Читать книгу Цунами. Дневник сиамского двойника - Глеб Шульпяков - Страница 7

На свадьбу ей прислали настенные часы – дедушкины, из Алма-Аты. Перед смертью он просил передать, когда «будет повод». Они решили, что свадьба сгодится, и выслали с проводниками. Часы прибыли в длинной коробке, где когда-то лежали югославские сапоги «на манной каше». В корпус положили яблоки и насыпали стружки, но стекло все равно разбилось. Однако даже в сломанном виде часы вызывали уважение – как покинутое гнездовье.

«Ты же любишь бессмысленные вещи».

Оказалось, сломанные часы не такая уж и бесполезная штука. Актерские посиделки, например, ни разу без них не обходились. То кто-нибудь с криком «Уже третий час!» вскакивал из-за стола, начинал собираться. А потом хлопал себя по ляжкам и с театральным облегчением падал в кресло. А вокруг ржали, как сумасшедшие, и посылали того за водкой. Или кто-нибудь начинал разглагольствовать на тему семьи и брака, что жизнь с другим человеком перестает меняться, останавливается.

«Как время на ваших часах, между прочим».

В детстве мою жену каждое лето отправляли в Алма-Ату. «На яблоки», как она говорила, и «прогреться». Родственники обретались в хрущевке на улице Абая – дед с бабушкой и тетка с сыном, ее двоюродным братом. К тому времени дед, бывший смотритель гимназий, полностью ослеп и жил по часам, их сиплому бою. Ровно в шесть утра он выходил на прогулку и тарахтел клюкой по штакетнику (во дворе его так и звали: «стукач»). Требовал, чтобы обед и ужин тоже подавали с боем. А если этого не происходило, колотил палкой по столу, разнося все, что на нем лежало. Наверное, так он пытался сохранить последнюю связь с реальностью, которая давно исчезла.

Когда в Алма-Ате случались толчки, жильцы выходили с вещами на улицу. Жена помнила, как звенели в серванте рюмки и как бабушка тащила вниз по лестнице перину. А дед во время землетрясения оставался дома и никакими уговорами не удавалось вытащить его на улицу. Ее это почему-то сильно интриговало. «Я думала, он перепрятывает сокровища». И однажды в общей суматохе она вернулась.

«Дом ходил ходуном, я страшно испугалась. Встала в дверной проем, как учила бабушка. А потом увидела деда. Он стоял у стены и держал, чтобы не упали, часы. Помню, я заплакала от страха и жалости – потому что руки у него тряслись от напряжения. А он обернулся, обвел незрячими глазами комнату и произнес только одно слово.

«Ничего, – сказал он в пустоту. – Ничего».

Своих бабушек и дедушек у меня не было. Отцовские родители умерли рано, даже вещиц от них не осталось, а мать ребенком потерялась в эвакуации и выросла в чужой семье за Уралом. Жизнь прожила, так и не узнав – кто она? откуда? Может быть, поэтому история с часами не давала мне покоя. Они оказались единственной вещью в жизни, сохранившей тепло конкретного человека, связавшей прошлое с настоящим, между которыми я беспомощно барахтался. И тогда я отнес их в мастерскую. Через неделю в гнезде появилась жизнь, застучал маятник. Так на голой стене появился дедовский скворечник. Ночью, когда движение под окнами замирало, стук часов наполнял нашу необжитую квартиру – как будто кто-то еще, свой, невидимо зажил в доме, и в нашей жизни, пустой и холодной, появился смысл.

Она засыпала быстро, спала чутко. Во сне шептала, причмокивала. Как-то раз, не просыпаясь, произнесла монолог Фирса, и я понял, что даже во сне ей приходилось играть роли, причем не только свои, но и чужие. А я, наоборот, подолгу не мог заснуть и слушал, как цокает маятник и бегут стрелки будильника – бегут и не могут угнаться за временем, которое в такие мгновения бежало особенно быстро. На душе становилось прозрачно и зябко. Под вкрадчивый стук часов я чувствовал, как и сам превращаюсь в пустой скворечник. Во время, которое бежит мимо этого скворечника. Даже черты лица, казалось мне, испарялись с поверхности кожи в такие минуты. И страшно подойти к зеркалу, потому что в нем ничего не появится.

Я ворочался, прислушивался к ее дыханию, к себе. Но стоило мне встать, как она садилась в кровати и беспомощно озиралась незрячими со сна глазами. Мы не спали и молча смотрели на пустую улицу.

Дробленная тенями листьев, улица начиналась от балкона, уходя в ночное распаренное лето. В одну из таких ночей я признался, что хочу ребенка.

«Девочку или мальчика?»

Мне было все равно.

Она делала сокрушенный вид:

«Даже на элементарный вопрос ты не можешь ответить».

Но дело было не в этом, конечно же. А в том, что в театре намечаются крупные роли и что ей обещали съемки в кино, на телевидении, и даже есть шанс попасть в антрепризу.

«Кто меня с животом возьмет?»

И строго:

«Ты рассуждаешь, как потребитель!»

Но никаких ролей в театре она не получила и в коммерческие постановки не попала тоже. Подруги из труппы давно обзавелись семьями, растили детей. Занимались, плюнув на театр, кто чем. Только она все ждала, все верила, что успех придет – нужно только набраться терпения. Что настоящая слава ждет ее впереди.