Читать книгу Труженик Божий. Жизнеописание архимандрита Наума (Байбородина) - Группа авторов - Страница 5

Хотя мы и не можем сейчас говорить об этом с полной уверенностью, однако основная часть рода Байбородиных, по-видимому, двинулась из Пскова на Север, на Вилегодчину, – в земли, расположенные на лесных берегах реки Виледь. Места эти, лежащие севернее Вологды и южнее Архангельска, еще с XII–XIII веков начали осваиваться новгородскими хлынами и ушкуйниками – речными пиратами, торговцами и колонистами, прямыми «идейными» наследниками буйных викингов.

В XIV веке, с основанием города Хлынов и образованием Вятской республики, сюда перебралась практически вся новгородская вольница, которой давно уже было тесно в Господине Великом Новгороде. На своих быстроходных судах-ушкуях (от которых и получили они свое прозвище) вятские ушкуйники совершали буйные набеги на Скандинавию, на Булгар и Золотую Орду, не раз разоряли ордынскую столицу Сарай-Берке, забирались в Зауралье и Западную Сибирь, а порою грабили и русские города, участвуя в междоусобицах того времени. Но под защитой этого грозного речного братства русские колонисты из Новгорода и Пскова могли спокойно селиться на новых землях до самого Приуралья, не страшась ни коми-зырян, ни черемисов, ни вогулов.

Здешние места тогда слыли богатыми и, хоть и не слишком годились для землепашества из-за болот и суровых северных морозов, предлагали множество возможностей для торговли и промыслов. Оттого и спорили за эти земли в XV веке Новгород, Великий Устюг и вольная Вятка. Край этот изобиловал соляными варницами и пушниной. А ведь и то и другое было жизненно важным для всего Московского государства, где без соли для заготовок и мехов для тепла долгую зиму пережить было невозможно. Так что селившийся здесь народ варил соль и занимался охотой и рыбалкой, продавая соседям плоды своих трудов. Еще больше пушнины можно было получить на Урале и в Сибири, с обитателями которых вилегодцы вели активную торговлю. Немалым подспорьем были также борти, с которых собирали воск и мед богатого северного разнотравья.

Так постепенно, век за веком сложился здесь, на берегах петляющей средь дремучих лесов и болот Виледи, особый народ – вилегодцы. Русские переселенцы из Новгорода, Пскова и других краев постепенно смешались с коми, начало крещения которых в здешних местах положил еще святой Стефан Великопермский. Местные жители и пришельцы жили без особых усобиц, по крайней мере ни из летописей, ни из преданий народных о них ничего не известно.

К началу же XVII века местные коми уже считали себя русскими – что вообще свойственно было нашей истории с древности. Слово «русский» у нас всегда означало «православный», и принимавшие крещение финно-угры начинали именоваться «русскими» как среди своих соплеменников, так и среди славян. Сами вилегодцы, относя себя, конечно же, к русским людям, малую свою родину при этом отделяли от прочих земель, именуя Вилегодчиной. «Вилегда и Вологда одной буквой отличаются, – говаривали местные мужики, – а разница большая!» Действительно, несмотря на сравнительную близость Вологодских краев к Вилегодчине, разница между ними ощущалась уже «на слух» – не встретить здесь было характерного «окающего» вологодского говора. Вилегодцы разговаривали на свой собственный манер – плавно и певуче.

Шаг за шагом крепкая власть единого Московского государства добралась и до этих мест. В конце XV века рухнула под ее ударами Вятская вечевая республика. Самые непокорные удальцы были переселены ближе к Москве и на южные границы царства или же успели бежать на Волгу и Дон, где как раз складывалось вольное казачество. Те же, кто остался, должны были проститься с былой свободой, все более и более превращаясь в зависимое крепостное крестьянство, как и на большей части Московских земель.

С XVI века в соседнем Сольвычегодске начинает возвышаться род промышленников и купцов Строгановых. К концу этого столетия Строгановы получают власть над неохватными просторами Приуралья, Урала и Западной Сибири. Что же до вилегодских крестьян, то в XVII–XVIII веках они превращаются в крепостных огромной строгановской «империи», вернее, «майората», как начинают называться тогда владения графов и баронов Строгановых. Прежним вольностям вилегодцев настал конец.

Конечно, Строгановы на своих землях старались развивать соляные, охотничьи и рыболовные промыслы, существовавшие здесь издавна, но права на все угодья принадлежали теперь им. Многим вилегодцам пришлось теперь все больше приучаться к занятиям сельским хозяйством, на которое в условиях Крайнего Севера приходилось затрачивать намного больше усилий, чем в хлебородных областях, находящихся южнее. Здесь же за короткое лето не успевали вызреть ни пшеница, ни даже рожь, а потому из зерновых культур можно было сеять только неприхотливые ячмень и овес. Крестьянский труд на Вилегодчине требовал не только большего усердия, чем в иных местах, но и величайшей изобретательности.

Пригодная для обработки земля располагалась главным образом в пойме реки Виледь, где и возникли практически все поселения вилегодцев. Остальные же земли были не просто покрыты густыми лесами, но на многие версты здесь тянулись непроходимые болота. Зыбкие «мшавы», как называли на Вилегодчине покрытые чахлым лесом и зелеными мхами болотистые просторы, чередовались с торфяными «вадьями» – бездонными темными полыньями, готовыми вмиг засосать неосторожного человека, и с коварными изумрудными «чарусами», сверху покрытыми цветами и травой, однако гибельными даже для мелкого зверя.

И вот на этих гиблых болотах и лесных лужайках умудрялся вилегодский крестьянин накосить на зиму по пять-шесть возов сена для своих кормилиц-коровенок. Заливных лугов для стад было недостаточно, и оттого приходилось работящему хозяину в сенокосную пору отправляться за тридцать верст от дома и ехать лесами на свои покосы, несколько верст затем преодолевая пешком по непроезжим тропинкам, а непроходимые болота преодолевая ползком на четвереньках с двумя жердочками в руках. На островках среди болот косил он траву, страдая от безжалостной болотной мошки и комаров, от которых не спасают ни дым, ни деготь, так что к концу дня лицо от укусов распухает так, что глаза превращаются в узкие щелки. А в жаркий полдень мошка́ и комарье уступают место слепням и оводам, что больно жалят и людей, и скотину.

Но без этого тяжелого и мучительного труда не запасти было вилегодцу достаточно сена, а без него скотине не выжить долгой северной зимой. Без скотины же не будет не только молока и знаменитого северного масла – не будет навоза, которого много может скопиться за зиму, пока весь скот стоит в стойле. А не будет навоза – нечем станет удобрять местную тощую землю, где сплошь песок да суглинок, и ждет тогда хозяина еще и неурожай. Так приходилось вилегодцам проявлять упорство и изобретательность, чтобы научиться вести хозяйство там, где делать это было заведомо сложно и несподручно.

И хоть не родились здесь ни рожь, ни пшеница, так что хлеб приходилось покупать в более южных областях, зато хорошо росли лен и конопля. Пришлось вилегодцам освоить непростую и трудоемкую технологию производства льняных и посконных (то есть сделанных из волокна конопли) тканей. Мало-помалу научились они изготавливать ткани такого качества, что отбою от покупателей не было, и производство это стало приносить хороший доход. Причем покупали их не только в России, но и за границей уже с середины XVI века.

Английский купец в России

Началась эта зарубежная торговля вилегодцев в августе 1553 года, когда в устье Северной Двины вошел английский корабль «Эдуард Бонавентура» под командованием Ричарда Ченселора. Это был один из трех кораблей сэра Хью Уиллоби, отправленных королем Эдуардом VI на поиски северного пути в Китай и Индию, – и единственный, которому повезло сохраниться в этом опасном походе. Британцы были весьма удивлены, узнав, что вместо Китая оказались в Московии, однако быстро оценили выгоды своего открытия.

Вскоре с разрешения царя Иоанна Грозного была учреждена британская Московская компания, получившая исключительные права на торговлю с Россией, которые она сохраняла вплоть до конца XVII века. Среди прочего компания занялась скупкой русских льняных и конопляных тканей, так что вскоре практически все корабельные канаты королевского флота стали изготавливаться из русской пеньки, немалая часть которой производилась на берегах Виледи. Так вилегодцы, потеряв одни выгодные промыслы, приобрели новые, помогавшие им крепко стоять на земле их сурового северного края.

Да и развитие торгово-промышленных предприятий всесильных Строгановых вскоре стало приносить немалую выгоду и вилегодцам. Освоение Строгановыми Урала и Сибири открыло русскому человеку новые просторы для новых возможностей. И год от года из Московских земель на Восток текло все больше и больше переселенцев. Кто отправлялся в путь в поисках лучшей жизни, а кто и подневольно, по царскому указу. Через глухие прежде леса пролег оживленный тракт, связавший европейский центр государства с бескрайней Сибирью и ее богатствами, – и шел он как раз по землям Вилегодчины вплоть до конца XVIII века.

Этот оживленный торговый путь преобразил вилегодскую глушь. Проезжим людям нужны были постой и еда, фураж и свежие лошади и еще множество всякой всячины, так что в вилегодских селах закипела торговля, и дела местных жителей пошли в гору. Именно тогда вилегодцы возвели здесь первые каменные храмы, да и свои собственные дома стали строить широко, из вековых неохватных деревьев.

Именно благодаря этим новым каменным храмам мы теперь точно знаем, что, по крайней мере, в конце XVIII века на землях Вилегодчины уже не в первом поколении жили потомки рода Байбородиных. «Исповедские книги», которые велись в Синодальный период при каждом храме, отмечали на своих страницах все наиболее важные события в жизни прихожан: крещение, венчание и отпевание, а между ними порой и частоту приступания к Таинствам исповеди и причастия, или, как тогда выражались, «говения».

В «исповедских книгах» Свято-Преображенского храма Спаса-на-Виледи, что стоял в селе Павловском, с 1791 года имеются сведения о восьми поколениях Байбородиных, живших в приходе этого храма в деревне Петрушинской тогдашней Северо-Двинской губернии. Более ранних записей при церкви не сохранилось, но очевидно, что к 1791 году Байбородины были людьми не новыми и пришлыми, а уже давно и крепко пустившими корни на этой земле. Так что кажется вполне возможным, что это и были те самые потомки псковича Авксентия Байбороды, возможно покинувшие родные пределы еще в XV веке как из-за личных невзгод (пожар), так и из-за перемен в жизни всего их родного города, заставивших искать лучшей доли на вилегодском Севере.

Здесь и выковался у Байбородиных крепкий северный характер, доставшийся по наследству отцу Науму. Упорство, трудолюбие и терпение соединялись в нем с вдумчивостью, изобретательностью, желанием и умением учиться чему-то новому – ведь всего этого требовала от крестьянина едва ли не ежедневная необходимость преодолевать всевозможные трудности. Недаром впоследствии, уже в советское время, вышло из этих мест немалое число талантливейших ученых, изобретателей, крепких государственников и хозяйственников. Даже знаменитые рубиновые звезды, украсившие башни Московского Кремля, были изготовлены под руководством вилегодца Серафима Михайловича Бреховских из особого прочнейшего стекла, которое он изобрел.

Кругозор вилегодского крестьянина отнюдь не замыкался собственным родным краем, как бы красив он ни был. Жизнь на Сибирском тракте, которым проходили и проезжали самого разного чина люди со всех концов России, давала ему представление о том, как живет его огромная Родина. Затем, когда в XIX столетии в Сибирь и на Урал пролегли новые торные пути, сместившиеся южнее, нужда заставила вилегодца самого отправляться на отхожие промыслы – как и многих подобных ему уроженцев северных губерний. В больших крестьянских семьях кто-нибудь из взрослых сыновей уходил надолго, возвращаясь в родные края лишь раз-два в год на краткие побывки, кто-то оставлял свой дом зимой, когда кончались полевые работы и было вдоволь свободного времени.

Рукодельный и мастеровитый вилегодский мужик, и сам владевший многими ремеслами, без труда при необходимости учился чему-то новому на стороне. Рабочие руки его пригождались и в Питере, и в Москве, валили архангельский лес и бурлачили на Волге. А возвращаясь к родному очагу, вилегодец щедро делился с охочими слушателями историями о своих похождениях, наподобие той, которой позабавил односельчан в родной деревне Зарниково Егор Иванович, недавно вернувшийся из странствия, что довело его до самого столичного Петербурга.

«– О, Питер – город большой! – рассказывал он собравшимся. – Дома там огромадные! У нас во всей округе таких домов нет. А какие там большие магазины! Больше, чем дома. В Питере вывески на магазинах очень огромадные. Буквы на вывесках с наш дом. Вот идем как-то раз мы с другом по Невскому прошпекту, вдруг откуда ни возьмись падает такая огромадная буква прямо на нас!

– Как же ты остался цел и невредим?

– Дак ведь то был мягкий знак!»[5]

Не раз потом еще довольные слушатели просили балагура порадовать их каким-нибудь рассказом о Питере, его домах и магазинах. Шутку, веселый рассказ всегда любили и ценили в русской деревне. Любил их и Батюшка отец Наум, порой перемежавший серьезные наставления доходчивым и остроумным шутливым рассказом.