Читать книгу Флирт с одиночеством. Роман - Глеб Карпинский - Страница 7

По небесному куполу во всей красе разлился сверкающим бисером Млечный путь, но где-то вдали уже зарождалось пятно песчаной бури. Оно постепенно стирало бесценную акварель Великого Художника и поднимало за собой высокие, уходящие под самое небо столпы пыли и хаоса. В эту рождественскую ночь дюны двигались особенно, какими-то праздничными рывками, и самая старая в мире прибрежная пустыня, как взбиваемое покрывало, поднималась и плавно опускалась волнами, пытаясь стряхнуть с себя вереницу людей, верблюдов, повозок, упрямо ползущих к океану, к спасительному порту Алья Масоро. Зыбучие пески таили в себе смертельную опасность, но караван опасался не их коварных объятий, и даже не приближение бури. Люди боялись Калли, и это имя редко произносили вслух, опасаясь навлечь несчастье. Лишь бывалые охотники, нажевавшись гашиша у больших костров, под покровом ночи со страхом и преклонением шептались о нем. Обычно этот слон пасся в нижней части Килиманджаро, богатой растительностью, любил чесать брюхо о баобабы и гонять по саванне зазевавшихся краснозадых павианов. Они напоминали ему «двуногих», которых он ненавидел пуще всего на свете. Караванщики были бессильны перед его гневом, пули лишь царапали кожу, словно он был заговоренный или мираж. Выжившие свидетели навсегда запоминали, как появлялся он, словно из ниоткуда, и громко трубя хоботом и угрожающе перебирая исполинскими ногами, несся на караван вместе с облаком пыли. Его не отпугивал ни первый выстрел, ни страшили даже собаки, ни горящие факелы. Вся семитонная мощь сминала и крушила повозки, втаптывала в песок выпавших из них людей и товар, поднимала на бивни верблюдов. А Калли уходил так же неожиданно, как и появлялся, после него оставался стон и плач выживших. Местные бедуины верили, что это злой дух пустыни, мстящий человеку за излишнее высокомерие и самонадеянность, поэтому объявленная на Калли охота и даже вознаграждение воспринималась ими не более, чем бред белого человека.

– Если жена уходит к другому, неизвестно кому повезет! – сказал караванщик Али.

Он был бывалым капитаном, ведущим караван сквозь безводные пустыни к порту Алья Масоро. На этот раз меркнущие в пучине пыли звезды подсказывали ему, что надо спешить. Рядом с ним сидел экспедитор, чернокожий Альберт, который удивленно взглянул на караванщика, и, не понимая, к чему тот клонит, решил промолчать, но Али продолжил:

– На все воля Аллаха. Надо прожить время, чтобы понять. И зря не стоит грустить…

Лицо экспедитора Альберта, напряженное и пепельное, со следами недавней оспы, сморщилось в обезьянью гримасу и оттого стало еще более не человеческим, с выструганными грубыми чертами, подобно деревянной маске индейских шаманов. От караванщика тянуло контрабандным самогоном, и он боялся, что запах, так молниеносно распространяемый по пустыне, привлечет Калли. В прошлый раз они потеряли двоих погонщиков и верблюда, не считая материальные убытки в виде растоптанных в прах ста мешков восточных пряностей. Али заметил тревогу своего чернокожего напарника, крепко сжимающего в руках тяжелый гранатомет.

– Ты все надеешься, что это отпугнет духа, – насмешливо ухмыльнулся караванщик, – как ты глуп и наивен, подобно белым людям!

– Я бы на твоем месте не оскорблял бы человека с оружием… даже если у него иной цвет кожи – раздраженно ответил Альберт, тревожно всматриваясь в темноту.

Али блеснул желтой гнилью зубов и махнул безнадежно, как на непутевого, широкой, подобно веслу, ладонью. Затем он, ритуально омыв лицо, обратился к небу. Альберт плохо понимал арабскую речь, но почему-то был уверен, что ведущий караван молится о чудесном спасении, и в этом диковинном подшептывающем завывании и злобном оскале араба было что-то волчье-дикое и в то же время священное и проникновенное, отчего душа экспедитора затрепетала, ощущая взгляд молчаливого бога.

– Почему мы остановились, отец? – поинтересовался светловолосый мальчик, одетый в модный пиджак сафари с множествами карманов для патронов, ножа, фляги, бинокля и всего того, что может пригодиться в пустыне.

Ему было не более семи лет. Милые черты лица, курносый носик, золотистые солнечные кудри, синие глаза и голос, наивный, мягкий и одновременно звонкий и чистый, сильно контрастировали с мраком пустыни. И мрак рассеивался, а сама пустыня, казалось, вдруг осознала какую-то неведомую тайну и в удивлении тоже замерла и задумалась, что даже звезды, утомленные бурей, местами проклюнулись, как всходы первой озими.

– Оставайся здесь, я пойду и узнаю, – сказал сурово отец.

Он был высокий мужчина лет пятидесяти, уже седой, с аккуратной прической. По четким волевым движениям и как резво он спрыгнул на землю, опираясь одной рукой за край повозки и, как, не дожидаясь возражений сына, растворился в темноте, можно было предположить, что он из бывших высокопоставленных военных. Скорее, из старших офицеров. Ребенок печально проводил тень отца взглядом, присел на постель из персидских ковров, поджал свои худенькие ножки и обнял их, пытаясь согреться от холода. Он стал послушно ждать, прислушиваясь к звукам ночи, и скоро отец вернулся.

– Арабы поссорились с женщинами…

– С женщинами? – непонимающе спросил сын, вслушиваясь, как действительно где-то в хвосте каравана ругаются люди.

– Караван идет слишком медленно, и буря может настигнуть нас, поэтому погонщики решили облегчить верблюдов. Мы тоже пойдем пешком. Возьми мою походную шинель.

– Я не хочу идти пешком, – захныкал мальчик, – я замерз, папа!

– Давай слезай, заодно согреешься, – приказал отец. – Здесь пустыня, сынок, и мужчины должны быть солидарны друг с другом, чтобы выжить.

Калли захлопал ушами и, стряхивая с себя липкий песок, ринулся в сторону шума. Его лунные глаза отлично видели в темноте серую полоску каравана, и жгучая месть, рождаясь в огромном сердце животного и не находя уже места, протяжной чумой гонга разнеслась по всей пустыни, достигнув даже саванны. Впереди были враги! Эти маленькие прямоходящие обезьяны, истребившие всю его семью ради забавы. Враги, которые ставят у водопоя железные капканы. Враги, которые создают гром и молнию, пытаясь отпугнуть его, бесстрашного Калли. Сейчас он разметает их вдребезги, а потом буря спрячет убитых и обломки повозок. И если повезет, он, Калли, напьется жгучей воды из раздавленных бочек, и одурманенный будет трубить на всю пустыню о своей славной победе. И пусть его слоненок радуется вместе с ним, прыгая по белым облакам, а нежная Эбби спустит с неба сочную гроздь дикого винограда и будет щекотать хоботом ему брюхо, как когда-то давно, когда они были вместе…

Вдалеке караванщик различил огни Алья Масоро и облегченно вздохнул. Калли никогда не видели у больших городов. Да и сама песчаная буря поворачивала куда-то влево, словно внемля молитвам милостивому Аллаху. Али воздал Ему вновь и, взяв в пригоршню несколько кофейных зерен, стал монотонно жевать. Ему было стыдно, что накануне он поддался соблазну и нарушил строгий запрет не пить алкоголь, положившись на темноту ночи.

– Как ты можешь есть такую дрянь!? – возмутился Альберт, – даже верблюды не едят это.

– Это лучше, чем курить табак, хочешь? – и караванщик, громко причмокивая, протянул Альберту свою широкую ладонь с зернами.

– Нет, спасибо, у меня от них начинается изжога, – экспедитор поморщился.

– Изжога у тебя из-за злобы, – ухмыльнулся Али, – моя старуха говорит, что надо больше мечтать, чтобы быть здоровым.

– Мечтать? Да я еще тот известный мечтатель! – возмутился экспедитор и гордо ударил себя в грудь.

– О чем же ты мечтаешь, интересно узнать? – хитро прищурился араб. Он явно относился к своему чернокожему другу с каким-то снисхождением, что бесспорно поддевало самооценку последнего.

– Я мечтаю, чтобы все женщины были птицами, – прошептал Альберт, чтобы никто из посторонних не слышал, о чем он говорит.

– Это почему же? – удивился Али. – Какой в этом толк, друг? Ты хочешь, чтобы их разноцветные юбки парили над нами? Запомни, – и он многозначительно поднял палец вверх. – Аллах поставил мужа выше жены.

Верблюды неожиданно встали как вкопанные, и капитан каравана крикнул что-то на арабском, чтобы предупредить охрану. Ему сразу отозвались с разных сторон, и он, стараясь не показывать тревогу, повторил свой вопрос:

– Почему же ты хочешь, чтобы женщины были птицами?

Экспедитор тоже почувствовал приближение опасности. На его негритянском лице с острыми скулами и плоским окольцованным носом выступила испарина, и плоские пепельные губы зашевелились, выдыхая звуки, когда он услышал угрожающий топот животного.

– Однажды в бескрайней пустыне, – сказал он, направляя гранатомет в темноту ночи, – когда за мной будет гнаться бешеный слон, одна из птиц спикирует и поднимет меня в небо и спасет…

Альберт замолк, прислушиваясь. Его палец был на спусковом крючке, но он не знал точно, куда направить смертоносный снаряд. Топот слона прекратился, словно он сменил тактику и осторожно подкрадывался к ним, один, жаждущий мщения, в кромешной темноте, и от этого людям стало еще страшнее.

– Калли! Калли! – прошел шепот по каравану, окончательно посеяв панику в сжимающейся от страха душе экспедитора.

– Ну вот, мой мальчик! У тебя есть шанс осуществить свою мечту, – ухмыльнулся Али, сплевывая остатки зерен на песок. Его ухмылка не понравилась Альберту. Он вдруг подумал о хозяине.

Автоматная очередь прекратилась. У кого-то из охраны сдали нервы, либо слон ударил его. Али и Альберт прислушивались. Все также неугомонно свистела буря, обходя караван, но ее дыхание все же касалось испуганных лиц людей мелкой, песчаной, болезненной дробью. Альберт натянул на рот шарф и все еще не мог прийти в себя. Давно он не слышал хруст человеческих костей, и сейчас слон-убийца где-то был рядом и возможно выбирал новую жертву.

– Осторожничает… – прошептал язвительно караванщик, и было в этом слове «осторожничает» что-то шутливое и одновременно пугающее.

– Изводит, сука, словно играет с нами, как кошка с мышкой, – сказал один охранник, – говорят, у слонов долгая память.

– Это верно! Слоны ничего не забывают, – вмешался в разговор другой охранник.

– Али, как ты думаешь, он ушел? – прошептал Альберт, не обращая внимания на болтовню охраны.

– Думаю, да… Его что-то спугнуло… Возможно, наши страшные танцовщицы из последней повозки, – ухмыльнулся Али и дал отмашку ведущему тронуться в путь.

Караван медленно пополз в сторону огней порта. Альберт смотрел, как буря подгоняет в спину людей, играя с белизной их просторных бедуинских одежд, и печально вздыхал. Его мечта так и не осуществилась.

Калли толкнул хоботом прямоходящую обезьяну, и та кубарем слетела с верблюда. Опять сверкнули молнии и громы, но слон ушел в темноту и стал обходить караван с другой стороны. Болезненные укусы в бок только разожгли ненависть. Животное внимательно выбирало цель для следующей атаки. Оно осторожно подошло к одному из крайних обозов и, уловив запах пота, которые выделяли прямоходящие обезьяны, когда боялись его, неустрашимого Кали, гневно блеснуло глазами. На это раз запах смешивался с чем-то сладким и приятным. Пряниками и конфетами. Слон отодвинул хоботом занавес повозки. Внутри сидел детеныш человека, такие часто плескаются на водопоях у подножия Джа Ала и пугают своим задорным смехом даже глухих крокодилов. Калли протянул вперед хобот и дотронулся до лица малыша. Оно было теплое, банановое. Ребенок зажмурился, а когда очнулся, Калли не было рядом, потому что Калли знал, что такое потерять детей, он не опустится ниже безжалостной кобры, поедающей кладку черепахи. Калли благородный! Калли добрый!