Читать книгу Небосвод Надиры - Giovanni Mongiovì - Страница 12

Начало лета 1040 года (431 года хиджры), долина к востоку от Трагины

Стяги яростно хлопали на ветру; в тот день направление порывов ветра все время менялось, как будто даже Бог не знал, на чью сторону встать… поэтому по мнению потомков-атеистов, Бог не мог решить кому подсобить в этом сражении. С одной стороны стояли сицилийские и африканские сарацины – африканцы приплыли на помощь, – вопили «Аллаху Акбар40» и готовы были сбросить захватчиков в море. С другой же стороны орали «Христос победит» константинопольские наемники, считавшие, что захватчики – мавры.

По приказу предводителя, укрывшись за Джябалем41 и Карониями воины Абдуллы коленопреклонялись в сторону Мекки, а значит невольно в сторону вражеских сил. Те тоже склонились в молитве, но голоса их не сливались гармонично в унисон, кто возносил молитву на латинском языке, а кто на греческом.

Лагерем стояли милях в двадцати к востоку от горы, на которой оборонялся за стенами городок Трагина42, и здесь среди палаток всего несколько часов назад Конрад смотрел вслед отцу, который удалялся вместе с дружиной.

Если не считать маленькой деревушки, где жили торговцы и крестьяне, от этого места до людского жилья было далеко, около лагеря с одной стороны на склонах гор повыше росли густые леса, а с другой стороны раскинулись пригодные для пастбищ луга. В долине текла речушка, текла в самой низине, и поэтому не просыхала даже летом, и солдаты всегда могли набрать воды.

Конрад не сводил глаз с точки вдали, куда уходила дорога и в которой только что пропал отец. Поутру он помог ему надеть поверх белой туники тяжелую кольчугу, на груди которой красовался красный крест. Рассвело совсем недавно, но солнце уже припекало, поэтому Конрад положил шлем в тень, чтоб был попрохладнее, когда отец станет надевать его. Перед тем, как вскочить в седло последним прикосновением Рабель взъерошил сыну волосы, а Конрад подал ему хоругвь и шлем. Последний взгляд, и вперед, фигура отца затерялась в гуще солдат, которые двинулись к открытому полю неподалеку от лагеря; там Георгий Маниак воззвал к своему воинству. Конрад взобрался на скамеечку, с которой только что сошел благословлявший солдат монах, и в море голов в долине попытался разглядеть Рабеля. Скоро он различил Рауля, голова и плечи которого возвышались над толпой, и подумал, что отец, должно быть, с ним, рядом.

Все знали, что сражение будет решающим во всем сицилийском походе, и все же в тот день Рабель постарался не выдать беспокойства все время, когда был с сыном.

– Много их, тех других? – спросил Конрад.

– Дозорные передают, что большей частью пехота. А у нас кони!

– Можно мне взглянуть на этот раз…

– Конрад, сынок, я тебе сто раз повторял: оставайся здесь с женщинами, слугами и монахами… – отозвался Рабель и продолжил, – но, если нам не посчастливится, как только заслышишь дурные вести, беги на холмы и спрячься.

– И такое может быть? Танкред и Рауль говорят, что все пройдет также, как раньше… Мы победим и положим в карманы порядочный куш.

– Правильно говорят… тревожиться не о чем. Ремесло у нас нелегкое, это верно, но биться мы умеем. А к тому же, не дай бог посеять среди солдат неверие в свои силы!

Так Рабель ободрил сына.

Наступил полдень, ожидание томило душу, и в лагере царила напряженность. Время от времени кто-то прибегал с поля боя сказать, как идет битва. Кое-какая из служанок плакала, видно воспылала чувством к какому-то солдату, и у них завязалась любовь. Потом к Конраду подошел войсковой священник – мальчик сидел на скамеечке на самом солнцепеке – и сказал:

– Сынок, отец твой раньше времени не вернется, не стоит сидеть тут разглядывать дорогу.

Конрад посмотрел на него снизу вверх.

– На-ко вот хлеба ломоть! – произнес священник.

Конрад взял краюшку и стал жевать.

– Если тебе надо чем-то развеяться, а не только голод утолить, то пойдем со мной.

Он повел мальчонку на безлесый холм, вершина которого золотилась под палящим солнцем. Но лежала на вершине не просто земля, а возвышалась большая серая потрескавшаяся скала, сверкавшая вкраплениями сланца. В тени от кроны единственного оливкового дерева, росшего у скалы, сгрудилось маленькое стадо коз, и сидел старый пастух, лицо пастуха изрезáли морщины, их было больше, чем прожитых лет. Священник обогнул скалу и вошел в расщелину. Конрад поразился, увидев, что пещера в скале довольно просторная, такая, что человек двадцать поместилось бы, а все стены расписаны яркими красками, сценами из библейских рассказов и жизнеописаний святых; роспись была в духе восточной иконописи. В месте, куда вставали для коленопреклонения, стояла небольшая скамейка, а на передней стене висел крест.

– Святой отец, вы не здешний, вы отправились с войском; откуда вы знаете про это место?

– Монахи греческого вероисповедания приходят сюда молиться многие века. Это они сказали мне. А теперь молись Господу и Святой Деве, чтобы твой отец вернулся живым и здоровым, – проговорил священник и вышел из пещеры.

Конрад остался один, он встал на колени, закрыл глаза, прижал к груди крест и стал молиться, чтобы Бог привел отца обратно.

Когда он вернулся в лагерь, вечерело. Он увидел, что несколько конных нормандцев уже вернулось из боя, и бросился бегом. И побежал еще быстрее, когда заметил, что один из конников – Рауль; с его датского топора и с кольчуги еще капала кровь.

– Конрад, ты где был? – бросился он к нему, едва мальчик подбежал.

– Меня один священник на холм водил… – объяснил Конрад, но не сказал зачем тот повел его в пещеру из страха, что над ним посмеются.

Но вдруг забеспокоился… если бы отец вернулся живым и невредимым, он, наверняка, прискакал бы в голове отряда. На лице Рауля читалась горесть, будто весь его пыл развеяло какое-то злосчастье. Лишь теперь Конрад начал догадываться, о чем не говорят вернувшиеся нормандские ратники под началом Рауля.

– Где отец? – спросил Конрад, но ответ он уже знал.

– Мы победили, сынок, – вышел вперед Танкред – он тоже был другом Рабеля, – попытавшись как-то облегчить Конраду горе; Танкред все еще сжимал свое копье, с плеч свисал красный плащ.

– Точно, а те, кто остался в живых, бросились врассыпную, – подключился к разговору еще один.

– Невиданная победа! – донеслось из отряда.

– Даже ветер был за нас нынче… но ураганную бурю опять принесли мы, нормандская дружина, – добавил Танкред.

Но пока Танкред все еще бахвалился, Конрад протолкался между солдатами.

Его отец лежал на земле. На горле алела глубокая рана; видимо, нанесли невероятно мощный удар, раз порвали даже кольчугу. Ветер шевелил светлые волосы: кто-то позаботился снять с него шлем и капюшон.

Конрад застыл на месте, он остекленело смотрел на отца, у него не было сил приблизиться. Ему никогда не приходило в голову, что такое может случиться на самом деле.

Подошел Рауль, положил руку мальчику на плечо и сказал:

– Дружина пустилась вдогонку… многие из нас все еще лежат на ратном поле и ждут, когда мы придем за ними… но мы… мы… нет, милый Конрад, мы не могли заняться грабежом или думать о других павших, когда сын нашего брата по оружию ждет отца и тревожится.

– Вы не принесли бы мне его в такой спешке, если бы он испустил последний вздох прямо на поле боя, – произнес Конрад, и слезы потекли у него по щекам.

Рауль склонился к нему и постарался успокоить:

– Нет, Конрад, нет… твой отец и правда умер в сражении!

Он лгал, чтобы сын не чувствовал себя виноватым, но Конрад был не глуп и не поверил ему. Предсмертный вздох Рабель испустил тут в лагере в надежде увидеть лицо сына в последний раз; пропитанная кровью тряпица, которую прижимали к ране на шее, говорила, что старались сделать так, чтобы Рабель не умер до прихода Конрада.

– Это ты должен закрыть ему глаза, – подтолкнул его вперед Рауль.

Конрад взглянул в голубые глаза отца и не смог сдержать слез отчаяния. Тем временем, вокруг тела собрались женщины, священники, солдаты, оставшиеся в резерве, которые защищали лагерь, и прислуга. Конрад уловил в отцовских глазах что-то похожее на укор, но, естественно, намекнул это лишь внутренний голос самого Конрада, его чувство вины оттого, что не успел прийти.

– Отец! – прокричал он и упал отцу на грудь.

– Ну, чего уставились! – гаркнул Рауль еще громче, обернувшись к толпе. – Проклятые греки, – произнес он вполголоса.

Этими словами Рауль вылил все свое презрение к местным жителям, то есть к христианам, которые из-за исповедания восточной ветви христианства считались «греками». Впрочем, такое выражение нетерпимости включало и Георгия Маниака со своими войсками, поскольку отношения генерала с бойцами дополнительных контингентов сложились из рук вон плохо.

Люди, забоявшись выпада Рауля, стали расходиться. Конрад же вскочил и бросился искать священника, который убедил его не сидеть и не ждать, как верный пес.

Рауль рванулся вслед за мальчиком, тот бегал среди палаток высматривая окаянного священника.

– Сынок, погоди! Да ты кого ищешь?

– Того священника, который увел меня на холм.

– Да что за священник?

– Он на нашем языке говорил.

Потом он подумал, что священник, наверное, там и остался, в церкви на холме. Конрад взбежал на холм, послышалось блеяние коз, но пастуха видно не было… Конрад вбежал в пещеру. Свет вечерней зари затухал, краски, которые поразили его в полдень своей живостью, поблекли, роспись на стенах из-за полумрака различалась едва-едва. Рауль с факелом в руке вошел вслед за ним, как только он вступил в пещеру, краски вновь засияли. Конрад, за неимением лучшего оружия против бездушных каменных стен, хватал пригоршни земли и швырял ими в написанные на стенах лики Христа и Богоматери. Он рыдал взахлеб, теперь гнев на священника с его благими намерениями обратился в гнев на Бога, против оставленной без внимания молитвы.

Рауль был человеком жестких манер, в бога не особо верил, но когда он увидел, как Конрад оскверняет иконы, он то ли из страха, то ли из суеверия перехвалил его сзади и приподнял одной рукой.

– Не надо, Конрад, они ни при чем.

– Они не стали слушать меня! – закричал мальчик во весь голос, но обступившие стены поглотили крик.

– Ты что, чудес ожидал?

– Это мне священник сказал!

Рауль опустил его на землю и заставил посмотреть в глаза.

– Послушай, сынок… твой отец взял с меня клятву, что я позабочусь о тебе, и честь не позволяет мне не выполнить обещание, которое я дал умирающему другу. «Пока не довезу тебя до Ружвиля к родне…» вот какое он взял с меня обещание.

– Не знаю я никакой родни, – отозвался Конрад, он рыдал и всхлипывал, прикрыл веки, потому что свет факела жег ему покрасневшие глаза.

– Это не мое дело, я поклялся кровью твоего отца, от этой клятвы зависит моя честь, и я не отступлюсь только потому, что ты не согласен.

– Что еще он вам сказал?

– Что тебе надо собраться с силами. Поэтому теперь ступай в лагерь и наберись храбрости посмотреть ему в глаза. По обыкновению наши сородичи – бесстрашные воины, которые презирают смерть. И если ты зол – это хорошо… у тебя будет больше натиска в битве. Но злись не на святых… злись на живых!

– Поэтому я и искал священника.

– Оставь в покое священника… Тебе надо ненавидеть тех, кто убил твоего отца, это им, зверюгам, надо мстить.

– И кому это?

– Мы здесь два года, а ты спрашиваешь «кому»? Не видел, как на нас смотрят эти африканцы? Не видел в их взглядах, что они так и норовят какую-нибудь пакость тебе устроить? Даже солдаты Акхала, наши союзники, смотрят на нас с ненавистью. Это они убивали, насиловали женщин из племен, которые жили здесь до них, это они заставили тех людей кланяться их богу. Они запоганили кровь тех людей и сделали ее презренной, когда обрюхатили девушек. Это они, магометане-изуверы, это они убили твоего отца!

– Но вы же говорили, что бьетесь только за мзду, а из-за чего эта война – вас не интересует.

– Сынок, если нет в тебе ненависти к врагу, в сражении тебе не выстоять.

– Значит мой отец ненавидел недостаточно сильно?

– У твоего отца была благородная душа… было бы справедливее, если бы он командовал, а не сам в схватку ходил. Но тебе, малыш Конрад, та ненависть, которую ты будешь чувствовать, когда вспомнишь о его самопожертвовании, та ненависть тебе пригодится. Станешь отличным бойцом, я уверен. Ну что, пойдешь в лагерь, закроешь ему глаза?

Конрад вытер кулаком слезы и ответил:

– Пойду.

Рауль огляделся и сказал:

– Похороним твоего отца здесь в пещере, под радетельным взором Господа и всех этих святых. Мест получше в округе я не вижу.

– Православные монахи приходят сюда молиться.

– Ну значит им посчастливилось творить молитвы над прахом христианского мученика.

Рауль с Конрадом спустились в лагерь, закрыли глаза несчастному Рабелю, подготовили тело к преданию земле, и похоронное шествие поднялось на холм в церковь в пещере. Положили тело под крестом у скамейки и стали читать молитвы, монахи, женщины и ратники из дворянских семейств сплотились вокруг Конрада, молились всю ночь.

Поутру священник, которого Конрад возненавидел, – оказалось, что зовут его Якоб – отслужил заупокойную, и Рабеля похоронили в могиле, которую выкопали в пещере и обнесли пластинами сланца. На тело уложили щит Рабеля, тот, характерный нормандский овальный щит, заостренный книзу, засыпали землей.

Конрад просидел у могилы в молитвах и весь следующий день после похорон. Спал, свернувшись в клубочек около скамейки, ничего не ел и много раз из глаз у него лились слезы. Там, за расщелиной пещеры его ждала жизнь, жизнь без отца, и мальчик был уверен, что в одиночку никогда и никоим образом ему не выжить. Рабель же, напротив, лежит тут у него под ногами, и Конрад будет верно ждать отца; и на этот раз никому не даст себя куда-то увести. У Конрада все замирало внутри, когда он спрашивал себя, что отец хотел сказать ему перед смертью, какие слова умерли вместе с ним. Потом мальчик поднимал голову и разглядывал лики святых на каменных стенах и, несмотря на слова Рауля, не мог не ненавидеть и их тоже.