Читать книгу Страна расстрелянных подсолнухов - Григорий Жадько - Страница 4

Отправляли нас в начале июня. Провожающих собралось много, но плач, был умеренный. Слезы размазывали, но никто не рыдал. Война-то была не настоящая. А может и не война, а так, приедем, поедим солдатской каши и назад. Так хотелось думать. Вновь избранный президент клялся, что войну кончит на раз. И мы его избрали.

Целая колонна грузовиков выстроилась в четкий порядок. Мы одни можем восстановить конституционный порядок. Силища! Мощь! От одного вида могут спасовать, те, кто не захотел подчиниться, пошли против нового курса страны.

– Прощай Харьков!

Это кто-то сказал? Нет! Это было у нас в душе. Я среди заводчан. Лица у всех грустные, потерянные. Уже простились. Скорее, нечего тянуть.

– По машинам! – заорал звонко и зычно незнакомый капитан. Хорошее место военкомат. Хлебное. Он остается, мы уезжаем. Его всю жизнь готовили к войне, но как она случилась, на войну отправляют нас, тех, кого оторвали от станков, выдернули из цехов.

Капитан провожает с улыбкой. А что не улыбаться. «… Капитан, капитан улыбнитесь… Жил отважный капитан!» Жил, живет, и будет жить. А что будет с нами?

Отгибаем брезент. Кузнечная, Гамарника, проплыла в последний раз в глазах Лопанская стрелка, Вернадского, проспект Гагарина. Покровский сквер, фонтан «Каскад»… Вот уже скрылось из виду колесо обозрения в парке Горького.

– Прощай Харьков. Прощайте любимые лица! Что там у нас впереди?!

Крытые машины неторопливо тянулись по Полтавскому Шляху. Нас сопровождали менты с мигалками, проблесковыми маячками, сиренами. Торжественный прощальный эскорт родного города. Собственно никуда и ехать не надо было, только перебраться в соседнюю область: Лозовая, Барвенково, Изюм, а там, в двух шагах Красный Лиман.

Не успели оглянуться, как оказались на месте. Облупленная казарма была похожа на тюрьму. КПП со звездами на скрипучих выдвижных воротах, бравурная музыка из железных репродукторов, нары в три этажа, но светлые просторные классы из белого силикатного кирпича.

– Прибыли! – тоскливо сказал кто-то.

– А встречают с музыкой! – добавил другой.

– Может, так и проводят!? – невесело и глупо пошутил первый.

«Это уже будет не важно» – подумал я. Прошел слух, что солдаты срочной службы не будут участвовать в силовых акциях. Их задача на весь период только охранять, ходить в караулы.

– Хорошо бы так, но уж очень сомнительно, – сказал Димка Гаврилов. Он прежде работал фрезеровщиком во 2-м цехе.

– А почему нет, – вступил в разговор Новиков, красавчик из ОТК. – Это тоже служба. Дело ответственное, без этого никуда.

– Ага! Держи карман шире! – сказал Гаврилов и недобро посмотрел на Новикова. Он наверно не очень почитал смазливых мальчиков, но на войне все равны. С Новиковым я сталкивался раньше. Мне он нравился, без выкрутасов. Он не был виноват, ему такая внешность досталась от природы.

Первая ночь на новом месте прошла нормально, если не считать, что обрушились нары второго этажа и слегка повредили тех кто спал на первом. Удалось временно устроиться на полу на продавленных матрасах. Надо было привыкать к трудностям, толи еще будет.

Занятия проходили в бывшей ленинской комнате. Утраченный иконостас членов политбюро выдавали светлые квадраты на противоположной стене. Сиротливо торчали латунные гильзы пустых флагштоков. До новых знамен руки еще не дошли, но это никого не смущало. Два дня грели мозг «воспитатели» с эстонским акцентом Армас и Отто. Холеные, но тупые как все эстонцы, только гонору хоть отбавляй.

– Когда эстонцы учили украинцев? Кто это придумал? – тихо спрашивал Гаврилов.

Я разводил руками:

– Спроси что полегче.

В основном эстонцы изощрялись про Рашку злостную и коварную. Юго-восток раскалывает Великую Украину, войска Рашки заняли нашу землю, а сепаратистов там всего ничего. Мирных жителей почти нет, а те, что есть, помогают русским. Агрессоры, нарушители и прочая байда.

– У них можно подумать в голове летает голубь мира с пальмовой веткой в клюве? – шептал Гаврилов.

Все речи были, конечно, на ломанном русском и в час по чайной ложке.

– Пашаалуста, зат-т-т- умайтесь, ком-мму выгоден ф-фнутренний конф-фф-ликт на Украине?

– И, правда, кому? Рафинадные вы наши?! – шутили пацаны, смотря на их блестящие сытые лица и холодные глаза из-под очков. «Эстония красивая страна, – подумал я – Никогда не был. Неплохо бы заглянуть после войны. Таллинн. Башни, флаги, чистый воздух и море. Теперь все делилось на до, и после войны».

В курилке мы ржали, трепали анекдоты про доблестных эстонцев:

– Эстонцы заявили об увеличении армии в полтора раза, – рассказывал Новиков. – Но возникла проблема, – она теперь не помещается в лифте.

– Эстонцам рассказали анекдот про то, какие они тормоза, – говорил Гаврилов. – Они обиделись. Надулись. Правда, на следующий день.

Наши лица светлели. Мы знакомились. Перекидывались на первый взгляд ничего не значащими фразами. Говорить о фронтовом братстве было конечно рано, но ребята присматривалась, друг к другу. Там впереди была война. Кто друг? На кого можно опереться?! Лучше если ты не один.

Обидно. Июнь! Благодатная пора. Почему не осень!? Мы до отупения ходили строем по плацу и пели гимн Великой Украины. Потом неделя на комплектование и отправка. Все быстро, скоропостижно. Даже из автоматов толком на стрельбище пострелять не дали.

– Не х*й патроны переводить! На сепарах потренируйтесь, – напутствовали преподаватели с толстыми мордами и наушниками на голове, из «западенцев».

– Сидят жопой в тепле, пока рагули нэньку защищать должны! – горячился в курилке Нестор Захарук родом из Черновцов. – Неплохо бы их всех гамузом собрать, да туда! Почему не воюют, инструкторы… мать их? Не покажут пример!? Их, ссыкло хохляцкое, нэнька борщом кормила, а они хер на нее кладут! Нашли в нас заступников!!

«Нестор Нестор. Так было всегда!»

Отправили не всех, – нас троих, заводчан, Пашу Новикова, Димку Гаврилова и меня отобрали. Полковник Шпичук – толстый постоянно потеющий мужчина – лично ходил, опрашивал, кто что умеет. Ему мы понравились.

– Чрезвычайная ситуация! Чрезвычайная ситуация! – через слово с трудом повторял Шпичук, ломая язык, и сморкался в несвежий платок размером в простыню.– Надо помочь в ликвидации последствий паводка.

Мы упросили его присоединить к нам еще Моню Лопушинского – нормировщика 14-го цеха, бывшего одессита. Так создалась наша маленькая группа.

– Было у мамы два сына, – самокритично говорил Лопушинский и улыбался обеззараживающей доброй улыбкой, – один умный, а второй – Моня!

Человек, который может так пошутить над собой, вызывал невольное уважение.

Утром, вчетвером, на черной Волге, которая была нагрета как душегубка, мы отправились в дачный кооператив «Синие дали». Багажник доверху набили консервами и сухпайками со склада. Полковник командовал погрузкой и махал пухлой ручкой:

– Еще! Еще хлопцы.

– Да рессоры выдержат ли?! – сомневались мы.

– Они привычные. Выдержат, – успокаивал полковник и протирал лысину грязным платком.

– Я вас умоляю, – трендел Моня, – он таки, правда, самый настоящий полковник? А я бы ему больше майора не дал. Хотя такой амбал, мог бы и работать.

– Он не амбал. Просто у него живот на шестом месяце, – заметил я. – А это легкий труд по КЗОТу.

– Кзоту-моту!? Не делайте мне беременную голову. Зачем я с вами согласился.

– Один ты Дартаньян!? – улыбался я.

– Разве я говорю, нет?!

– Да. Только поздновато родился.

***

Дорога петляла. Лещина, калина, боярышник перемежались с ольхой и вербой. Вода только сошла, а местами еще стояла в низинах. Местные называли эти дачи «Прокурорскими». Это больше соответствовало действительности. Контингент был соответствующий старорежимный с семидесятых. Как туда затесался полковник, оставалось только гадать.

Северский Донец в этом месте отрезал часть берега, образуя небольшой остров и протоку, заросшую серебристым тополем. Кооператив располагался на самом острове. В результате разлива вода прорвала нижнюю дамбу, размыла мост и пошла в обратном направлении, затопляя дома, дороги, остатки горелого осинового леса, но пик половодья уже прошел.

– Эх! Разве это волны? – восклицал Моня, увидев снующие буксиры и подтопленные берега. – Вот до войны были волны! … Разве это река? Вот до войны была река – брульянт чистой воды. А теперь в нем плавает не меньше говна, чем в канализации.

По сути, он был прав. Очистные в связи с войной, работали кое-как.

Дача Шпичука была построена с размахом, но по совковым стандартам. Мансардная шиферная крыша повергала в уныние. Бросалось в глаза, что кирпичную кладку вели не квалифицированные каменщики, а, скорее всего такие же, как мы специалисты в погонах. Пляшущие кирпичи по низу пришли в негодность, а отмостка отстала от стен.

– Так себе халабуда! – «заценил» Моня, скривив на бок рот. – Фазенда трудящихся времен окончательного построения социализма.

– Не парься, – усмехнулся я, – мы тут не надолго.

– И здрасьте вам! – поднял палец Моня. – Куда рыпаться. Зачем спешить?

Моня как всегда был прав. Спать нам отвели на полу, на втором этаже. Мы подстилали солдатские ватники, которых тут было запасено на три войны, и готовили на летней кухне. Сухие пайки не отличались разнообразием: печеночный паштет, с привычным сине-зеленым налетом, перловая каша с «говядиной», сухие галеты, 2 грамма отвратительного кофе, цукор и волога серветка, а на обед «Завтрак туриста», самая вкусная часть сухого пайка.

– Ничего не умеем делать нормально, все ввозим, даже отвертки и штопаные гандоны, а питаемся из гуманитарной помощи или вот этими помоями, – бухтел Димка Гаврилов, брезгливо тыкая вилкой в серую желеобразную массу.

– Пижоним?! – язвил Новиков. – Может вам кофе в постель?

– Лучше в чашку, – нашелся с ответом Диман.

– А я бы навернул форшмак, – мечтательно закатил глаза Моня. – Сельдь, хлеб, яйца, лук, яблоко, сливочное масло и все через мясорубку, в столовом уксусе.

– Прекрати издеваться! – бросил я ему.

– Да! – не унимался он. – Фирменная одесская холодная закуска: две селедки, ломтик черного хлеба, два крутых яйца, одно яблоко сорта «Антоновка», сто граммов сливочного масла, одна столовая ложка растительного масла, одна луковица…

– Сейчас получишь! Представитель избранного народа!! – тоже не выдержал Гаврилов и показал ему увесистый кулак.

– Уже молчу. Молчу. Помечтать не дадут, – притих Моня, и глаза его потухли. Мыслями он был далеко. Наверно дома на Рымарской. Это была одна из самых таинственных улиц города, под которой находились подземные туннели – мечта экстремалов и диггеров. Я был у Мони в доме, но лишь у подъезда. Приглашать в квартиру меня как-то не решились. Может у евреев, это вообще не было принято.

Десять дней мы работали как проклятые: рыли канавы, откачивали дренажными насосами воду, ремонтировали полотно дороги. Старенькие Мазы, обдавая копотью изношенных моторов, сыпали гранитные камни, которые везли с Михайловского карьера, бульдозер Т-150 разравнивал, вдавливал их в мягкий грунт, – а мы убирали в сторону особенно большие глыбы, которые невозможно было утопить гусеницами. Даже восьмитонная махина трактора не справлялась, … но не солдаты.

Моня, не смотря, на то, что был невелик ростом, старался больше всех и командовал нами, когда мы выворачивали камни в раскачку из мокрого грунта.

– Ать! Два! Взяли! Работайте хорошо, и будете иметь бледный вид и розовые щечки. Ать два! Взяли! Да, они наняли кучу больных. Я промолчу за больного на всю голову Рому, и этого Гаврилова – явную находку для дурдома.

– Ты не командуй, а тяни! – зло таращил глаза Гаврилов.

– Я вас умоляю! Как можно так себя не щадить. Эти ребяты дружно хотят попасть в Валиховский переулок, где займут мраморные диваны временного проката, и уж там будут вести себя гораздо скромнее.

– И что у вас там в переулке?

– Да морг в Одессе, что ж еще.

– Умник! Иди сам там место занимай.

На восстановленном мосту, я почти неделю, варил перила, делал железные съезды, и получалось неплохо, так как работа была привычная. В инициативном порядке, сделал поверху ажурные завитушки и украсил балясины простыми волютами. Фотки своего творения я посылал домой. Но пересылать по Интернету «быстрому» как мысль пьяного эстонца было очень затруднительно.

– Таки да! Ты хочешь сделать радость нашему полковнику, – сказал Моня, – так, чтобы изумление застыло на его морде, между бровями и позвоночником?!

– Да пошел он! – смущаясь, скромничал я. – Мне не трудно, а людям останется.

Вечером, с приезжавшим полковником, постоянно шушукался председатель кооператива. Отходили они к дикорастущим яблоням, подальше от наших глаз, но по обрывкам долетавших фраз было слышно, что разговор крутился вокруг объемов и денег.

– Нет! И как вам это нравится?! – вздыхал Лопушок. – И этот цирк-шапито полковник осмеливается называть помощью кооперативу.

– А что! Нормально Моня. Шлифует уши, – соглашался Димка Гаврилов и неприязненно смотрел в сторону спорщиков.

Как-то закончив работу, я решил сварить из остатков пластин небольшой плоский топорик, тут же наточил его на «Болгарке», получилось неплохо. Главное его преимущество было, что он был легкий, незаметный и его можно было скрытно носить на ремне. «Авось пригодится, – подумал я. – Лучше бы я его не варил или выбросил там!». Этот топорик впоследствии сыграл очень неблаговидную роль в нашей военной судьбе.

К концу нашей командировки, на дачу с инспекцией, приехала жена полковника.

– Вот это самовар у нее! – задавленно прижимая губы ладонью, воскликнул Моня, глядя ей в след чуть ниже спины. – На троих рос – одной достался. … Н-да! Как-то Изабеллу Абрамовну спросили, шо вам больше подходит для здоровья: горячий чай или горячий мужчина? «А мене абы хорошо пропотеть» – ответствовала она. И, по сути, она была права.

За женой полковника было интересно наблюдать: ела она, вернее уплетала подобающе своей тучной комплекции, сметая все со стола как пылесос.

– Такая жлобина! – шептал опасливо Моня, округляя глаза. – Жрет все из ложком, из ножом, из вилком, будто у нее вместо пальцев повырастали гангрены!!

Женщина с принципами, она заставила нас тщательно отдраить летнюю кухню, а плиту, на которой готовили, пришлось мыть дважды. Мы очистили десятилетние слои кухонного жира заодно с заводскими этикетками. Шпичук с ней был ягненочком и называл ее Цветик.

– Угу, как ты не понимаешь, Цветик!? … Да! Конечно Цветик! …Уже бегу моя радость!!

– Прыг скок! – хотелось сказать вслед.

Но мы молчали. На даче Шпичука нам все нравилось. Тем не менее. Было смешно лицезреть этот «Цветик», в полтора центнера весом, с розовым бантом, с прижатым к необъятной груди немецким шпицем. Держала она полковника крепко.

– Я имею кое-что сказать! … – делился разведсведениями Моня, – по секрету сообщила соседка Шпичука. Вполне цивильная женщина – эта Цветик, и полковник весит тоже за сто кило без верхней одежды и нижнего давления. Но если эта мадам выходит из себя, он летает по даче не хуже «Боинга».

– Физика! – с улыбкой соглашался Димка. – Закон массы.

– Просто на каждого «звездуна» при погонах, обязательно есть своя «звездиха», – серьезно умозаключал Лопушок.

Наше возвращение прошло в аналогичном порядке. Ту половину консервов, что мы не смогли одолеть, полковник оставил на даче, а нам купил черствый пирог с брусникой, в качестве подарка. Вообще, в начале командировки за отменную работу, он обещал двухкилограммовый торт, но не срослось. Пирог был такой сухой, что только солдатские зубы могли его разгрызть, но мы и этому были рады, – с чаем, он улетел на ура.

– Нет таки не правильная у него фамилия – точно «переодетый», – философствовал Моня, собирая последние крошки пирога, – не Шпичук он на самом деле, а Шпильберман. Это я вам говорю!!

Моня «своих» узнавал безошибочно, это вызывало улыбку.

– Шпильберман – Доберман! – с сожалением вздыхал Новиков, взбалтывая остатки жидкого чая. – Главное подальше от войны. День может не год, но жизнь бережет. Я бы еще поработал.

– Пару недель можно, – согласился я.

– Я бы даже пару месяцев, не отказался, а там глядишь, война кончится, – сказал Пашка.

– Может, она уже кончилась, просто нам не сообщили, – очень оптимистично высказался я.

Но это было конечно очень большим преувеличением.

***

К нашему возращению, новобранцев, с которыми мы призывались, уже не было. Нас встретили другие пацаны. Они рассказали, что «наши» умудрились, уже побывать в боях и неудачно. Трое убитых и пятеро раненых. В это верилось с трудом. Одного шибзика и балагура по прозвищу Хоттабыч, я неплохо знал по заводу; он работал наладчиком ЧПУ, двух других вспомнил с трудом.

Сразу примерил ситуацию на нас. Настроение упало ниже плинтуса.

– Блин!!! Все только начинается!?

– Кто следующий? – сказал Новиков.

Отчаянно захотелось напиться, но забор с проволочным окаймлением и охрана, были на страже. Кто-то из нас посетовал на это. Неожиданно один из новеньких – Валек Рыжков – видя, как мы страдаем, извлек из потайного карманчика тонкую 200 гр. фляжку.

– Пронес через все кордоны! Жена-медсестра. Чистый медицинский, 96 градусов! Нинка, снарядила, – торжественно объявил он, вручая нам огненную жидкость.

– Нине наш пламенный! – тут же выдал я, не вполне веря свалившейся удаче.

– Бл*дь! Друг! Как за*бись, что на свете есть друзья и они не жмоты!! – поддерживая меня, разразился в хвалебном спиче Пашка Новиков.

Эмоции зашкаливали. Пашка был самый модный из нас. Волосы мелированные, язык, проколотый с пирсингом, ногти ухожены – любимец девушек и заварушек. Он жил по-королевски на Мороховецкой набережной у магазина «Кристалл» в великолепной «Сталинке» с трехметровыми потолками и лепниной. Его амурные похождения можно было слушать бесконечно. Особенно про некоторых дамочек, которые проявляли стойкость, достойную Брестской крепости. Он уже начал иметь прекрасную половину города Харькова по второму разу и вот теперь попал под призыв. Ему было трудней, чем нам. Война и девушки находились на разных полюсах.

– Наливай, – нетерпеливо бросил Моня, разрубая рукой воздух и блестя глазами. – Жить надо так, щёбы не было больно, а помереть по глупости мы всегда успеем.

– О-о-о!!! – подхватил без слов Димка Гаврилов, наш «маленький» гигант. Он промочил ноги, откачивая воду из канав и погребов, и постоянно подкашливал. Ему налили больше всех, растерли остатками грудь и спину, замотали в хрустящий полиэтилен на ночь. Зато утром его было не узнать.

– Ну, как?

– Нормально. Как на собаке. Дома бы еще три дня валялся.

– Не говори.

Мы закурили Winston. Я угощал из домашних запасов. Тогда они еще были. Димка поведал немного о своих предках:

– Один мой дед, по отцу репрессированный, испытал ужасы Соловецких лагерей и Гулага, второй – штрафник, был ранен на Невском пятачке, подлечился, прорывал блокаду Ленинграда, дошел до Праги, его имя даже ошибочно высечено на мемориальном комплексе в Латвии как погибшего, но он выжил. Батя обеспечивал операции в Корее, служил в Египте, Африке. Там тогда шла война, о которой сильно не распространялись. Лечился долго в Крыму, потом мы поселились на Украине. Служили и воевали почти все мои предки: даже бабушка была военный водитель. У нее, правда, только юбилейные медали и отмороженные на всю жизнь ноги. Тогда автомобили были без дверок, ограничивались брезентовыми шторками, и отопления не было.

– Раньше Харьков было прекрасное место для жизни, – сказал я.

– Раньше да! – процедил Диман и сплюнул, – поэтому и остались. Маманька хотела в Ленинград. Был выбор.

– Я бы пожил в Ленинграде.

– Я тоже. Раньше бы знать.

Через три дня и нас погнали на Восток. В команде было 25 человек, земляки с Харькова, часть с Изюма, сельские, кто отвертеться не смог. Вечером прибыли в лагерь недалеко от Ямполовки.

Ямполь захватили 19 июня в результате 14-часового боя. Три блокпоста сепаров были уничтожены. Тогда же под контроль ВСУ перешел и Северск. Правительственные войска наступали методично и сокращали жизненное пространство непризнанных республик. Это не был порыв, просто удушение. Тем не менее, успехи были на лицо. Но до сих пор рядом что-то грохотало, бабахало, бубухало.

– Да тут, похоже, у чертей пункт массовой мобилизации – шутил Гаврилов. – Степь да степь кругом, а мы на городище.

– Мы не упоротые, но, скорее всего, передавят колорадов – немало сил собирают, – предположил Новиков.– Только нас сколько прибыло.

– Это бабушка надвое сказала, – возразил Диман. – Боюсь, что мы и нашу сучью страну за собой утянем.

Такие разговоры были не по мне. Призвали служить – надо, по любому. Родина у всех одна, – ну такая она не причесанная… Я, чтобы не слушать ушел.

Нас построили, посчитали и отвели в однослойные легкие палатки ПЛС. Они представляли собой большие четырехугольные тенты, натянутые на бетонное основание; вход закрывался подзором. Лежанки были устелены не струганными досками, а дорожки между ними засыпаны Янцовским отсевом. По центру, в обрамлении палаток располагалось деревянное административное здание, кирпичная оружейка и открытая столовая под легким навесом, а по периметру деревянные грибки для часовых.

Не успели мы устроиться, как без приглашения к нам явились гости, человек 20-ть в красивой форме с красно-черными нашивками Правого сектора1. При себе у них был полный комплект: броники, пистолеты, беспалые перчатки с черепами. Они, отрывая клеванты, беспардонно врывались в палатки и действовали нагло, бесцеремонно, отбирали всё ценное.

Мы пробовали дать отпор, но нам решили серьезно вломить – поучить… и пошел «махоч». Мы держались дружно, но к ним прибыла подмога. Оказалось, это был «комендантский взвод» и силы были не равные.

– Нацгвадия еб*чия, – возмущался Гаврилов, поочередно прикладывая алюминиевые ложки к распухшему глазу, – разожрались на казенке, рожи хрен обс*решь!!

Ему досталось больше всех из-за роста и очевидной слоновости.

– Обчистили, – подвел итог Новиков, – и накандыляли, … хорошо хоть инвалидами не сделали!

– У меня – сказал я тоскливо, – ушел мой любимый нож Bear Grylls, мультитул с пассатижами и блок Winstonа.

Лопушок аккуратно поворачивал направо, налево нос пальцами и кряхтел. Наконец он выдавил:

– А мне кажется, нос сломали. Таки да… хрустит что-то, а крови… не видно. Странно…?

– Может его вытянуть или слегка ударить с другой стороны, чтобы сросся нормально, – неуверенно предложил я.

– Таки зачем!? … Моня был немножко похож на умного, но не до такой степени, чтобы дамочки им восхищалась, – самокритично сказал он. – А сейчас будет совсем абзац с кривым шнобелем. Да был бы жив. Вот нарвались на комплименты.

Мы притухли, мамки далеко, мирная жизнь кончилась, – нос это наверно цветочки.

Когда пацаны разошлись из курилки я, оставшись один, позвонил домой, стараясь быть бодрым:

– Привет мама! Как вы там? … Понятно. Нас еще не привезли. … Я же тебе говорил, на даче у полковника. … Варить металл моя профессия. Восстанавливаем мост, купаюсь, рыбалка. … Нет! Ко мне нельзя. … Просто нельзя, нас скоро перебрасывают на новое место. … Я все помню, не беспокойся, горло берегу, буду звонить.

– Маманя, папаня, дед – беспокоятся, – сказал я вышедшему Новикову. – Вот звоню, раз обещал. – Я мечтательно прикрыл глаза. – Сейчас бы на Bluebirdе прокатиться с ветерком по Харькову. Подсадить девчонок. Пылится родненький, поди, куры несутся под капотом.

– Да уж! – согласился Пашка, и в глазах его появилась тоска.

***

Наутро майор представил нашего непосредственного командира – старшего лейтенанта в очках и двух сержантов. Майор был возрастной запойного вида. Он старался ни во что не вмешиваться и со всеми ладить. Безобразия, которые творились во вверенной ему части, его не интересовали. Не успел он уйти, как пришел капитан с маленькими глазками и противной ухмылочкой, очевидно из тыловиков – паскуда та еще! Выбрал бойцов, у которых обмундирование получше, и увел куда-то. Мы в этот набор не попали – успели хорошо пропотеть на даче у полковника. Вернул ребят через час, в каком-то рванье, не по росту, некоторые комплекты были в плохо застиранной крови, явно с убитых или из госпиталей. Тихо привел, … даже стеснительно и сразу виновато ушел. Есть такие стыдливые грабители или киллеры, … которые прежде чем убить извиняются:

– Ничего личного браток, прости – просто такая работа!

Пиф- паф и в дамки! У этого капитана тоже была работа на себя, небольшой бизнес который приносил устойчивый доход.

– Нас убьют – расходный материал, а форму им жалко, – бросил один из обобранных горемык.

– Все новое наши генералы уже продали ополченцам с юго-востока. Да и какая разница теперь, – обреченно обронил другой, закатывая длинные рукава.

– Войско и было неказистое – а тут полное ЧМО стало, – бросил Лопушинский морща лоб. – Кстати, знаете, как у нас в Одессе расшифровывается ЧМО? … «Человек морально опущенный».

Лопушинский у нас получил прозвище Лопушок, за маленький рост и покладистость.

– Хоть горшком называйте, только в печку не ставьте! – улыбаясь, безропотно соглашался он.

Накануне нам начали выдавать автоматы и патроны в цинках. К тесной оружейке прирос длинный хвост. Дошла очередь и до нас.

– Ну, дела! – тихо возмущался Димка Гаврилов, и глаза его наливались праведным гневом. – Приклад с первого раза не раскладывается. А сюда глянь – газовый поршень – слой хрома тоньше волоса. Треснутая рукоятка. Где они это оружие взяли? Как из него стрелять? А грязные!?

– Не задерживаем! – хмуро бросал прапорщик и смотрел бесцветными рыбьими глазами мимо нас, на следующих.

У меня и ребят оружие было немногим лучше. Мне попался АК-74М 1992 г. выпуска, без ремня, российского производства завода Ижмаш, на котором стоял год и боевое клеймо – «стрела в треугольнике». Пока разбирался, увидел, пацаны открыли цинки, матюгаются пуще прежнего – в три этажа кроют. Не знаю, где они хранили цинки и как, … но когда мы их вскрыли, там были просто сухие как в накипи комки, а не патроны.

– П*дец, я первый раз такое вижу! Как набивать рожки этой х*йнёй, – вытянулось лицо у Новикова. – А если заклинит или ствол разь*бет? Без рук останешься и с рожей козлячей.

– Зато таки самый настоящий ветеран АТО станешь, и сразу спишут. Живым останешься, – заявил Моня и серьезно посмотрел на всех.

Никто не понял, шутил он как всегда или нет. Стали отбирать, протирать, просматривать патроны. Зелено-синие гильзы были в серых раковинах, а некоторые насквозь сгнили и как спички переламывались. А что делать? Других нет! Принялись выколупывать, спрашивать себе дороже, а как там, в бою повернется, … припрет, из палки стрелять будешь.