Читать книгу Зов Времени - Григорий Саамов - Страница 3

Любая мама для своих детей всегда особенная и лучше всех. Так было, так будет всегда и воистину так должно быть.

Но все-таки моя мама Софья Георгиевна, в девичестве Богверадзе, была и на самом деле особенная. Миниатюрная красавица с великолепным античным лицом, добрыми, исключительно выразительными карими глазами. Ей очень шли темно-каштановые, почти черные волосы. Мама улыбалась как никто больше – ласково, по-доброму. Но в гневе она могла быть и суровой. В такие минуты, что бывало крайне редко, в глазах появлялись холодные искорки, а в голосе – металл. Маму Бог наградил многими талантами. Необыкновенно богатое чувство юмора и артистизм, выразительные жесты и мимика, абсолютный музыкальный слух, отличный голос в сочетании с колоссальным трудолюбием давали ей возможность стать знаменитой певицей или артисткой. Но семья для нее всегда была главнее всего в жизни.

Родилась наша мама в маленьком, но очень колоритном городе Сигнаги, что в 80 километрах от Тбилиси. Еще в школе ее заметил преподаватель пения и пригласил во взрослый хор при городском Доме культуры. Этим хором руководил известный хормейстер Нико Сараджишвили, брат великого тенора, многие годы выступающего в «Ла Скала», Вано Сараджишвили (1879–1924). Скоро она стала солисткой этого хора.

Окончив среднюю школу, талантливая девушка собиралась продолжить занятия пением, но она еще раньше встретила юношу (моего будущего отца), тоже музыкально одаренного, к тому же уже известного в городе финансиста, и вскоре они поженились. Мой брат Роберт там и родился, в Сигнаги. А через два года отца перевели в город Телави, где наша семья и обосновалась. Через пять с половиной лет после рождения брата родился я. Конечно, маме было уже не до учебы. Но музыкальные таланты наших родителей не пропали даром: отец отлично играл на восточном щипковом инструменте тари, на мандолине, а мама играла на гитаре и пела. Когда мы с братом подросли, тоже стали играть на разных инструментах, и образовался интересный семейный квартет. Причем мы могли меняться инструментами, что всегда удивляло гостей, которых в нашем доме было всегда много. Конечно же, и душой, и главной солисткой семейного вокально-инструментального ансамбля была наша мама.

Мама. Здесь ей 19 лет. Фото неизвестного автора

Однажды, когда мне было лет 9, к нам из деревни приехал двоюродный брат мамы Александре Хмаладзе. Мама нам рассказывала, что он хорошо поет, но то, что я услышал, превзошло все ожидания. Вечером они с мамой и братом стали петь многоголосые песни и так проникновенно, что я дрожал от восторга. Мне особенно понравилась в их исполнении песня «Лети, черная ласточка». Запевал Александре, мама пела первым голосом, а Роберт басил. Как же это было красиво!

Помню еще такой случай. Был выходной день, я еще нежился в постели. Вдруг я услышал, как в соседней комнате мама играет на гитаре. Играла она какой-то вальс, который раньше я не слышал. Это было какое-то чудо. Наверное, я ради этого маленького «маминого» вальса стал играть на гитаре. Играл до боли в пальцах, до крови. Этот вальс я играю до сих пор, особенно когда одолевает ностальгия и бывает грустно.

Конечно, в нашем доме были не только песни и музыка.

Была еще война, был голод. Отец на фронте, мама одна тянет всю семью. Нас двое и еще больная бабушка, папина мама. Ходить в школу каждый день не было возможности. Надо было помогать маме, ходить в лес за дровами, копать огород. Да и не в чем было ходить: не было ни обуви, ни одежды. Были и другие невзгоды, в том числе болезни. И все умела, все могла преодолевать наша необыкновенная мама. Помню, ее за хорошую работу премировали тремя килограммами кукурузной крупы и килограммом свиного сала. В то время это было огромным богатством. Мама наварила кашу, и мы ели сколько хотели. Это был первый и единственный случай после начала войны, когда мы поели досыта. Сама мама даже не могла есть: смотрела на нас и плакала.

Война в конце концов закончилась, жизнь постепенно стала налаживаться.

Если выдавался свободный вечер, мама могла не только играть или петь, но и показывать дружеские пародии, в основном на наших друзей и знакомых. Тогда этого жанра вообще не существовало, и поэтому не могу объяснить, откуда все это взялось. Особенно хорошо она изображала нашу соседку, которую все звали Скели Ола, что в переводе означает Толстая Оля. Она на это прозвище не обижалась, потому что и на самом деле была не только толстой, но и доброй. Но когда узнала, что мама ее изображает, пришла к нам и сказала:

– Соня, говорят, что ты меня передразниваешь. Я от тебя этого не ожидала, но хотела бы все это увидеть своими глазами. Мама вначале даже растерялась, но быстро поняла, что объяснять беззлобность ее шуток бесполезно, лучше показать все как есть. И показала. Соседка сначала напряженно смотрела и слушала, как ее «делают», потом вдруг стала смеяться так громко и задорно, что и мы стали хохотать вместе с ней. Кстати, это редкий случай: мало кто правильно понимает пародии на себя. Потом мы пели песни, пили чай, а мама нам показала еще несколько номеров, в том числе – еще один свой коронный номер – пародию

Мама, её сестра тётя Кетеван, муж тёти Михаил Гогуадзе, их сын Лаврентий и мы с братом Робертом. Фото неизвестного автора

на свою портниху, которую все знали как жену Саши-часовщика. Сейчас даже удивляюсь, откуда у мамы брались силы на песни, на шутки, ведь приходилось много и напряженно трудиться и на работе, и дома.

Мама почти всю жизнь работала секретарем-машинисткой на Телавской шелкомотальной фабрике, и до войны, и после, и до самого конца. Ее знали и любили все не только на фабрике, но и в городе. Мама была общительная и добрая, старалась всем помочь в трудную минуту. Но и у нее бывали трудные времена: отец иногда увлекался женщинами. Было несколько таких случаев. Тогда маме бывало очень тяжело, и мы старались поддерживать ее.

Последнее фото с мамой, 1959 год.

Фото Л. Гогуадзе

Мама всю жизнь мечтала иметь свой дом с камином, садом, виноградником. Для климата и природы Кахетии это не такая уж невыполнимая мечта. И мы стали строить такой дом. Правда, я в это время учился в институте и участвовал меньше всех. Кроме этого, у меня почему-то не лежала душа к этому дому. Даже не могу объяснить почему, как будто он должен был принести нашей семье несчастье. Но вслух я об этом никому не говорил. Дом наполовину уже был готов, мы переехали уже туда, сад стал подрастать, виноградная лоза – давать урожай. Постепенно неприятные предчувствия стали забываться.

Единственное, что в нашей семье никогда не забывали, это песня. Мы пели всегда. Позже, когда я уже работал в типографии и редакции, играл в городском самодеятельном джаз-оркестре, я попросил маму напеть мне песни своей молодости. Она это делала с удовольствием и мастерски. Поэтому я решил записать наши песни, и в первую очередь мамины. Я так и поступил: купил магнитофон «Яуза» и записал несколько песен. Мама прослушала запись и сказала:

– Сотри, пожалуйста, я спела неудачно. Приедешь из Тбилиси, запишем все сначала. – К сожалению, я послушался, хотя мне понравилось, как мама спела и как звучала запись, а мама была слишком строга к себе…

Это было вечером 2 декабря 1960 года. Назавтра утром мы, то есть наш оркестр «Цицинатела» («Светлячок»), выезжали в Тбилиси, где мы должны были выступить в прямом эфире по республиканскому телевидению.

3 декабря утром мы приехали в Тбилиси и весь день находились в зале Дома офицеров, откуда должна была идти передача: репетировали, готовились. Телевизионщики настраивали свою аппаратуру. И мы не знали, что делается в мире в этот день, так как весь мир сфокусировался для нас в этом зале.

А случилось в этот день для нашей семьи самое страшное: маму сбила машина и она скончалась на месте. Она утром шла на работу, ей осталось перейти только улицу, но, увы. Мне не сообщили о случившемся, чтобы не сорвать передачу, к которой мы готовились целый год. А в Телави, где все знают друг друга, люди смотрели телевизор и плакали, понимая, что я играю и пою, не зная о постигшем нас горе.

Хоронил маму весь город, друзья и близкие, знакомые и совсем незнакомые люди.

После похорон я вспомнил о магнитофоне, включил его, надеясь, что хоть что-нибудь сохранилось. Но, увы, ничего. Я не могу простить себе до сих пор, что не записал раньше мамин голос, не сохранил его.

После мамы отец вообще не мог уже жить в нашем доме, все время старался уезжать в командировки или уходить к родственникам или друзьям. В конце концов он сказал нам с братом, что решил продать дом и переехать в Тбилиси.

Так осиротела и распалась наша дружная семья, и мы разъехались кто куда. Брат с женой переехали к ее родителям, а я в 1967 году уехал в Подмосковье, где жила мать жены.

Прошло очень много лет, но боль не утихает до сих пор. Ведь маме было всего 53 года.