Читать книгу Публичное сокровище. Повесть. Только для женщин - Хелью Ребане - Страница 8

В рижской гостинице «Балтия» я останавливалась уже на протяжении целых восьми лет. Я любила ее. Несмотря на затрапезный вид, на упадок, сквозь который лишь угадывалась былая роскошь. Красивое старинное здание, прямо напротив железнодорожного вокзала, требовало ремонта. Но – центр города, а за сутки в одноместном номере брали там всего-навсего три с половиной лата.

Латвия после обретения brivibas (сладкое слово свобода) поменяла рубли на латы. Точнее, сначала появились репшики, прозванные так народом в сомнительную честь Эйнарса Репше. «Репшики» выглядели несерьёзно. Казалось, каждый может напечатать их себе сам на принтере. Подобно хрущобам, они жили недолго. Далеко не каждый правитель – Хеопс…

Латы, напротив, отличились и интересным дизайном – тяжёлые монетки с отчеканенными на них рыбкой (в Латвии ловят рыбу), коровой (Латвия славилась животноводством), а главное, номиналом – один лат стоил целых два доллара. Поэтому цены в латышских магазинах выглядели иллюзорно невысокими. В Эстонии сто крон, а в Латвии это же – всего лишь три с половиной лата. А если вдуматься – всё те же семь долларов.

…Кому-то это покажется, наверное, странным, но я всегда мечтала пожить в гостинице. Начиталась в юности Ремарка. Его герой – вечный скиталец по гостиницам, пьющий кальвадос. Попробовать кальвадос я тоже всегда мечтала. Сбылась мечта в Коктебеле. Оказалось – такая гадость: креплёное яблочное вино.

Одноместные номера «Балтии» я знала наперечёт. Из некоторых открывался вид на привокзальную площадь с высокой прямоугольной башней с часами в центре. Удобно: подходишь к окну и смотришь, который час. Видишь фигурки людей, выходящих из здания вокзала и спешащих по своим делам. Мчатся машины, то и дело к остановке подъезжают и отъезжают от неё троллейбусы, тащится трамвай… Эти номера я обожала.

А в других за окном мрачный двор-колодец. Постояльца изводит непрерывный шум вентиляции, доносящийся со двора. Разница в цене смешная – сорок сантимов в сутки. Но, когда хорошие номера заняты, приходится терпеть пытку шумом, размышляя о том, как важно место, которое занимаешь в жизни. Одно и то же здание, а какие разные впечатления. Один скажет перед отъездом, что жизнь – свет и радость, другой – нет, тьма и сплошное страдание.

Гостиница была пронизана моими мечтами о новой встрече со Стасом. Приехав сюда, я неизменно начинала ему звонить по вечерам. Во-первых, – одиночество. Во-вторых, хотела знать, как он там, но не хотела с ним видеться, снова встречаться, страдать… Он охотно рассказывал о себе, о взрослых детях, о падении курса акций… Я о себе. Ни слова о чувствах. Нет, всё-таки однажды я задала ему один из тех глупых вопросов, которые может задать женщина мужчине: «Ты вспоминаешь меня?» «Sometimes», ответил он. Почему-то по-английски. После небольшой паузы.

Два года назад я вот так же позвонила… Сначала он подумал, что звоню из Москвы и предложил заехать к нему на «капучино-эспрессо». Мне тогда почудилось, что он как-то особенно подчеркнул это «эспрессо». Мастер намёка. Я мысленно возмутилась: он, что-же… считает возможным, что после десяти лет, что мы не виделись, я заскочу к нему на полчасика, и мы на бегу выпьем эспрессо? Или… что ещё – эспрессо?

Десять лет я мечтала о новой встрече. Она должна была произойти в торжественной обстановке. В какой-нибудь знаменательный день. Я даже знала, где. В «Патио паста» на Тверской, куда мы часто ездили с сыном. Я влюбилась в это уютное кафе и твёрдо решила, что наша новая встреча состоится именно там. Я так долго выбирала время встречи, что в итоге, мы хоть и встретились в «Патио» (в полном соответствии с моим сценарием, если пользоваться излюбленным выражением Стаса) но, действительно, в день очень даже знаменательный – семнадцатого августа девяносто восьмого года. В день дефолта… Когда всё обесценилось. Тогда, вместе с рублём рухнул и мой так называемый, бизнес… Жалкие остатки сувениров распродавались медленно, по сей день.

Я приняла душ, покрутилась, одеваясь, перед зеркалом, взяла сумку с сувенирами и пошла пешком на Valnu iela. Я люблю Ригу, этот маленький Париж. Рига тоже стоит мессы. Я шла, наслаждаясь ею, вдыхая ее, любуясь красивыми домами, старинным парком у канала, вековой ивой, нависшей над водой, доверчивыми прикормленными уточками, плавающими в тени ивы, и в который уже раз с грустью отметила про себя, что стоило мне перестать влюбляться в людей, как я стала влюбляться в города.

В художественном салоне было безлюдно. Пожилая продавщица Раса, в недавнем прошлом физик, сидела за столом, разбирая квитанции. Она подсчитывала, сколько продано за три месяца, прошедших с моего прошлого приезда. Молодая продавщица, Вия, раскладывала на полки изделия из янтаря. Мужской голос из радиоприемника, громко, на весь салон исполнял какой-то бравурный латышский шлягер. В песне то и дело повторялось «Юра».

– У латышей тоже есть имя «Юра»? – спросила я, поздоровавшись с продавщицами, кивнув в сторону радиоприёмника.

– «Юра» означает «море» по-латышски, – улыбнулась мне Раса, оторвавшись на секунду от бумаг.

Я прошлась по салону, разглядывая картины на стенах, сувениры на полках, украшения из самоцветов в стеклянных витринах с подсветкой. «Какое счастье работать в таком магазине. Это не на рынке мясо рубить и не в баре пьяньчужкам наливать», подумалось мне, уже не впервый раз. Я села напротив Расы, ожидая, когда она закончит подсчёты, и невольно принялась ее разглядывать. Она заметно сдала за этот год. Располнела. Перестала красить короткие седеющие волосы. Массивный перстень, с яшмой, впился в мясистый палец…

Время тихо текло сквозь этих, лишь поверхностно знакомых мне, но ставших почти близкими за последние годы людей. Так, тихо, незаметно, крошится штукатурка с домов. Растут деревья. Струится песок в дюнах. Неподвижно висят, словно держась усиками за поверхность воды, хитрые черные рыбки в аквариуме привокзального рижского кафе.

Сердце мое сжалось от щемящего чувства. «Ничего не поделаешь», подумала я. «Если железо используют в работе, оно стирается. Если не используют, его съедает ржавчина. Остановиться невозможно. Наверное, нирвана – недостижимый идеал. И время пройдет и времени не будет…»

Позже, покончив в салоне с делами, ожидая на привокзальной площади маршрутку, я читала на подъезжающих маршрутных автобусах: «Юрмала», «Майори», «Булдури»… Внезапно я поняла, что означает «Юрмала». Взморье! Я была в этом полностью уверена. Так, каким-то неведомым озарением, к нам приходят многие знания. «А „Юрас перле“ должно быть – жемчужина моря». Наверно, так приходит понимание слов к детям. И… к иностранцам.

В Майори я приехала в полдень. Небо заволокло сплошной голубовато-серой дымкой, чистый светло-бежевый песок был усеян редкими темных крапинками только что опрыскавшего немногочисленных отдыхающих дождя. На длинном, уходящем к виднеющемуся вдали мысу, песчаном пляже, было всего около двадцати человек.

Сбросив с себя пестрое летнее платье, и оставшись в одном купальнике, я села на скамейку у карликовой сосны, поодаль от кромки спокойного, покрытого лишь легкой рябью, моря, достала из сумки книжку и стала читать.

Неподалеку от меня на песок, с жалобным покрякиванием села молодая чайка. Совсем еще детеныш, худенький, элегантный, с белоснежной грудкой, весь словно из прачечной, где его отутюжили и накрахмалили.

Чаенок битых полчаса покачивался на длинных худеньких темно-красных ножках на одном и том же месте и в вящем недоумении крутил темно-коричневой гладкой головкой по сторонам, временами кося на меня влажным блестящим глазом, обрамленным украшением, напоминающим павлинье перо.

Как правильно: «чаеныш» или «чаенок»? размышляла я, поглядывая на это первозданное чистое существо. Я призывно поцокала ему языком. А птенец лишь слегка покачивался и издавал жалобные скрипучие звуки.

На песке поблизости стоял водный велосипед, похожий на сани с педалями. На его сиденьи развалился седой, загорелый до черноты мужчина в голубых плавках. Он потягивал пиво из темной стеклянной бутылки. Поблизости загорал стоя второй шоколадно-коричневый седовласый мужчина. Очевидно, для них загар был чем-то вроде спортивного достижения. Подобная шоколадность вполне тянула на книгу рекордов Гиннеса.

Чаенок улетел, взамен прилетели три вороны и начали разгуливать вокруг полозьев водного велосипеда, откуда уже ушел, допив пиво, любитель оригинальных решений и удобств.

Я посмотрела в сторону моря. Вдоль кромки воды медленно шла стройная женщина в белых брючках, белой маечке, легкой белой распахнутой курточке и белых кроссовках. Отсюда лица ее не было видно. Волосы ее развевались на ветру.

Я долго провожала ее взглядом. В этом было что-то… Пустынный пляж, освещенный неярким солнцем… Чистый бежевато-серый песок и женщина в белом, идущая по кромке серого моря.

Я мысленно вздохнула – вот какой должна быть женщина. Чтобы понравиться ему. Мы все всю жизнь стараемся понравиться своим родителям, потом любимым… Местный «негр», рекордсмен загара, с короткими ногами и длинным туловищем, прошел прямо мимо меня и я подумала: «хочет быть сексапильным. Седые волосы покрасил бы…» На скамейку рядом со мной тяжело плюхнулись две грузные женщины. Одна помоложе, вторая, очень пожилая, часто и тяжело дыша. Они переговаривались между собой по-русски.

– Вот раньше, придешь на пляж… В любое время, в любой день – полно народу. Ну, и что они поимели с этого, эти латыши? С независимости этой? Заводы позакрывались. А квартплата…

– Мама! Хватит! Надоело, – пыталась урезонить ее дочь.

– Вот раньше на пляже яблоку негде было упасть. А теперь… вишь – какую гостиницу досками заколотили. А телефон. Теперь за местные разговоры – плати. Где это видано?

– Мама!

Я посмотрела на говорившую – обрюзгшая, расплывшаяся. Недовольное морщинистое лицо…

«А ведь дело не в квартплате, – подумалось мне. Не только в ней. Конечно, пожилым людям трудно, почти невозможно, перестроиться. Есть китайское проклятие (похоже, китайцы то и дело кого-то проклинают) «чтоб вам жить во время перемен…» Просто новое время уже – не ее время… Сидит же она здесь в пригожий летний денек и ноет, ничего не делая. Значит, может себе позволить. А то время – ушло безвозвратно…

Я, в отличие от нее, не оплакивала его. Но чувствовала, что меня было словно два человека – та, что до и та, что после. Та, что до, тоже исчезла, как канула в небытие и огромная страна, в которой та родилась, училась, работала, повстречалась со Стасом… в прощлом теперь веке.

Мы изменились, да. Надеюсь, не до неузнаваемости…

Я поднялась со скамейки, переоделась в кабинке и медленно пошла сквозь тихий дачный поселок, под словно замершими под солнцем вековыми соснами, в сторону остановки пригородной электрички.

Выйдя на главную улочку, я попутно зашла почти в каждую лавчонку, которые плотным строем облегали эту чистую мощеную пешеходную улицу, без устали переодевалась в примерочных, и нашла всё, что искала.

Я купила белые брючки, белую маечку и белую легкую курточку. В следующий раз, когда я приеду сюда… или к какому-нибудь другому морю, кто-то другой будет сидеть на скамейке, и смотреть, как вдоль кромки моря одиноко, отрешенно, идет женщина в белом. Волосы ее развеваются на ветру.

Вернувшись в гостиницу, я сразу рухнула на узкую, с ископаемым пружинным матрасом, кровать, и включила телевизор. Надо было выспаться до отъезда. Транзитный автобус из Вильнюса через Ригу на Таллинн отправлялся в час ночи, а телевизор мне спать не мешает. В запущенном старинном здании, в унылой комнате с белыми стенами и высокими потолками чувствуешь себя в одиночестве особенно неуютно, а телевизор – безотказный компаньон.

На экране появились курчавый брюнет Круз и длинноволосая блондинка Иден. В Эстонии для показа этого американского сериала ограничились субтитрами, а латыши не поленились, продублировали фильм. Смешно было видеть Иден, произносящую «ludzu» и «paldies»…

На тумбочке рядом с кроватью зазвонил телефон. Подняв трубку, я услышала голос Лены. Что-то стряслось, была моя первая мысль. Как она меня нашла? – вторая.

– Сильвичка! Мне срочно нужна твоя помощь. Поможешь?

– Постараюсь. А в чем дело?

– Уезжаю на полгода.

– Куда?!

– В Америку. На заработки. Тут две фирмы работу предлагают. Надоел мне этот бар.

Вот как… в Америку. Впрочем, все пути из Эстонии ведут теперь не в Рим, и уж конечно, не в Печоры. А именно в Америку.

– И кем же?

– В гостиницу. Горничной… Не одобряешь?

– Ну, не знаю. Я завтра вернусь, тогда и поговорим.

– Сильвичка! – голос кузины стал умоляющим. – Сильвушечка! Ты такая хорошая! Ну, пожалуйста! Я тебя очень прошу! Мне нужно немедленно дать подруге ответ! Она завтра рано утром идет в очередь, подавать заявление. Желающих – вагон и маленькая тележка! А ты… ты возьмёшь Полинку на полгода к себе?

Час от часу не легче… Но. Лене надо помочь выкарабкаться из этого бара… Добром бар для нее не закончится. А я… всё равно ведь, дома сижу, сувенирные яйца расписываю… Полиночку рисовать научу…

– Лена, а ты в Америке надолго не застрянешь?

– Нет! Я и сама не хочу надолго! И не могу. Полине же в будущем году в школу!

– Ладно. Возьму. Но ровно на полгода. Слышишь? Имей в виду.

Я сразу оговорила срок. От Лены можно ожидать непредсказуемых поступков. Я хоть и бесхарактерная, но дальновидная. Да, бесхарактерная. А как еще назвать неумение говорить «нет»?

Я освободила номер уже в одиннадцать вечера и, как всегда перед возвращением из Риги домой, пошла в «Макдоналдс», коротать время до отправления автобуса. Это заведение нового, постсоветского времени, находится в пяти минутах ходьбы от автовокзала, работает круглосуточно, там чисто, светло…

Получив в руки поднос с заказом, я села за столик и почувствовала, что безумно устала. Я приехала в Ригу прошлой ночью, в три часа. И вот снова ночь. Невероятно длинный день. Казалось, прошла неделя. Всё-таки время было бы правильнее измерять количеством событий, а не тем, сколько кругов сделала стрелка часов… Быстрее бы в автобус. А там – спать, спать…

Кроме меня в пустынном ночном бистро сидел только один посетитель. Молодой парень. Он нахально уставился на меня.

Не обращая на него внимания, я неторопливо пила горячий чай, ела гамбургер, и думала о том, что когда-то ровно на этом месте было кафе «Luna», где подавали пылающее мороженое. В мисочку с мороженым ставилась емкость со спиртом. Спирт поджигался. На первом курсе университета мы ездили в Ригу на экскурсию, и это горящее мороженое впечатлило меня так, что я до сих пор помню его. Мы тогда вызубрили слово «saldejums» и, веселясь, без устали повторяли его – надо же, как смешно звучит по-латышски «мороженое»! Еще мне запомнился суп из бычьих хвостов, который мы с подругами-однокурсницами тогда заказали в каком-то рижском ресторане…

Парень вдруг совсем обнаглел и, не испросив разрешения, пересел за мой столик.

– Здравствуйте, – сказал он.

– Здравствуйте, – ответила я. Жалко, что ли? Он, конечно, нахал, но как-то неловко, даже смешно вскакивать, как будто на меня уже напали.

– Что вы здесь делаете? – спросил он.

Круглые серые глаза его смотрели на меня с неподдельным интересом.

– Тоскую по родине, – ответила я, подумав. Ведь так оно и было.

Знать бы, где она теперь, родина моей души.

– Вы американка? – удивился он.

– Нет. Эстонка, – ответила я. И добавила, уже поднимаясь из-за стола, окончательно сбив его с толку: – Из Москвы.

…На следующий день, когда я проснулась в маминой квартире, выяснилось, что карты Лены легли не так, как она ожидала, и Америка ей сейчас не светит. Её подруга получила отказ – всё оказалось далеко не так просто.

– Не судьба, – вздохнула Лена в телефонную трубку.

– Как жаль, такой был шанс! – огорчилась я. – Не расстраивайся. У тебя ещё всё впереди.

Я заново пересмотрела свой гардероб, который запланировала взять с собой во Францию, но ничего из чемодана не выбросила. Читаю иногда дамские журналы, бывает, прислушиваюсь к советам, которые там дают. Один такой совет: не брать в поездку лишней одежды. Но… при одном лишь слове «Париж» теряю голову и, на всякий случай, бросаю в чемодан всё подряд.

– Мне из Москвы никто не звонил? – спросила я маму как бы между прочим, упаковывая чемодан.

– Нет, – ответила она удивленно. – А кто должен?

– Да нет, никто не должен…