Читать книгу Страна расстрелянных подсолнухов - Григорий Жадько - Страница 8

На следующий день к нам в расположение прибыла еще одна маршевая рота из западных районов Донецкой области, что были не под властью сепаров. Пацаны были из Волновахского, Бахмутского и Покровского районов. Их привезли, как и нас под кнутом. Многие их родственники и товарищи воевали на той стороне. Так что им было хуже, чем нам, и ненависть нацгвардов естественно перекинулась и на них. Мы почувствовали облегчение, но злость и бессилие перед новым беспределом никуда не делись. Мы подружились с донецкими, рассказали о творящихся безобразиях и поведали, что нам уже довелось пережить.

– Будем вместе держаться!

– Будем.

Первая совместная ночь неожиданно все углубила. Дневальным на пост у въезда заступил круглый как шарик Пучков из второго взвода. Пучок был любитель пожрать, и ему всегда не хватало. С собой на дежурство он прихватил банку вишневого варенья, что выслала ему мать и хлеба из столовой. Приступив среди ночи к трапезе, он был уверен, что все пройдет незаметно, но он ошибся – двое нацгвардов как раз прогуливались неподалеку.

Мягко ступая, они незаметно зашли со стороны восточного забора и обнаружили Пучка, увлеченно уничтожающего содержимое банки.

– Ах! Ты сучий потрох! Это так тебя учили в карауле стоять?! Никак не нажрешься! Зараз ми тобі покажемо, як на посту стояти!

Не велико было нарушение, но расправа с любителем сладкого была мгновенной и жестокой. Увлекшись, сбив его с ног, нацгварды начали колотить его армейскими ботинками со всей дури. Сколько это продолжалось, неизвестно, но парень оказался при смерти и благо, что его обнаружил сержант, начальник караула.

Пучка срочно увезли в госпиталь. Оказалось, был поврежден желудок, селезенка и другие органы. Потребовалась срочная и сложная операция. Речь шла о жизни и смерти. Парень должен был оклематься, но прогнозы на полное выздоровление были туманные.

Это событие легло на артиллерийскую эпопею, которую старательно замалчивали. В воздухе повисла напряженность, которую почувствовали все, даже нацгварды, хотя они были дуболомы на счет чувств. Не смотря на это, запущенная модель поведения по инерции продолжала довлеть над ними. «Политвоспитание» никто не отменял, или зачем они были нужны, так им и до передовой дослужиться было можно.

В то памятное утро залетела наша палатка. Схема, по которой мы попались, была стара:

– Слава Украине – Героям Слава!

Шептуна мы не слышали. Нас подловил бугай по прозвищу Гитлер. Он отличался особой жестокостью и бескомпромиссностью по отношению к призывникам, даже в среде себе подобных.

Это был питекантроп с низким лбом и мощными надбровными дугами, и сходство его с гориллами было поразительное. Уже находясь в части, он наколол себе несколько наколок фашистского толка. Делали такие татуировки из «жженки» – сгоревшей подошвы кирзового сапога разбавленной спиртом. «Краска» получалась более черная и яркая чем от чернил. Огромная свастика красовалась у него на шее. Он также отпустил усики как у фюрера и сделал соответствующий зачес волос. При случае и без случая он любил вставать в немецкую стойку штурмовиков СС, согнув руки в локтях, звонко щелкал каблуками, вскидывал правую руку и вытягивал ее в фашистском приветствии:

– Хайль Гитлер!

Откуда и получил прозвище. Редкая разборка или избиение происходили без его участия. Это был настоящий садист, который получал удовольствие от унижения и издевательств.

Политинформация была назначена за оружейкой и собралась как обычно пятерка отъявленных нацгвардов. Нас было восемь человек. Возможно, все бы прошло в «штатном» режиме, если бы Гитлер не приметил у Валька топорик на ремне и не попытался его отобрать.

– А это что? Ну-ка дай сюда!

Отцепив топорик, Валек выбросил его подальше в кусты, в надежде найти и подобрать его позднее. Это донельзя взбесило Гитлера. Его престиж перед нацгвардами был беспардонно поставлен под сомнение. Он начал жестоко избивать Валька, и пинками загнал его в кусты, с целью найти выброшенную самоделку.

– Разорву на части! Да ты у меня землю жрать будешь харьковский выкормыш!!

Валек скрылся в кустах, ходил, но не торопился выходить. Это взбесило Гитлера еще больше и, наконец, не выдержав, он отправился в заросли поторопить Валька.

– Мусор генетический! Бегом. Ко мне! Удобрение сделаю. Где ты скотина безмозглая!? Клоун гребанный! Сейчас пожалеешь, что тебя мать родила!

Дальше произошло непонятное!! Раздался истошный вой Гитлера, и он с трудом выскочил оттуда на одной ноге.

– А-а-а-а – а! – дико орал он.

Его вторая нога безжизненно волочилась следом. Она была глубоко разрублена в области колена. Вся нацва, доставая пистолеты, кинулась в кусты. Вооружены они были основательно – Макаровыми и Стечкиными. Валька вытащили и убили на наших глазах. Он получил не менее десяти пуль. Уже мертвого его продолжали рубить топориком и топтать ногами. Мы не могли вступиться за друга. Да! Мы просто стояли рядом и смотрели. Мы ничего в тот раз не смогли противопоставить фашистам, у нас даже не было слез.

После инцидента нас загнали в палатки и строго приказали не выходить, кроме как по нужде. Сержанты принялись тщательно шмонать вещи и за одной из палаток нашли пару неучтенных гранат Ф-1. Зеленые ребристые лимонки были аккуратно прикрыты досками. Хозяин, конечно, остался анонимным.

– Эх! Гранаты! – шепнул Гаврилов. – Кто-то умный спер и припрятал.

– Да уж! – согласился я.

– Знал бы я про них, устроил бы им политинформацию с фейерверком. Не стояли бы как обосранные.

– У нацгвардов это же нештатное оружие? – спросил я.

– Конечно, где-то надыбали. Теперь можно все купить. На черном рынке Макаров 350—400 баксов, бери, не хочу, а на складах, напрямую тебе и за 200 сольют. Везде бардак! А Синицину ган*ону, все фиолетово.

– Тоже наверно очко жим, жим?

– Наверное. Алкашина долбанный!!

– А Валька куда увезли?

– Да кто его знает.

Весь лагерь шумел как растревоженный муравейник. Далекая канонада стала настолько привычной, что о ней напрочь забыли. У нас в палатке поселился полумрак. На душе было гадко, все молчали. Моня сам с собой играл в шахматы. Новиков и Гаврилов лежали, смотрели в потолок.

– Не держим мы мазу за своих корешей, – вдруг глухо сказал Моня, отвлекшись от фигур. – И куда теперь не плюнь, попадешь в жлобов. Размазали они нас. Любая сороконожка с гнилым запахом изо рта, вооруженная учением о нацисткой борьбе нас пежит. Стоим в коленно-локтевой позе, а нас имеют и имеют.

– Моня не береди, – попросил я. – И так тошно.

– Насчет святого у нас никогда не шутили. Нельзя прощать такое. Потому что это не война за Украину. Слышите, пацаны, а Валек, это не просто солдат. Для меня Донецк не роднее австралийского фикуса. А за Валька, надо рвать их будь здоров, даже голыми руками.

Никто ему не возразил. Слов не находилось.

Я уже не мог терпеть и, начихав на запреты, вышел к курилке, позвонил домой:

– Привет мама! Как вы там? … Понятно. У нас все нормально. Сегодня на обед была перловка с мясом. До этого давали тушенку. Наверно хотят, что бы мы точно поправились. Взвешиваюсь каждый день. …Нет, на передовую пока не пускают. … Не знаю. Пока накапливаем силы, сидим в тылу. Может, покамест нас подготовят – война и кончится. … Почти не обманываю. Есть сложности. Но решаем. Обнимаю. Отцу, Ивану, деду привет.

К нам в палатку тайком пробрался Семен Рипунов. Его забрали с третьего курса мединститута. Он в медицине у нас был признанный гений, и к его мнению мы прислушивались.

– Меня тут мужики послали. Я короче это. … Сказать хочу, – неуверенно начал он.

– Да базарь уж лепила, – поддержал его Лопушок, – сметая с доски шахматы.

– Вам пособить…

– Говори Семен, – сказал Гаврик, поднимаясь с постели.

– Это короче, … Гитлеру то капут пришел. Колено ему не восстановят. Коленный сустав – самый большой и сложный у человека. Я вам говорю! Блин!! Мы изучали. Там туши свет сколько напихано. Ему кранты. На Украине – нет! В наше время – нет! Это если в Германии или Израиле может быть… и то… Но кому он нужен этот хренов нацист. На костылях будет всю жизнь кандылять даже если ногу не отнимут.

– Отщелкался каблуками Гитлер, – процедил Новиков. – И поделом скотине!

– Да в лоб ему, промеж глаз надо было этот топор засадить, – сплюнул Гаврилов. – Один ответ. Костыли – такому награда.

К вечеру приехал военный следователь Дулькин. Это был грузный мужчина, страдающий одышкой, но ему картину произошедшего преподнесли в совершенно другом виде. Как будто пребывая в помешательстве, Валек кинулся с топором на часового, который находился на посту. Применение оружия нацгвардами было вынужденным и необходимым. Нас следователь даже не попытался допросить. Достаточно было показаний нацвы и самого пострадавшего, которого скоро отвезли в госпиталь.

Ужин задержали. Ели уже после отъезда следака. Это наверно было сделано специально, чтобы кто-то из наших не дунул в уши следователю правду как было на самом деле. Нацгварды поели раньше нас, и отсиживалась у себя в комнатах. Майор не прятался, ходил между столов, нервный всколоченный, ни на какие вопросы не отвечал, только стрелял глазами и кривился как от зубной боли.

– Потом! Все потом! Да когда же это все кончится!? Ну, за що мне все это?!!

После ужина, наши и донецкие, стали собираться группками и что-то обсуждали. Нас выдавали горящие взгляды.

– Давайте объединимся и дадим бой комендантскому взводу, – предлагали донецкие. – Все-таки нас сейчас в разы больше.

– Не стоит горячиться! – отвергали другие. – У них оружие, которые они постоянно носят с собой. Надо ждать удобного случая.

– Да что там ждать!? Что ждать!? Пока они нас по очереди через колено переломают?

– Да давайте попробуем!

– Нет! Ну, в натуре, сколько можно терпеть!!? – раздавались нетерпеливые голоса.

– Остыньте! Тут головой работать надо, – предупреждали самые осторожные.

Чувствовалось, что что-то должно было произойти, не могло не случиться, и оно произошло.

Нацгварды жили в административном здании, сооруженном буквой «Т». Они занимали с северной стороны пять комнат рассчитанных на 6 человек каждая, и у них был обособленный вход с тамбуром и широким крыльцом. Еще две комнаты в пристройке были отведены для начальства, с отдельным входом, который заканчивался небольшой террасой сооруженной в виде портика. Терраса также имела крытую галерею, перекрытие которой опиралось на колонны. Очевидно, дом имел богатую историю и принадлежал когда-то зажиточному семейству, пока не перешел в военное ведомство.

К вечеру далекая канонада поутихла, и ужасный день сменился тревожной ночью. Не было ни ветерка. Черные деревья вокруг лагеря замерли немыми истуканами, только небо на западе еще долго оставалось более светлым. Лагерь как растревоженный улей понемногу утих. Солдатский сон сделал свое дело.

И вдруг часов в двенадцать мы проснулись от громких щелчков. В щель нашей палатки, частично застегнутой на клеванты, проникали красные отсветы. Они метались и прыгали по стенам, и слышался странный гул. Мы полураздетые дружно выскочили наружу.

– И що случилось среди здесь? – протирал глаза Моня, и лицо его выглядело заспанным.

Пылал административный корпус. Здание было сооружено из соснового бруса, высушенного за много лет до состояния пороха, и горело оно со стороны, где обитали нацгварды. Огонь широкими языками обнимал стены, но дыма почти не было.

– Ух! Ты! Как пластает! – удивился Новиков. – Слышите жар, какой.

– Ага, слышим и даже ощущаем, – бросил Гаврилов, озабоченно поглядывая в сторону пожара.

– Видать у кого-то нервы сдали!

– Не иначе.

Из всех палаток тоже выскакивали бойцы. Они собирались группками, но никто не рвался спасать запертых в здании. Именно запертых, я не оговорился. Дело в том, что на окнах, очевидно с незапамятных времен были установлены решетки, а единственная дверь, – выход к спасению, по неизвестной причине не открывалась. Слышно было, как в нее колотили изнутри, а она не поддавалась. Крепкая дверь со стальным усилением, сделанная еще в совковые времена, выдерживала напор десяток тел.

Я оставил ребят и быстро обошел здание. С обратной стороны, оно пылало даже больше, чем с лицевой. Очевидно, что очагов возгорания было несколько.

– Что там? – встретили меня пацаны.

– Еще сильней горит! Грамотно кто-то постарался.

– Да-а… Поссадю-ют?! – коверкая язык, сказал кто-то задумчиво с расстановкой из темноты.

– Зубы сломают! Пусть найдут! – ответили ему с другого конца. Ночь не позволяла разглядеть лица.

Выскочили с западного входа напуганные: майор, оставшийся на ночь капитан из управления и наш капитан. Они были еще не совсем трезвы, что-то кричали, но среди треска и гула было не разобрать.

– А это что за цирк? – бросил Гаврилов, с презрением оглядывая начальство в непотребном виде.

Капитан – что был приезжий – второпях набрасывал на плечи полосатые подтяжки и застегивал гульфик в передней части брюк. Лица у всех были перекошенные.

– Посмотрите у майора от пол-литры, руки как у Ойстраха об скрипку трясутся, – заметил Моня.

– Это от страха наверно. Сорвут погоны. Пролетела пенсия в четверг.

– Не посадят уже хорошо.

Пламя, с хлопком, взвилось на несколько метров выше крыши, это прогорела кровля. Рубиновые искры высоко взлетали в горячих потоках воздуха и медленно гасли в ночном небе. Послышались выстрелы, сперва одиночные, потом торопливо скомканные, напоминающие прерывистую очередь. Стреляли изнутри по двери, в области замка, петель. Летели, отщелкивались щепки. Бойцы, что находились поближе, опасливо разбежались по сторонам, опасаясь шальных пуль. Вокруг замка «прострочился» неровный квадрат.

– Догадались суки, – процедил Гаврилов. – Тоже жить хотят. Да ничего… пусть поджарятся немного, в себя войдут.

В дальнем углу здания, вдруг что-то глухо обрушилось, вызвав мощный столб искр и в ту же секунду, под напором тел, дверь поддалась. Она сошла с петель. Из проема одновременно выскочило, скорее, выпало несколько человек. Нацгварды легко сломали ограждение крыльца, состоящее из фигурных столбиков, соединённых сверху перилами и, падая и кашляя, начали разбегаться прочь. Стали выбегать и остальные, а последние уже не бежали, выбирались на карачках, ползли. Лопушок не выдержал, принес пару ведер воды. Закрываясь от жара локтем, он поочередно плеснул в проем воду. Он был в гордом одиночестве. На него смотрели кто с равнодушием, кто с осуждением.