Читать книгу Труженик Божий. Жизнеописание архимандрита Наума (Байбородина) - Группа авторов - Страница 4

По своему происхождению отец Наум был плоть от плоти боголюбивого русского крестьянства, что наложило глубокий отпечаток на весь склад его личности и всю его жизнь. Конечно, далеко не все русские крестьяне жили святой жизнью – везде встречаются люди разные, и одна лишь принадлежность к сословию не говорит о нравственных качествах человека. Но все же благочестивому русскому крестьянству в лице лучших его представителей были свойственны многие добрые черты, воспитанные тяжелым трудом на родной земле и многими поколениями верующих предков.

Поэтому во все века среди монахов Святой Руси было много выходцев именно из крестьянства – сам образ жизни зачастую уже готовил человека к монастырю. Недаром преподобный Силуан Афонский говорил, что хотел бы иметь такого старца, каким был его отец – простой и неграмотный тамбовский крестьянин, который хоть и читал «Отче наш» с ошибками, однако был кротким и мудрым человеком. Труд на земле с молитвой делал русского крестьянина кротким и терпеливым, привычным к тяжелой работе ради пропитания себя и своих близких.

Семьи, как правило, были большими; пять и даже десять детей в них не были редкостью, и потому каждый ребенок с детства приучался служить своему ближнему, помогать и заботиться о других. В таких больших семьях соблюдалась строгая иерархия, и слово главы было законом для младших. Даже если это были уже взрослые и женатые люди, перечить старшему в роду они не имели права, рискуя навлечь на себя нешуточное наказание в случае неповиновения. Так человек приучался к послушанию – важнейшей добродетели монастырской жизни, одинаково необходимой ему и в миру, и в монастыре.

Непростые условия, в которых занимался своим трудом русский крестьянин, заставляли его приобретать не только трудолюбие, но и смекалку, изобретательность и практическую хватку. Суровая русская природа не прощала ни лени, ни ошибок. Для того чтобы вести здесь хозяйство, надо было очень многое научиться делать самому, не ожидая помощи других людей, до которых зачастую были сотни верст пути. Поэтому крестьянин приучался не бояться трудностей, привыкал выживать в любых обстоятельствах, полагаясь не на чьи-то руководства и инструкции, а на собственные голову и руки. Благодаря этим чертам русский человек освоил далекий бесприютный Север, огромные пространства Сибири и Дальнего Востока, через которые добрался даже до Америки.

Однако, несмотря на все усилия, умения и смекалку, результат упорного труда русского крестьянина все равно нередко оставался непредсказуемым. Слишком многое в зоне «рискованного земледелия», к которой относится подавляющая часть русских земель, зависело от капризов переменчивого климата. То сушь, то дождь, то вёдро, то снег, то зной – вот и получалось, что сколько бы ни старался труженик, а об урожае оставалось только молиться. Так с детства и заучивал русский крестьянин, что «без Бога – ни до порога», молился сам и учил молиться детей и внуков.

А поскольку молитва без добрых дел – как птица без крыльев, то старался сельчанин жить всегда в страхе Божием и в церковной ограде, видя в богослужении не тяжкую повинность, а жизненную необходимость – и, конечно же, красоту. Хотя многие крестьяне были неграмотны, но, внимательно вслушиваясь в церковное чтение и пение, развивали ум и укрепляли веру, приобретая с годами мудрость и рассуждение.

Так и проводил свою жизнь русский крестьянин в миру, словно в монастыре, в точности по старинной поговорке: «Свет инокам – Ангелы, свет мирянам – иноки». И если уж доводилось ему вступить в монастырское братство, то здесь находил он много знакомого и сродного себе с детства, вливаясь в монастырскую жизнь, как в родную стихию. Тем более что известна она была ему и по опыту «хождений на богомолье» – паломнических путешествий к ближним и дальним святыням, в которые крестьянские семьи порой отправлялись почти в полном составе. Во многих местах существовал обычай отправлять юношей и девушек на воспитание в монастыри на полгода или год перед тем, как для них должна была начаться взрослая жизнь, – тем более что в монастыре нередко уже подвизался кто-нибудь из родни и мог присмотреть за молодежью. Обычай этот был очень распространенным – архангельские поморы, например, считали обязательной частью воспитания юноши год, проведенный в послушниках Соловецкого монастыря.

Хотя отец Наум родился уже в то время, когда весь вековой уклад благочестивой крестьянской жизни стремительно разрушался, однако веру предков трудно было искоренить в первом же поколении рожденных в Стране Советов. А то, что происходил отец Наум из старинного крестьянского рода, известно из истории его семьи.

В миру будущего Старца звали Николай Александрович Байбородин. Фамилия Байбородин – редкая, ее можно встретить не в каждом словаре и справочнике. Необычным образом соединились в ней два не самых примечательных слова – «бай» и «борода». Слово «бай» – того же корня и значения, что и старинное русское слово «баять», то есть «говорить», «рассказывать»[1]. Мы до сих пор, не задумываясь об изначальном смысле этого корня, используем его в нашей речи, когда говорим, что кто-то – «обаятельный» или же рассказывает нам «байки». Этим же словом могли назвать и хорошего рассказчика, речистого человека, а вот слово «байбора» или «байбола» еще в XIX веке служило прозвищем болтуна или пустомели[2]. Прозвище же «байборода» могли дать человеку, который в своей жизни имел две отличительные особенности: хорошую речь и заметную бороду – а ведь и то и другое высоко ценилось у русских крестьян.

Неизвестно, кем был тот самый первый речистый бородач, что дал имя целому роду, однако прозвище это мы встречаем уже в самом начале XV века во Второй Псковской летописи под 1406 годом (вернее, под 6914-м, по принятому тогда летописному исчислению «от Сотворения мира»). В тот богатый напастями год, отмеченный коварным нападением литовского князя Витовта на Псковские пределы, случилось еще одно бедствие, достойное запечатления в летописи. В самый Духов день, пришедшийся тогда на 31 мая, в городе разразился страшный пожар, от которого выгорел едва ли не весь деревянный Псков. Начался же он от дома Оксентия (Авксентия) Байбороды, вероятно всем здесь хорошо известного, поскольку летописец не находит нужным уточнять, кто это, упоминая дом этого человека в качестве понятного каждому ориентира[3].

Больше нам, к сожалению, ничего не известно ни о псковиче Авксентии Байбороде, ни о его ближайших потомках, которые могли унаследовать это прозвище в качестве «родового», то есть фамилии. Но одно мы знаем точно: тот случившийся в 1406 году памятный пожар оказался далеко не самым тяжким бедствием в истории города. Вероятно, бурная история Пскова в последующие два века и побудила наследников рода Байбороды поискать счастья в других местах.

С середины XV века вольная Псковская республика подпала под жесткую власть московских наместников, старавшихся править твердой рукой без особой оглядки на вече и местные законы, а с 1510 года и вовсе лишилась былой независимости. Как ни бунтовали и ни восставали вольнолюбивые псковичи, пришлось им все же смириться перед новыми московскими порядками. И чем дальше, тем зависимость от этой власти становилась все тяжелее – особенно для крестьян.

Те же, кто хотел сохранить прежнюю вольность, вынуждены были отправляться в края, где свободы пока оставалось больше. Так и разбрелись Байбородины по широким просторам Московского государства, хотя куда и когда именно, сказать сейчас невозможно. В 1624 году встречаем мы крестьянина Бориса Байбородина в пределах Нижнего Новгорода. Позже носители этой фамилии жили и в поволжском городе Ярославле[4].