Читать книгу Флирт с одиночеством. Роман - Глеб Карпинский - Страница 4

Мне приснился странный сон, пусть это будет сон, ибо только во сне можно увидеть очаровательную женщину, хорошо следящую за собой, довольно зрелую для молодого человека, как я, и серьезную во всех отношениях. Помню, что сразу бросилось в глаза при встрече с этой особой, так это ее шикарные черные волосы. Не каждый день можно встретить такую обворожительную красоту, развевающуюся на ветру, точно буйная грива скачущей галопом по степи арабской лошади.

– Вы не подскажете, как выйти к… – обратился я к ней, уже час с лишним плутавший по этим одноэтажным кварталам с цветущими садиками.

– Мы можем Вас подвезти, если хотите, – услышал я тогда зов ее доброго сердца, и весь этот шарм от пышности ее волос подействовал на меня впечатляюще, особенно когда она взмахнула головой, садясь в машину.

Она всегда носила свои волосы распущенными, немного вздыбленными, как после хорошего секса в каком-нибудь общественном туалете с первым встречным, но я сразу оговорюсь, что я был не из того числа счастливчиков, которых она, должно быть, заманивала целыми пачками в свои ловкие сети одним лишь слабым изгибом брови или гневным топаньем ножки.

– У Вас чудесные волосы, никогда прежде такого чуда не видывал, – сказал я привычный для нее комплимент, на который она, должно быть, ответила едва уловимой улыбкой, которую я поймал в отражении салонного зеркала.

Стоит сказать, что я сел в машину на заднее сиденье не из скромности, а потому что на пассажирском сиденье уже сидела молоденькая девушка, судя по всему, ее дочь. На вид этой девушке, так похожей на свою мать, было около восемнадцати. Такие же черные густые волосы, немного вьющиеся от летнего зноя, спадали шелковистыми кудрями до самых плеч и чуть ниже, разве что седина еще не коснулась их. Спины у обеих были оголены, кажется, до поясницы, и глядя на эту дерзкую откровенность, они не носили лифчиков, так и хотелось пробежаться по ним игриво шагающими пальчиками, пересчитать все позвоночки нежными поцелуями.

– Вы прямо на бал, девушки… – позволил я себе вольность, и они объяснили мне, что я попал чуть ли не в самую точку, так как они едут в театр, на какой-то современный мюзикл на чисто французском языке, гастролирующий по России.

– Мамон хочет посмотреть на поющих негров, – заметила ее дочка в самом конце восторженной беседы, и в ее робком ответе не было ни тени шутки.

– А что на них смотреть? – удивился я. – Разве они хорошо поют?

– Они довольно пластично движутся, – ответила многозначительно мать и посмотрела на меня так, как будто я был парализованный инвалид. – Мне всегда нравилась их пластика…

Мы как раз выехали на знакомый мне перекресток, оказывается, я блуждал совсем рядом с трамвайными путями.

– Вот тут мы вас высадим, – сказали мне, на минутку припарковываясь у остановки. – Спасибо, что составили нам компанию.

– Это Вам спасибо! Желаю Вам прекрасно повести вечер, – ответил я и, признаюсь честно, неохотно вышел из машины, чуть слегка захлопнув дверцу.

Мне показалось, что мне даже подмигнули напоследок, и подмигнули обе барышни, то есть дали надежду на новую встречу, но я слишком долго собирался с ответом, и блестящая от чистоты машина быстро укатила куда-то в сторону центра. К тому же пришел следом мой трамвай, и я еще долго был под впечатлением от этого непродолжительного знакомства.

Через какое-то время я все же решился и отправился к театру, где давали это негритянское представление. Нет, конечно, меня не интересовала пластичность певцов, и я совсем не надеялся приобрести для себя ложе в партере. Тогда не только центр города был увешан плакатами и афишами, рекламная акция прокатилась до самых трущоб, и казалось, все сливки общества пришли сюда, чтобы покрасоваться друг перед другом новомодными брендами и бандитскими татуировками. Я сразу увидел их в фойе. Стильные платья сложно не заметить на фоне разношерстных шорт и однотипных пляжных маечек, тем более женщина из моего чудного сновидения, должно быть, выбирала свой вечерний туалет из самых последних коллекций, завезенных сюда из Европы, и, может быть, в ограниченном количестве. Я сразу понял, что не каждая представительница этого провинциального города может позволить себе такую роскошь, и уж тем более золотые украшения, бриллианты и бижутерию Сваровски, которые ожили и заиграли под яркими хрустальными люстрами. Женщина с такими шикарными волосами принадлежала к особой неприкасаемой элите, о которой я, конечно, слышал, но боялся спросить, и то, что она меня подвезла, было скорее прихотью, нежели проявлением доброго чувства. С таким же успехом она могла бы бросить обглоданную кость со стола бездомному псу, случайно оказавшему поблизости, и я даже смутился от досады и пожалел, что имел особую дерзость преследовать ее и ее девственную дочь в столь романтический вечер. Уже зазвучал первый звонок, и народ в фойе стал рассеиваться, проходя к входам в основном зал. Все показывали билеты, а я ничего не мог предпринять, кроме как сделать вид, что ожидаю кого-то. Благо, мои недавние знакомые не заметили меня за колонной, и встали в спонтанную очередь, вслушиваясь, как на сцене уже заиграла какая-то до боли знакомая французская мелодия.

«Наверно, дочка ее учится в университете на престижном курсе, а она сама жена какого-нибудь местного бандита, а еще вероятнее, важного чиновника, влюбленного в нее, как в свою лучшую собственность, среди которой, как атрибут успешной жизни, есть непременно шестисотый Мерседес с затонированными пуленепробиваемыми стеклами. На нем эта пассия ездит на всякие светские мероприятия в сопровождении своей неразлучной доченьки».

Я уже хотел было незаметно выскользнуть из театра, как снова мой взгляд упал на их шикарные волосы и откровенные вырезы на платьях. Когда мужчины видят такую откровенность со спины, то часто теряют голову, так и я признал, что не смогу сегодня сомкнуть глаз, и что нужно попробовать всю силу своего гипноза, который я практиковал в последнее время от безделья и скуки. Я подошел к ним сзади, втиснулся между ожидающих своей очереди гостей театра и еще какое-то время любовался стройностью их идентичных фигур, особенно отточенных ножек, облаченных в каблучки, и даже путался и гадал, кто из них передо мной дочь, а кто мать. Прозвучал второй звонок, и контролер на входе поторопился. В этой суматохе я, как мне казалось, незаметно пробрался внутрь и попробовал затеряться в темноте зала, который оказался как ни странно наполовину пуст. Но меня сразу обнаружили, и это были, к сожалению, не мои знакомые черноволоски, которые уже рассаживались где-то в первых рядах, а тот самый пресловутый контроллер, который нетактично положил свои грубые руки мне на плечи и ни в какую не соглашался подчиниться силе моего гипноза. Мне грозило, наверно, как минимум избиение, но только слабый довод того, что я журналист из Москвы, подействовал на него успокаивающе, и он предложил мне пройти куда-то наверх, в администрацию, за разрешением. Так все благополучно обошлось без скандала, и хотя разрешения мне никакого не дали, по крайней мере, я ожидал на улице с некой долей надежды, и единственным неудобством в этой ситуации был холод, который меня, еще не успевшего привыкнуть к местному климату, а к вечеру здесь резко становилось прохладно, гнал прочь в теплое место.

Скажу, что в суматохе второго звонка я умудрился коснуться оголенной спины одной из них, стоящей ко мне ближе всего, и был приятно удивлен, что кожа у нее оказалась нежнее персика. Мне также хотелось прикоснуться и ко второй спине, но мне не дали, и нужно было думать о незаметном проникновении. Но об этом чуть позже.

Она, скорее всего, была учительница младших классов, судя по ее внимательному взгляду и строгости лица, и я невольно пасовал перед нею, даже, когда она сделала вид, что удивилась, когда заметила меня продрогшего насквозь у выхода из театра.

– Ах это Вы? Что Вы тут делаете?

– Жду Вас, – признался я. – Мне кажется, я обронил у Вас в салоне машины свои ключи от дома.

Она даже рассмеялась, до чего мой слабый довод казался ей неубедительным и мальчишеским лепетом. Еще, как я уже говорил, у нее хорошо было развито чувство вкуса, которое она безусловно прививала и своей дочери, а также и умение держаться с мужчинами, причем в роли так называемой королевы. Так что превратить любого мужчину за пару минут в своего безропотного пажа ей не составляло никого труда, и все, как послушные ученики, слушались ее учительского тона и воспринимали каждый ее довод, разрушающий их сомнения, как уже доказанную аксиому или руководство к действию.

– Как Вам поющие негры? – спросил я, провожая их до машины.

– Отвратительно, – ответила за нее дочка. – Особенно финальная часть, когда все погибли, а он танцевал на их костях рэп. И, заметьте, это Мольер!

В салоне их машины я действительно, к своему счастью, нашел заветную связку ключей, и меня даже решили подбросить до самого дома.

– А Вы живете в шикарном месте! Прямо напротив мэрии, – заметила дочка. – У меня институт тут рядом.

– Заходите в гости, всегда рад.

– Что Вы! Без мамы я не могу!

– Так заходите с мамой. У меня дома есть раритетное пианино, правда, оно немного расстроено, но мне все равно нравится, когда на нем играют такие красивые девушки, как Вы!

– А с чего Вы взяли, что я умею играть на пианино? – удивилась дочка.

– Просто предположил.

– Вы правы, мамон никогда не скупилась на моем домашнем образовании. Еще я умею плавать, танцевать сальсу и кататься верхом на лошади, а еще… – стала перечислять свои достоинства эта молоденькая девушка, загибая свои элегантные пальчики, пока ее не перебила строгая мама.

– А еще, Яна, ты прекрасно умеешь утомить любого… Всем и так понятно, что ты идеальная невеста.

Девушка явно смутилась, и мне даже стало жаль ее.

– Чем Вы занимаетесь, молодой человек? – спросила ее мама, явно проявляя интерес к моей скромной персоне. Мы въехали как раз во дворы. Я немного замялся с ответом.

– Вы что заманиваете девушек к себе домой просьбами поиграть на пианино? – продолжила расспрос эта строгая женщина.

– Своего рода, да…. – признался, наконец, я. – Честно говоря, они обычно сами приходят и даже без всяких просьб, иногда даже создаются неудобные случаи…

– Неудобные случаи? – и она усмехнулась, спрашивая взглядом, где мой подъезд. – Неудобные для кого?

– Ну, они неудобные условно… – замялся я. – Вот, например, вчера у меня в гостях была одна девушка, мы выпили Мартини, потом поиграли на пианино в четыре руки, а потом… мы оказались на полу, страстно целуя друг друга и словно боролись. Конечно, я победил. И она спросила меня: «Не каждая девушка тебе так отдается?», а я ответил, что до нее утром была точно такая же сценка и что вечером планируется нечто подобное, и вообще теперь я с недавних пор разбираюсь и в Шуберте, и в Чайковском не хуже выпускника филармонии.

– О, как я люблю неудобные случаи… Яне, конечно, еще далеко до таких неудобных случаев, но я бы поиграла с Вами Баха.

– Вот-вот, – признался я. – Я сам не понимаю, почему все так легко со мною происходит. Тут словно все медом намазано, и я сам в этом меду. Мне иногда кажется даже, что все это из-за гипнотического дара происходит, который раскрылся, когда я расстался с женой.

– Гипнотического дара? Ха-ха, – и старшая черноволоска даже рассмеялась. – Посмотрим, посмотрим, какой Вы гипнотизер… Ну-ка посмотрите мне в глаза. Вот так, смелее. Прикажите, что Вы хотите…

Мы как раз в это время остановились у нужного подъезда.

– Сегодня в полночь, когда Вы ляжете в свою холодную постель, – нахмурился я, вглядываясь поочередно в эти очаровательные глазки и придавая своему голосу внушительность. – Вы вспомните этот обшарпанный подъезд, меня, поднимающегося к себе по этой лестнице, и мысленно пойдете за мной. Я буду ждать Вас без слов, все будет происходить молча, как по мановению волшебной палочки, я просто буду угадывать все Ваши тайные желания и выполнять их с удивительной ловкостью, порою нежно и ласково, порою жестко, без сожалений…

Потом поблагодарив еще раз своих новых знакомых, я сухо попрощался, у меня в тот момент просто не хватило мужества расцеловать их обеих, немного под впечатлением от моего дара, в щечки, и поднялся к себе, ощущая в спину их пронизывающие взгляды.

«Мама и дочь-девственница…» – улыбался я, даже не закрывая дверь, и про себя думал, что может быть лучше любви втроем?

Но они не последовали за мной, и я даже злился на них, все еще с надеждой прислушиваясь к звукам ночи. Потом, когда город погрузился в сон, мне ничего не оставалось, как пить в одиночестве свой Мартини и самостоятельно представлять любовную сцену с этой строгой мамашей и ее девственной дочкой, и эта сцена была довольно откровенная, без каких-то там культурных прикрас и французских нежностей, что даже кровь ударила мне в голову и затуманила разум. О, как мне в ту ночь было злобно и одиноко в этом чужом городе, и я ничего не мог поделать, кроме как мечтать о ласках с этими двумя, так похожими друг на друга, черноволосками… В своих эротических фантазиях, а это был словно сон во сне, я представлял себя даже самым пластичным из пластичных негров с огромным боевым членом, и мои красавицы удивлялись моим незаурядным способностям и хвалили меня и поощряли за артистизм и неутолимость. Итак, я мучился почти всю ночь, до самого рассвета, и только одно меня успокаивало и утешало в столь ранние часы, это то, что томлюсь этими страстными сценами не только я один, они безусловно остались под впечатлением от моего гипноза, и сейчас, лежа в разных комнатах своего благовоспитанного домика, украдкой друг от друга лечат свою бессонницу само удовлетворяющимися ласками. О их муже и отце я почему-то забыл, но он сам напомнил о себе на следующее утро, ворвавшись ко мне в незапертую дверь с кучей вооруженных наемников.

Нет, они не били меня, от страха потерять свою жизнь таким глупым образом мне пришлось блефовать и говорить, что за мной стоят серьезные московские люди. При слове «Москва» у них навострились ушки на лысых черепах, а золотые тяжелые цепи на их бычьих шеях зазвенели немногим звонче, чем удар главного колокола по соседству. Оказывается, выследить меня было не так уж сложно, так как все перемещение машины прослеживается специальными программами, и я даже в столь щекотливой ситуации допустил и наружную слежку.

– Еще раз сунешься, куда не надо, – сказал этот главный лысый дяденька с битой в руках. – И мы закинем тебя в багажник и увезем в лес. Никакой гипноз тебе не поможет, понял?

Я только кивнул, а они ушли, прихватив с собой мой недопитый Мартини и раздубасив напоследок вдребезги пианино. Причем когда они это делали, то Вагнер отдыхал в гробу, а соседи заподозрили что-то неладное и стали стучать по батареям.

Потом, спустя где-то две недели, совсем забыв о черноволосках, я случайно наткнулся на младшую из них. Говоря случайно, я, конечно, плутую, ибо я намеренно ходил в студенческом квартале, пытаясь загипнотизировать хоть одну глупенькую первокурсницу. Она узнала меня и окликнула, и мы немного прошлись с нею между ее парами и разговорились.

– Как же Вы узнали, что я из Москвы? – спросил я, когда мы вспоминали нашу первую встречу и ее любимую маму.

– По голосу, у Вас такой забавный акцент… – улыбнулась Яна.

– Да, голос выдает, но если я пожил бы здесь с годик, то думаю, меня было бы не отличить…

– А мне нравится Ваш акцент, каждый раз, когда Вас слышу, становится не по себе и вот тут стучит, стучит… – и девушка поднесла мою руку к своей взволнованной груди, что я даже забеспокоился.

Мне тогда казалось, что за нами следят наемники ее лысого папочки. Тем более, он сам мог попасться нам на глаза, так как работал в мэрии, и мне не хотелось куковать в багажнике его машины со связанными руками и купленной по дороге лопатой. Мы даже свернули в какое-то укромное место, перебежали другую улицу, и как затравленные зверьки спрятались в каких-то цветущих, благоухающих чудным ароматом кустах. Она прижалась ко мне, и я сразу уловил ее теплые губы.

– Вы знаете, моя мама собиралась к Вам зайти.

– Неужели? Передайте ей, пожалуйста, что у меня пианино раздолбали.

– О, она не по этому поводу.

– А по какому же?

– Вы знаете, мамон дает частные уроки молодым мужчинам нашего города и часто даже бесплатно или даже за символичную цену? – улыбнулась Яна. – Так как считает, что мой будущий жених обязательно должен знать французский. Этот красивый язык любви воспитывает в человеке утонченные чувства, и если хотите, без его знания невозможна та самая полнота телесной любви, которая обычно вспыхивает между мужчиной и женщиной… Мне даже иногда кажется, что мамон сумасшедшая. Вы только поверьте, что даже на моем курсе есть ее ученики, и я даже боюсь, что прежде, чем я встречу своего жениха, он уже будет знать мою маму.

– У Вас прекрасная мама, – ответил я, снова целуя эти девственные неумелые губы.

От мысли, что эти губы не знают греха, меня аж бросило в жар, и я совсем потерял чувство опасности и долго ласкал ее там под джинсами. Сначала она закатила глаза и словно умирала в моих объятиях, так наверняка казалось со стороны, потом она вдруг вспомнила, что ей пора на пару и под благовидным предлогом выскользнула, оставив меня с носом.

– На днях мы с мамой, может быть, к Вам зайдем… – засмеялась она, довольная.

– Заходите, конечно, только без папы. Мы можем поиграть в шахматы…

Потом они действительно пришли. В тот день у меня взорвалась газовая колонка, и я делал вид, что чиню ее вместе с хозяином квартиры, добрым старым армянским евреем и каким-то таким же древним газовщиком. Моя помощь в основном заключалась в передаче инструмента и каких-то железок, и еще я все время безропотно слушал их старческую болтовню о счастливой молодости, которая ушла навсегда. Кстати, хозяин квартиры поведал мне историю о том, как он разбогател. Оказалось, что давным-давно, будучи лейтенантом железнодорожных войск ему удалось вывести каким-то чудом из пылающего Берлина для одного уважаемого генерала ценные музейные коллекции книг и другого раритета, и в качестве оплаты за услугу часть этого добра осталась в городе N, в последствии все это было выгодно заложено в ломбардах и реализовано. Пианино, кстати было как раз из того числа, и старик как раз сокрушался по поводу порчи имущества, но не сильно, и даже сказал, что восстановит все за свой счет, так как ему все равно сейчас делать нечего.

Когда вошли черноволоски, мне даже пришлось их ему представить, и мы все даже поболтали о важности воспитания молодежи в патриотическом духе. Потом старики вежливо удалились, оставив меня наедине с гостями.

– Как Вам повезло с хозяином квартиры, – заметила старшая черноволоска. – Мировой дедуля. Я бы Вас точно за порчу такого бесценного произведения искусства выгнала к чертям собачьим да еще на счетчик поставила.

– Я всегда готов нести справедливое наказание, сударыня… – почтительно наклонил я голову. – Но в жизни есть такие вещи, которые стоят выше любой материальной выгоды и измеряются совсем другими ценностями…

– Какие же, молодой человек. Будет любопытно узнать.

– Мужская солидарность, например. Да, да, Вы поражены, но она существует. Я сказал ему, что в этом скверном деле замешана очень красивая женщина, и он тут же простил меня.

– Я и говорю, мировой дедулечка… – сказала она и прошлась по паркету, не снимая с себя каблучков.

За ней последовала Яна. Они напоминали мне сейчас оторвавшуюся от основной группы кучку туристов в экскурсионном зале какого-нибудь Эрмитажа. У меня в квартире действительно было что посмотреть: и диковинные статуэтки разных народов мира, и книги с переплетами из человеческой кожи, и ржавые доспехи какого-то конкистадора, тут я всегда с гордостью говорил, что они по слухам принадлежали самому Колумбу, и показывал дыру от индейской стрелы, но больше всего гостей увлекли шахматы из слоновой кости, и я предложил им сыграть в партейку на раздевание. К моему удивлению, мама играла превосходно и разыграла турецкий гамбит, что я вынужден был скоро сдаться и оголить торс, а вот ее дочка путалась в ходах фигур, и я даже хотел поставить ей детский мат, но посчитал это чересчур негостеприимным и намеренно стал затягивать партию, пока ее мама что-то срочно стряпала на кухне. Я забыл сказать, что они пришли не с пустыми руками и с явной мыслю накормить меня до отвала всякими деликатесами. На мои возражения, что не стоило так беспокоиться, строгая мамочка сказала, что путь к мужчине лежит через его желудок. И она чертовски была права, я сразу возжелал ее прямо за кухонным столом, и если бы не ее дочка, овладел бы немедля, одновременно уплетая бутерброды с икрой осетрины и запивая все довольно неплохим коньяком.

– Ну, нет, так лошади не ходят… – поправил я неверный ход Яны.

– Откуда Вы знаете, что так не ходят? Я с детства занимаюсь на ипподроме и знаю, что иногда они ходят именно так, – настаивала на своем девушка, и я заподозрил даже, уже не тайная ли она блондинка. Она в свою очередь обиженно выпячивала губки, и я вынужден был согласиться, сорвав с них украдкой поцелуй.

– Хорошо, желание женщины для меня закон…

– Я еще не женщина, но мамон говорит, что так долго продолжаться не может, и что если я не найду себе жениха, она найдет его за меня…

– У Вас просто замечательная мама, – кажется, уже не первый раз повторился я. – Но все же я советую в таких случаях выбирать своего первого мужчину сердцем.

– А я уже давно выбрала, – покраснела Яна, смущаясь. – И Вы даже знаете, кого…

– Мальчики и девочки, прошу к столу, – донеслось с кухни, и мы отложили недоигранную партию до лучших времен.

Когда мы пришли на застолье, то просто не узнали обстановку. Вместо унылой кухни повсюду висели разноцветные воздушные шарики и какие-то гирляндочки, а стол был завален всякими изысканными блюдами. У меня от вида всего этого просто потекли слюни, и мне во время даже дали слюнявчик.

– Это пир во время чумы, – признался я. – Так неловко, когда дети в Африке голодают…

– Слава Богу, у нас тут не Африка! – и мне поднесли оторванную клешню вареного рака.

– Вы еще и отменная хозяюшка, – сказал я заслуженный комплимент. – Где Вы раньше были? Но позвольте попробовать сначала вот эту селедочку под шубой…

– Я думала, – засмеялась моя хозяюшка, – Вы позволите себе сначала поцеловать меня в щечку. Это может повысить Вам аппетит.

– И не только, – ответил я и действительно поцеловал ее, но только не сразу, а после дегустации поджаренных на оливковом масле баклажанов с чесночком и укропчиком. Даже растерявшись от такого многообразия и обилия пищи, я не знал, за что браться первым. Черноволоски активно ухаживали за мной, и скоро на моем широком блюде появилась целая гора еды, которую я физически не смог съесть. В благодарность я только и успевал целовать их поочередно в щечки.

– Я пить не буду, я за рулем. Яна тоже не пьет, а вот Вы пейте, – сказала мамон польщенная моим страстным порывом. – Как Вам коньяк?

– Вкусный, – поблагодарил я ее. – Но я предпочитаю Мартини.

– О, Мартини… Мартини мне всегда напоминает Италию, – погрустнела вдруг она.

– У мамы первая любовь – итальянец, – пояснила мне Яна. – Да, мамон? Я помню, как ты рассказывала, еще до встречи с нашим папой, как на дискотеке, когда тебе только исполнилось восемнадцать, ты танцевала с каким-то итальянцем, и он поцеловал тебя…

– О да… – вздохнула мама. – Какие славные времена были… Сейчас так никто не целуется.

– Нет, мамон! – возразила дочка. – Наш новый друг очень хорошо целуется… – и она даже покраснела, поняв, что выдала наше интимное рандеву.

– Идите, дети, лучше играть в шахматы! – вдруг вспылила старшая черноволоска. – Я пока приготовлю блины.

– Да, действительно, что-то блинчиков захотелось… – сказал я, вставая из-за стола.

– Спасибо, мамон, – кивнула Яна.

Мы вернулись с поникшими головами в комнату и снова сели за шахматную доску доигрывать уже затянувшую до неприличия партию, я уже открыто поддавался, жертвуя без разбора свои фигуры, и в конечном итоге чуть ли не проиграл, оставшись в эндшпиле с одной пешкой против двух черных ладей. В этот судьбоносный момент к нам подсоединилась старшая черноволоска, вся обсыпанная мукой и со скалкой в руке. Тут эта женщина напомнила мне своего недавнего муженька с бейсбольной битой, и я еще раз убедился в верности пословицы, что муж и жена – одна сатана. Конечно, никаких блинов она не стала печь, это была неудачная попытка произвести на меня впечатление, хотя я, если честно, даже рассчитывал на это чудо. В отместку она подсказала пару верных ходов своей дочери и загнала меня в прямом смысле в тупик, что я даже пообещал ей, откуда у меня только появилась такая дерзость, что еще одна подсказка, и я оттрахаю ее этой же скалкой. Она рассмеялась и сказала на бесподобном французском «Chaque chose en son temps» (всему свое время), что мне захотелось тут же взять у нее уроки. Ситуация переходила уже всякие границы приличия, та как я безутешно уже двигал пешкой и прятал своего короля от надвигающегося мата, в любой момент понимая, что могу остаться без штанов.

И только благодаря рассеянности своей молодой соперницы, которая больше стала отвлекаться на восторженные стоны своей матери, обнаружившей в моей библиотеке редкий экземпляр Камастуры, я провел в конце концов пешку в ферзи и предложил ничью. В этом случае они настояли, чтобы я снял штаны, слово джентльмена закон, а Яна с разрешения матери сняла с себя чулки и обмотала их на моей шеи вместо галстука. В таком примерно виде мы и начала вакханалию…

Вспоминая каждый раз этих очаровательных черноволосок, особенно нашу первую интимную связь, и как преданно и страстно они любили меня, раздирая по частям, точно голодные львицы глупого кролика, у меня всегда наворачиваются слезы радости, что я познал их пусть и грешную, во многом отчаянную, но все же любовь, и никто другой больше не испытал и толики того, что испытал я с ними… Даже их ревнивый муж и отец, когда пришла и его очередь сказать свое веское слово, был вынужден признать силу моего гипноза. Помню, как пришел он ко мне под самое утро без свидетелей и без биты, просто как друг с бутылкой дешевой водки. Я принял его настороженно, ожидая подвоха, но уже не боялся, ибо после всего, что у меня было, я мог умереть спокойно.

– Да-с, – сумел промычать что-то он, обливаясь слезами. – Да-с.

Мы сели на кухне за тем столом, на котором я познавал трижды его жену, и, видимо, это его окончательно убило, и он совсем сник, умоляя меня уехать из этого проклятого города. Я сказал ему еще тогда, что уехать сразу не могу, что у меня еще много дел, и что в лучшем случае мой отъезд планируется зимой.

– Да-с, – кивнул он понимающе, хлеща водяру из горла. – Тогда я увезу их заграницу… так сказать, залечивать душевные раны.

– Если не секрет, то далеко?

– Скорее всего, в Италию.

– Там чудные оливки.

Мы крепко пожали друг другу руки, и каждый из нас силился пережать ладонь до боли и хруста костей.

– Если у Вас будут инвестиции в наш отечественный агропром, всегда рады… – сказал он почему-то на прощание, и с тех пор я никого из той семьи больше не видел.

Но, скажу Вам честно, что эта трепетная, непередаваемая никакими словами любовь по черноволоскам всегда осталась в моем сердце, и даже сейчас, когда пишу эти строки, эта, казалось бы, давно погибшая любовь еще тлеет под толстым пеплом моих неоднократных побед, и стоит только расшевелить угли воспоминаний, как могучий жар запылает, озарит все вокруг подобно солнцу, и то наваждение, которое горело между нами тогда, непременно вернется, чтобы погубить нас вновь.

Эх, черноволосочки… черновлосочки, где ты, моя юная Яночка, за кем замужем, и на кого похожи детишки? А где Вы, моя учительница французского языка мадам Мамон, и сколько преданных Вам учеников вспоминают Вас в этот тоскливый вечер? Я, кстати, так и не узнал Вашего настоящего имени, Ваш муж величал Вас все время «она», а мы между собой с Вашей дочерью Яной по-доброму называли Вас на французский лад «мамон». Так вот merci beaucoup, что научили меня высекать искру из камня. Учительский дар и талант ученика раскрылись в полной мере в наших страстных объятиях. Да, Вы были строги и терпели, а я легкомыслен и самоуверен. Помните, как Вы заметили деликатным шепотом, погрозив пальчиком, que je m’excite vite (что я слишком быстро возбуждаюсь), и это больно задело мое самолюбие. О да, мамон, Вы были тысячу раз правы, ибо прежде до встречи с Вами я преследовал только собственные эгоистичные цели. Мне всегда казалось, что во время близости с женщиной достаточно одного моего присутствия, что только мое присутствие с ней возносит ее на пики блаженства, о, как я ошибался! Сколько несчастных женщин ушли от меня, так и не испытав это важное, каким преступником я был, злодеем, а мне тогда казалось, что я молодой бог, самый лучший из лучших, глупый мальчишка! И все измены жене до встречи с Вами, весь этот маниакальный онанизм, все эти бл… ие похождения на стороне разве можно считать изменами? Нет! Тысячу раз нет! Они всего лишь жалкие прелюдии к чему-то более серьезному и, если хотите, святому, ибо какая может быть измена с другой женщиной без высекания этой сладострастной искры пусть и при помощи моих рук, но все же? И, конечно, те чувства, которые я искренно питал к Вам и Вашей дочери прощают мне многое, и я очень надеюсь, что это взаимно, что и я многому научил Вас, а главное – состраданию.

Мы поменяли позу, и я подложил подушку под ее оголенные ягодицы, и минуту любовался развернутой сладостной бездной, точно гурман перед изысканным блюдом. Потом я вошел. Ее платье было бесстыдно задрано, трусики-стринги уже кружились на моем указательном пальце, а ее горячее от возбуждения тело с учащенно дышащей грудью простиралось от меня, спадая с моих колен. Я почти не двигался, сберегая силы для последнего рывка. С непривычки у меня даже заныли мышцы в изгибах колен, но я продолжал ласкать ее чуть выше свободным пальцем, и она подсказывала мне как это правильно делать, правила своей рукой мою, указывала ритм и силу нажима.

– Un peu plus doucement, mon bébé (Слегка и помедленней, мой малыш) – иногда говорила она с закрытыми от наслаждения глазами, когда я слишком торопился, так как у меня затекали колени… Но я терпел неудобства и интуитивно чувствовал, как опытный сапер, что вот-вот это все взорвется к ядреной матери, и ждал финала… Потом эта самоотверженная женщина словно сжалилась надо мной и тихо застонала, и я начал победоносно двигаться, буквально убивая ее. Она уже не стонала, а кричала, из последних сил пыталась вырваться от меня, пронзенная в агонии, на виду своей дочери… И наконец все затихло… Я даже испугался, что она умерла, глядя на ее безмятежность и разбросанные по постели черные волосы… Только потом, когда Яна обняла меня сзади и такой же дождь черных волос накрыл меня, я словно очнулся, ощущая кожей своей шеи прикосновение девственных губ, и в этой затянувшейся паузе мамон открыла глаза, и я увидел опасный упрек ревности в ее затуманенном взоре.

– Яна, уйди, всем святым заклинаю тебя… – задрожала она, но ее дочь не отступала, продолжала целовать мою шею и пряталась за моей спиной.

Тогда мамон попыталась вскочить, вцепиться и расцарапать ей лицо, но я не дал ей это сделать, и снова вошел, на этот раз более резко и жестко, и она быстро сдалась, содрогаясь от моих толчков, и тут же задрожала… И я тоже упал обессиленный, сомкнувшись с нею губами, а ее девственная дочь еще долго целовала мою взмокшую спину, точно рабыня, готовая на все ради своего господина. Помню, как я лежал, словно прослойка плавленого сыра между их двумя жаркими телами, и стуки ударов их родственных сердец звучали в унисон с моим, учащенно и громко… Яна хотела меня, и ее девственность лежала на моей ладони, точно вкусная вишенка на кремовом десерте, но я убоялся переходить запретные грани, и поцеловав на прощание ее грешную мать, пошел на кухню доедать салаты и даже демонстративно закрылся там, в гордом одиночестве, а они, мать и дочь, в каком-то едином порыве еще долго царапались в стеклянные двери и умоляли открыть их, и обещали быть хорошими паиньками.