Читать книгу Последнее плавание капитана Эриксона - Игорь Яковлевич Болгарин, Игорь Болгарин - Страница 12

Ларсен лежал на нижней двухъярусной полке в тесной выгородке-каютке, вторая такая же полка здесь уже не помещалась. Эта двухъярусная предназначалась для троих, учитывая, что один должен находиться на вахте. Капитан свою, такую же крохотную, каюту делил с рулевым. Элен большую часть времени проводила на камбузе, он же был и кают-компанией, спала урывками здесь же, иногда в каютке для команды, когда двухъярусную полку кто-то на время освобождал.

Ларсен болел. Помимо застарелого туберкулеза, его одолевала еще и морская болезнь. Он тяжело дышал, ему не хватало воздуха, и он лихорадочными движениями судорожно пытался расстегнуть ворот рубашки, но пальцы не слушались. В мерцающем полусвете, сочащегося из круглого оконца, на его лице заметно проявились недуги. Не справившись с пуговицами, он в отчаянии заложил ладони между колен, как ребенок, которому холодно.

Скрипнула дверь, в каютку вошла Элен. Она поставила на столик стакан с какой-то темной жидкостью и заботливо прикрыла ноги Ларсена одеялом.

– Выпей сразу. Это поможет.

Он с трудом приподнялся на локте.

– Откуда ты знаешь? У тебя тоже было такое? – И виновато ей улыбнулся.

– Было всякое. Мне даже случалось отнимать у кочегара лопату, а то и вставать к штурвалу.

Она помогла ему выпить, поддерживая за затылок. Пил он с трудом, захлебываясь и морщась. Темная жидкость проливалась на его рубаху.

– Это… все… от селедки… – откашлявшись и отдышавшись, попытался объяснить он.

– Какая разница от чего, от качки или от селедки. Полежи немного, и тебе станет лучше, – успокаивающе и ласково сказала она. – Утром проснешься, а ты уже совсем здоровый.

Заметив, что Элен собирается уйти, он протянул к ней руку, попытался удержать. Но его начал сотрясать приступ кашля. Он отвернулся к стене и прижал ко рту платок.

– Уходи… пожалуйста… уйди… – бормотал он.

Она заметила на платке большое темное пятно.

Финский залив и в самом деле встретил их поначалу радушно. Ветер постепенно сменил направление и подул уже тихо, с востока. Волна стала мягкая, накатистая, и нос «Эскильстуны» входил в нее, как нож в масло. Ее раскачивало, словно убаюкивало. Но Эриксон хорошо знал нрав Финского залива и не очень верил в его постоянство. К полудню так и случилось. Ветер снова сменил направление, задул холодный, колючий, северный. И волны стали под стать ветру: тяжело, словно молотом, ударяли в левый борт, обдавая палубу пеной. Пароход кренило вправо, но до следующей девятой волны он упрямо выравнивался. Следующая девятая снова заваливала его.

Созданная для плавания по тихому озеру Меларен, «Эскильстуна» послушно кланялась волнам и кряхтела.

Рольф стоял за штурвалом. Его лицо, слегка подсвеченное приборной лампочкой, за мокрым стеклом рулевой рубки походило на лик святого, плывущего над стихией. Как всегда в такие минуты он бормотал молитву.

В рубку ввалился мокрый встревоженный Эриксон. Стряхивая брезентовый плащ, он что-то прокричал рулевому, указывая на компас, но затем схватился за рукоятку телеграфа, поставил ее на «малый ход».

Утром шторм не прекратился. Эриксон, опасаясь за свою посудину, сменил тактику: пошли галсами, поворачиваясь носом то к левому, то к правому борту. Это удлиняло их путь, зато заметно уменьшилась качка.

Теперь был слышен стук двигателя. От ударов волн пароход только время от времени легко содрогался.

В небольшую выгородку, которая совмещала в себе кухню и кают-компанию, вошел бледный Ларсен, тяжело присел на край стула. Было светло, время подходило к полудню, и он, превозмогая болезнь, решился покинуть постель.

Следом за Ларсеном вошел Эриксон, увидев Ларсена, сухо, с легкой издевкой спросил:

– Как спалось, господин редактор? Что снилось?

Ларсен не ответил.

Эриксон сделал вид, что не заметил этого, крикнул за фанерную перегородку, что отделяла кухню:

– Дай нам с господином редактором чайку! Погорячее и покрепче!

Элен поставила перед ними поднос. Эриксон из своей фляжки налил в чашки ром: сначала себе, а затем и Ларсену.

– Мы почти не движемся, – сказал Ларсен.

– Чтобы хорошо двигаться, надо вдоволь кормить топки углем, – бросил Эриксон. – Господин редактор никогда не держал в руках лопату? Господин редактор все пишет, объясняет нам, как надо жить. А только я пока не замечаю, чтобы от этой писанины что-то изменилось в лучшую сторону.

Ларсен отодвинул от себя чашку, тем самым выказывая капитану обиду. Но Эриксон, проведший ночь без сна, был зол на непогоду, на Ларсена и на самого себя, что ввязался в эту авантюру с плаванием в красную Россию, он мрачно продолжил:

– Я везу тебя и твои ящики, а ты отлеживаешься на койке. Что, твоя работа – только марать манжетки? Ну и какая всем нам от этого польза?

Ларсен глубже натянул на пальцы рукав куртки, чтобы скрыть исписанную манжету, но опрокинул чашку. С досадой встал, чтобы уйти.

– Сделал бы хоть половину работы кочегара, чтобы наконец понял, что такое настоящая работа и какая ей… – бросил вслед ему Эриксон и не закончил. Увидел стоящую рядом с ним Элен, которая смотрела вслед Ларсену с очевидной жалостью и сочувствием. Он в сердцах бросил на стол флягу:

– Ты что, спишь с ним? – с гневом спросил он у Элен.

Она молча спокойно смотрела на капитана. И он не выдержал ее взгляда, отвел глаза.

– Если бы не этот газетчик, ты бы так и сидел на берегу без работы, – мягко сказала она.

– Нет, это не я ему! – возмущенно выкрикнул Эриксон. – Это он… он обязан мне и «Эскильстуне»!.. Но ты не ответила: спишь с ним?

Она как и прежде смотрела на него сверху вниз и усмехалась.

– Я не об этом, не о журналисте, я – о кочегаре? – буркнул Эриксон. Он ощутил превосходство Элен и не мог преодолеть его так же, как не мог преодолеть превосходство Ларсена. И от этого он готов был и редактора, и Элен втоптать в грязь. Нашла коса на камень. Уже не сдерживая себя, он выкрикнул: – У тебя от вонючих лап кочегара отпечатки до самого пупа!

Она продолжала усмехаться, понимая, что в этом большом грубом человеке все еще живет неуверенный в себе, исстрадавшийся от постоянной борьбы с превратностями жизни, опасающийся всего окружающего, злой, как волчонок, мальчишка.

– Ты когда-нибудь ночевал на скамейке в парке? – неожиданно спокойно и доверительно мягким голосом спросила она. – Поздней осенью, когда все вокруг в инее? А я спала, и не одну ночь. И человеку, который приютил меня, разделил со мной свой кров и хлеб, я могу позволить отпечатки до пупа. Почему же это оказался не ты, капитан? Ты не замечал, кто спит там, на скамейках, спасаясь от холода, завернувшись в газеты. Вот и газетчик, он тоже спасал меня, потому что я наверняка заворачивалась от холода и в его газеты. А тебе… тебе было не до людей. Ты был слишком занят поисками фрахта для своей старой посудины.

Капитан сник. Кочегар, подходя к выгородке, именуемой кают-компанией, услышал последние слова Элен. И, едва войдя, он торопливо перевел взгляд с капитана на Элен, и понял, что тут происходит что-то серьезное. Не понимая сути, он резко, с вызовом, спросил капитана:

– Я до предела раскочегарил топку, почему ты держишь посудину на малом ходу?

– Потому, что идем галсами. Не хочу подставлять волне бока: может разнести нас в щепки. Финский залив – слишком серьезное корыто для нашей посудины, – спокойно ответил капитан, понимая, что кочегара интересует вовсе не это.

– Финский залив? Теперь понятно! – кочегар обернулся к Элен. – Ты слышишь? Оказывается, мы плывем на восток. Как раз туда, где сто чертей передрались из-за большого барыша. Там не просто шторм, там похуже шторма.

– Что тебе не нравится? – взорвался Эриксон. – Если у тебя есть матросский билет, только скажи, я тебя тут же высажу к тем ста чертям на берег! Хочешь, к финнам, хочешь – к эстляндцам. Они там все одной породы!

– Был бы у меня матросский билет, никогда бы не связался с таким людоедом, как ты!

– Ну, связался же! Так вкалывай! И не лезь в мои дела, а я не полезу в твои. Мне плевать, кто ты и как оказался у меня на пароходе. Хоть бы ты даже и из тюрьмы сбежал!

Последние слова Эриксон произнес, пристально глядя на Элен.

– Твоя власть, капитан! Принял к сведению, – зло и значительно сказал кочегар. – Но и ты не забудь…

– Что не забыть?

– А все. И этот разговор тоже.

– Угрожаешь?

– Ну что ты, капитан! Разве можно? Кто ты, и кто я…

Лицо кочегара вдруг преобразилось, на нем обозначилась какая-то нагловатая, скверная улыбка. Он извлек из кармана замусоленную колоду карт, ловко ее перетасовал.

– Может, сыграем, капитан? На счастье! Посмотрим, кто первый вытянет червовую даму?

Эриксон резко отвернулся и вышел из каюты, с силой громко хлопнув дверью.

Ларсен кидал в топку уголь. Его лицо лоснилось от пота. Остановился, оперся на лопату. Передохнул. Смахнул тряпицей с лица пот. И снова, поплевав на ладони, принялся за работу. Неумело подобрал уголь, понес его к топке, забросил и снова вернулся. И так много раз: три шага к углю, три шага к топке, вместо того, чтобы подгрести его поближе к прожорливому жерлу. Усталая тень Ларсена неторопливо двигалась по стене.

Капитан вошел в кочегарку, долго и незаметно, стоя в проеме двери, наблюдал за бестолковой работой журналиста. Дождался, когда тот вновь остановился, чтобы вытереть с лица пот и отдышаться. И лишь после этого выступил из сумерек в полосу неровного света от пламени горящего угля.

– Ну, вот! Теперь ты будешь знать, какая у них жизнь.

– У кого? – хрипло спросил Ларсен.

– У рабочих. Ты ведь в своей газетке защищаешь рабочих, я правильно понимаю? Даже как-то читал, хочешь, чтобы они больше работали языками, а их бы заменили на заводах и фабриках автоматы. Но такого никогда не было и не будет! И знаешь почему? Автомат стоит больших денег, а рабочий не стоит ничего. Автомат еще не выполнил никакой работы, а я уже авансом заплатил большие деньги за его будущую работу. Выгодно ли это мне? Конечно же нет. Что касается рабочего, он приходит ко мне тогда, когда он мне нужен. И я плачу ему ровно столько, сколько стоит его работа. Я покупаю у него его работу, потому что ему нужны деньги. Их у него нет, но он в них нуждается. А у меня они есть. И рабочий делает мне за мои деньги то, что мне необходимо. Все очень просто: я покупаю у рабочего его труд. Понимаешь? На этом стоит мир. Ничего другого никто не придумал.

Они стояли друг против друга, топка гудела и обдавала их жаром.

– Ты думаешь, за твои гроши они продают тебе только свою работу? – громче гудения топки выкрикнул Ларсен. – А тело, руки, а здоровье? А их мысли, разве ты не хочешь и их купить?

И он стал снова, неумело, но яростно носить и кидать уголь в пылающую топку. Задыхался, давился кашлем, ноги его дрожали от усталости, но он безостановочно метался по кочегарке и швырял, швырял в прожорливую пасть топки уголь. Он не хотел и не имел права остановиться, чтобы отдышаться, не хотел, чтобы Эриксон увидел его физическую слабость. При этом он выкрикивал:

– Но запомните, придет время, и они скажут: вчера нашей была…

Эриксон понял, что это истерика, и попытался вырвать у него лопату, но Ларсен не выпускал ее из своих рук, продолжал:

– …вчера нашей была только лопата, а сегодня мы хотим, чтобы все было наше!

Эриксон понял, что журналиста так не остановить. Огляделся по сторонам, но ничего подходящего для этого не увидел. Тогда он тяжело, изо всей силы ударил кулаком по железной стенке кочегарки. И этот неожиданный грохот остановил Ларсена.

Эриксон стал тереть кулак о куртку, ему было больно, но он выдавил из себя не стон, а смех:

– Идиот! Я с радостью поддержу их! Я скажу им: забирайте у них все!

– У них? – недоуменно переспросил Ларсен. – У кого это: «у них»?

– У тех, кто высасывает из нас все соки… и из меня тоже… И поделом им, этим зажравшимся, самодовольным, чистеньким. Ты перепутал адрес, журналист! Я такой же рабочий, мой труд они тоже покупают. Они покупают нас, а сами там, на берегу…

Он снова с силой ударил кулаком по стене, и железный корпус ответил ему низким гулом.

– Вот только к моему суденышку не прикасайтесь! Я его выстрадал потом и кровью! Это – моя лопата! А прикоснетесь… – капитан погрозил Ларсену кулаком, – …буду драться! До смерти! – и продолжал с ненавистью смотреть на него, словно это он, Ларсен, вознамерился отобрать у него его любимицу, его собственность.

Грязный пот стекал по лицу Ларсена. Боясь от усталости упасть при Эриксоне, он снова оперся на черенок лопаты. Открытым ртом стал жадно хватать дымный горячий воздух. Одышка перешла в удушливый кашель.

Эриксон, стоя напротив Ларсена, все еще яростно смотрел на него и тоже тяжело дышал. Эта схватка с журналистом и для него не прошла бесследно. Но постепенно его лицо разгладилось, взгляд потеплел. Он протянул руку и аккуратно взял у журналиста лопату.

– Иди в каюту, – потеплевшим голосом и с сочувствием сказал он. – У каждого на земле есть свое предназначение. Эта работа не для тебя. Иди!