эти съедала громкая ритмичная музыка. Также, как и два силуэта, слившихся почти воедино. В темной мешанине из клубных огней, мебели и скучающего полусонного бармена нас почти не было видно. Я даже смог расстегнуть бюстгальтер и проникнуть рукой к ее волнующим соскам. И именно тогда я ощутил, что ее тело совершенно обмякло, будто я ласкаю только что умершую девушку. Она буквально умирала в моих объятиях, но у меня не было в планах сегодня ощутить вкус свежей неживой плоти, а потому я резко прекратил любые ласки Ирэн и словно протрезвел.

Я, как ошпаренный, выбежал из клуба. Облокотившись на машину, я затянулся только что прикуренной сигаретой и на миг закрыл глаза: мое тело продрогло. Тот жар, что бурлил во мне, охлаждался ледяным металлом и через тишину выпускаемого дыма из моего рта я повторял лишь одно слово, сказанное Ирэн тихо-тихо еще пару минут назад. Ее полузаплаканные глаза шептали мне о любви, и я, кажется, наслаждался сейчас этим признанием и вкусом табака. Действительность наступающего утра должна была отрезвить каждого из нас, но уверенности в этом не было.