Читать книгу Леонора. Девушка без прошлого - Хармони Верна - Страница 28

Ган с американцем разбили лагерь где-то в пустынной местности между Вулганги и Кулгарди. Ночное небо раскинулось над их головами черным куполом от одного края земли до другого. В лунном свете поверхность равнины казалась покрытой голубым льдом, и на фоне темного неба выделялись черные силуэты высоких тонких деревьев. Звезды были похожи не на алмазы, а на светящиеся твердые шарики, висевшие у самого горизонта.

– Никогда не видел такого неба. Ни разу!

Оуэн Файерфилд зачарованно смотрел вверх, задрав голову и упершись руками в поясницу, пока Ган при свете керосиновой лампы устанавливал палатки, а затем, наломав веток акации, разводил костер. Ветра не было, и пламя устремлялось строго вверх, посылая белый дым прямо к звездам.

– А что у нас поесть? – спросил мистер Файерфилд, потирая руки.

– То же, что и прошлой ночью. – Ган полез в парусиновую сумку и достал оттуда нож, котелок, пару консервных банок и кружки. – Бобы и соленая свинина.

– Так готовьте поскорее! Я что-то проголодался.

Ган хмыкнул:

– Поверить не могу, что вам нравится эта бурда.

– Нельзя же постоянно питаться вонючими сырами и гусиной печенью, мой друг.

Ган смягчился:

– Погодите, мы скоро доберемся до озера Дуглас. И там я приготовлю вам ручьевую форель и раков. Поджарю на углях целиком. Готов биться об заклад, что таких вкусных вещей вы еще не пробовали.

– У меня уже слюнки потекли. – Американец хлопнул в ладоши. – А кофе у вас есть?

– Похоже, я его пережарил. На всякий случай предупреждаю.

– Чем чернее, тем лучше. – Он присел на чурбак, который Ган положил у огня. – Так вот она какая ваша жизнь…

Ган вскрыл ножом банку бобов, и соус плеснул ему на руку:

– Думаю, да.

– Вы прямо вымирающий вид.

– Я в курсе.

Он вывалил бобы в потемневший от копоти котелок.

– Как думаете, когда мы доберемся до Пилчард Майн?

Ган поискал в небе Южный Крест:

– Послезавтра. Во второй половине дня.

Огонь весело лизал сухой хворост, отбрасывая на их лица мерцающий свет. В ночной тишине прокричала сова и, не дождавшись ответа, заухала снова. Спиной они чувствовали холод буша, хотя обращенные к огню лица поблескивали капельками пота. Мистер Файерфилд лукаво поднял брови.

– Я думал об истории, которую вы рассказали мне про своего босса, мистера Мэтьюза. Про то, что его жена путается с рабочими. – Он задумчиво прищурил один глаз. – Вы думаете, мистер Мэтьюз знает, что вытворяет его супруга?

– Я толком не могу в этом разобраться, – усмехнулся Ган. – Непонятно, то ли он настолько глуп, что не видит этого, то ли ему все равно. Женщина там такая, что и смотреть особо не на что, но лично я все равно не хотел бы, чтобы какой-то Эрл облизывал мою жену своими слюнявыми губами.

Ган поставил котелок на огонь. Когда бобы закипели, он взял кусок соленой свинины, нарезал мясо ломтями и добавил в котелок. Пахло все это неплохо.

Ган перемешал бобы с мясом, разложил в оловянные тарелки и протянул обжигающе горячее блюдо Оуэну, а тот поскорее поставил его на землю. Потом Ган взял ковшик на длинной ручке, бросил туда размолотый кофе и залил водой из фляги.

– Приходится готовить в ковшике, – пояснил он. – Поэтому он и подгорел.

Но Оуэн не слушал. Зрачки его темных задумчивых глаз превратились в вертикальные щели, как у змеи.

– Я собираюсь купить Пилчард Майн.

Ган судорожно сглотнул. Этот человек собирается купить рудник? Ничего себе. Купить целый чертов рудник! И говорит об этом так спокойно, будто речь идет о покупке пары носок.

– Владельцы там швейцарцы, – негромко заметил Ган. Прозвучало это как-то невнятно.

– Ну и что из того? – повернулся к нему Оуэн.

Ган вдруг занервничал.

– Они почти не приезжают в Австралию, вот и все.

– Это значения не имеет. Я часто бываю в Швейцарии, – обронил Оуэн.

– А что, если они не захотят продавать?

– Продадут. – Они встретились взглядами. Глаза американца были холодными, что смотрелось странно на таком приятном лице. – Я всегда играю честно. Поначалу. Я предложу им справедливую цену. Золото уже закончилось, и они знают это. Если они умные, то продадут прииск по первому моему предложению. Но иногда подобные парни жадничают. Чуют запах крови в воде и стараются не дать мне добраться до висящего над ней куска мяса. В таких случаях я забавляюсь с ними некоторое время, а потом теряю терпение.

– И что тогда? – Ган, замерев, слушал его.

– А тогда, – сказал Оуэн, зачерпнув бобов из миски, – все это становится неинтересным и со стороны выглядит ужасно непривлекательно.

Если бы голос обладал цветом, сейчас он был бы у него черным. Да и тон его разительно отличался от обычного добродушного подшучивания. Ган помешал кофе, и над краями ковшика поднялись маслянистые пузыри, а к дыму костра присоединился запах подгоревшего кофе. Он снял его с огня, чтобы остудить.

– У каждого человека, Ган, есть слабость. У некоторых их даже несколько. А непорочность – это ангельское сияние с картин Рембрандта, которое не имеет ничего общего с реальной человеческой жизнью.

Теперь, когда еда немного остыла, Оуэн быстро расправился с ней в паузах между фразами.

– Если человек попадается сложный, я нахожу его слабость и использую ее.

Вилка в рот – и работа для челюстей.

– Иногда это азартные игры или выпивка.

Вилка в рот – и работа для челюстей.

– Иногда – женщины.

Вилка в рот – и работа для челюстей.

– А порой и маленькие мальчики.

Оуэн Файерфилд выскреб миску дочиста.

– Складывается впечатление, что чем больше у людей денег и власти, тем сильнее проявляется в них порок. – Он отставил тарелку в сторону и принялся за кофе. – Я нахожу их слабое место и пользуюсь этим. Согласен, выглядит это некрасиво. – Лицо его на миг стало печальным, затем на нем появилось ликующее выражение. – И когда я заканчиваю с этим, они уступают мне то, что я хочу, за бесценок и еще радуются, что смогли унести ноги.

Оуэн допил кофе, выплеснул осадок на землю и вытер аккуратные седые усы ладонью.

– Слабое место есть у каждого человека, даже у вас.

Несмотря на обжигающий кофе, по коже у Гана побежали мурашки. По давно выработавшейся привычке он попробовал использовать внешние проявления страха для защиты и с нарастающей обидой потер свой деревянный протез.

– Вы говорите про мою ногу?

– Нет, мой друг. Успокойтесь. Ваша нога не имеет к этому никакого отношения, – непринужденно ответил американец, легко переводя разговор в другое русло, словно играя с деревянным йо-йо. – Работа, – сказал он. – Ваше слабое место – работа. Вам необходимо работать, как иному человеку – дышать. У вас нет семьи, нет женщины, нет никого, кроме самого себя. И вы будете выполнять любую работу только ради того, чтобы работать, чтобы продолжать дышать. – Оуэн встал, потянулся, взял свою свернутую в рулон постель и раскатал ее рядом с чурбаком, на котором сидел, чтобы использовать его в качестве подушки. – Это благородная слабость, Ган, так что не обижайтесь. Благородная, но располагающая к одиночеству.

Ган обдумывал эти слова, но недостаточно долго, чтобы постигнуть их смысл.

Американец повернулся к нему и сонным голосом сказал:

– Вы мне нравитесь. Я мог бы использовать такого человека в своем деле. Вы заслуживаете большего, чем заниматься перевозками. Вы человек честный и преданный. Я не забуду этого, Ган. Обещаю. Черт возьми, возможно, я даже увезу вас в Питтсбург.

Ган не знал, насколько это хорошо или плохо, но постарался не допустить, чтобы подобная мысль начала приятно щекотать его изнутри, словно перышком. На первый взгляд то, что его похвалили, было здорово – как и замаячившая на горизонте перспектива. Похвала от дурака не стоит и ломаного гроша, однако из уст такого человека, как Оуэн Файерфилд, это было уже что-то. Ган сплюнул на землю горькие частички кофе, но сказанное продолжало ласкать ему слух, и он осмелел:

– А какая она у вас?

– В смысле слабость?

– Да.

– Моя жена. – Он смущенно улыбнулся и лег лицом к звездам. – И была ею всегда.

Если поселок при руднике Байлен Майн был деревней, то при Пилчард Майн – настоящим городом, который раскинулся вокруг котлована – широко открытой раны на поверхности земли, уходящей вглубь кольцами, как будто кто-то бросил в воду громадный плоский камень. По краям его расположились хижины, лачуги и просто палатки. Все брало начало от прииска – телеграф и почта, пакгауз, два ресторана, кузница, извозчичий дом. Прииск платил рабочим, рабочие платили бизнесу. А бизнес был организован прииском, так что деньги возвращались в те же глубокие карманы, из которых появлялись.

Открывать трактиры и пабы в радиусе нескольких миль от прииска было запрещено. Однако пьянство – это порок, с которым можно бороться, но не истребить, поэтому расположенные здесь два пансиона имели в цокольных этажах помещения для карточной игры, где подавали алкоголь. Продажных женщин привозили сюда каждую среду поездом.

Магазины были открыты, но движения на улицах практически не было. Все мужчины были под землей. Едкий воздух раздражал нос, от него першило в горле. Земля содрогалась от металлического звона вбиваемых свай. Лошади Гана нервно переступали, раздувая ноздри.

– Высадите меня у конторы прииска! – скомандовал мистер Файерфилд.

Ган двинулся на стук механических стальных кувалд. Гулкие удары резонировали в груди. В воздухе висел запах руды и каменной пыли, от которого сводило зубы. Ничего красивого здесь не было. Солнце заслоняли клубы серо-голубого дыма. Никаких цветов. Никаких птиц. Только орудия труда. Ржавый металл. И люди.

– Я пробуду там некоторое время. – Мистер Файерфилд застегнул свой белый пиджак, и Ган остановил лошадей, чтобы тот мог сойти. – Оставьте повозку на главной улице, – распорядился американец.

Ган видел, как он вошел в здание конторы – сильный и уверенный в себе.

Найдя место для повозки, Ган вытянул ногу, отстегнул протез и дал культе передохнуть. Он был не против подождать. Ждать для него было так же естественно, как двигаться. Минуты бегут за минутами независимо от того, идешь ты или сидишь. Он вынул яблоко и впился в него зубами – каждый хрустящий укус, казалось, заглушал металлический гул, висевший в воздухе. Ган полагал, что встреча эта займет бóльшую часть дня. «А может, и весь день», – лениво подумал он. Оуэн никогда не говорил, куда они направятся дальше. Возможно, придется ехать всю ночь. Ган швырнул огрызок в пыль и, перебравшись в заднюю часть повозки, положил голову на свои пожитки. Под оглушительную колыбельную работающего прииска он заснул.

Проснулся Ган оттого, что пересохло во рту. На усах засохла струйка слюны. Ощупав щеку, он почувствовал, что на ней остался след от жесткого края скатанной постели. Он напился из фляги, привязал свою деревянную ногу и помочился под эвкалиптом. Потом вычесал лошадей, повесил им на морды мешки с кормом и остался ждать у повозки.

Мистера Файерфилда видно не было – впрочем, как и кого-либо другого. Ган взглянул на контору управляющего и ухмыльнулся.

– Что угодно отдал бы, чтобы стать мухой на той стенке, – пробормотал он и от скуки принялся рассматривать фасады домов.

Пансион с верандой, полностью закрытой противомоскитной сеткой, выглядел весьма прилично. Там были видны столы и стулья ресторана. А он проголодался.

Если разговор прошел удачно, возможно, мистер Файерфилд захочет отметить это событие. Судя по всему, он относился как раз к такому типу людей. И тогда они, может быть, тут и заночуют. «Как тебе такое развлечение, парень из трущоб Сиднея? Остановиться в шикарной гостинице за счет американца. А может, и полакомиться стейком в местной столовой». Да, это было бы здорово, просто счастье! «Хотя, – возразил он сам себе, – такое везение бывает не каждый день».