Читать книгу Преданные империей. Записки лейтенанта - Игорь Владимирович Котов - Страница 5

4.00. Афганистан встретил нас безветренной погодой, какие не часто бывают в середине зимы. Минус десять и почти никакого снега. Холодно. Включаю печку в своем ГАЗ 66. Хотя командир батареи Князев требует, чтобы на марше водитель и старший открывали окна, я внутренне протестую против тупых приказов, позволяя механику-водителю рулить при герметизированной кабине.

Въезжая на понтонный мост, чуть раскачивающийся под тяжестью советской армии, я начинаю чувствовать нереальность происходящих событий, нежданно охватившую меня с ног до головы. Машина, зажата между двумя БМП-1, идущими по-боевому, раскачиваясь преодолела середину понтонов. Не страшно. Скорее интересно. Мерно катит стальные воды Амударья, по которой проплывают наши надежды. Вот и афганский берег. Между ногами рация – р-109. Постоянно прослушиваю эфир, как верующие муллу.

– Все нормально, приём, – отвечаю на голос капитана Князева, спросившего, нормально ли все. А что будет-то с сильнейшей армией мира, вторгшейся на территорию суверенного государства, которое можем раздавить мизинцем. Но на тот момент и мне и всем в колонне плевать на такую чепуху. Если скажут, дойдем до Бенгальского залива. Вот и берег противоположный.

Справа пограничный пост афганцев. Национальный флаг на шесте, от которого веет безысходностью. Будка в черно-зелено-красных тонах афганского флага и рядом одинокий солдат в мышиной шинели отдает честь. Руку держит часов пять, пропуская колонну советских войск, иногда опуская её, чтобы привести в порядок кровообращение мышц. Стоит как оловянный солдатик, на бугорке из серой земли, смерзшейся до гранитной твердости. Лет ему не более восемнадцати. В глазах удивление и немного страха. Ловлю его взглад. В них пустота.

Мой внутренний голос также, как и я, зачарован страной и молчит.

Утро. Солнце еще не взошло, но светло и видна каждая трещинка на сером асфальте, уже подпорченном траками танков, ползущих впереди. Людей не видно. Словно все вымерли от неизвестной болезни. Открыв пошире глаза высматриваю свою первую заграницу.

Дома бедные, как у нас на Украине времен развитого социализма и даже хуже, в основном, одноэтажные из глины. На крыше – доски, оббитые чем-то вроде гудроном. Некоторые обмазаны той же глиной, из чего делали стены. Стекол нет. Точнее есть, но такие маленькие, что хочется плакать от умиления. Бедность чувствуется в каждом порыве ветерка.

Марш надоедает и постоянно тянет в сон. Снятся в основном бабы. Оттого член стоит, как телеграфный столб, мешая сосредоточиться на боевой задаче. Монотонность пути въедается в кожу и глаза как-то сами собой слипаются в короткой дрёме. Уже два часа, как наш 186 полк оказывает интернациональную помощь Демократической Республике Афганистан. Но ни цветов радости, ни торжественных речей командиров не видно и не слышно. Говорят, что они сами попросили нас о помощи, и мы, как бы в ответ на их просьбу оккупируем их.

Ела ли меня тогда совесть? Нет. Она притаилась где-то глубоко внутри, обещая когда-нибудь выйти из тени иных, овладевших меня тогда эмоций. Да. Чтобы Совесть, наконец, проснулась, потребовалось несколько долгих лет. Но у некоторых она до сих пор спит, а может и издохла давно. Но, скорее всего хозяин её просто удавил своими руками. Сам. Еще тогда, в далеком 1980 году. Чтоб не возникла неожиданно на каком-нибудь ветеранском форуме в честь вывода советских войск из ДРА. Лет, эдак, через двадцать.

Полк шел на город Тулакун. Это на севере Афганистана. Там восстал против нашего вторжения артиллерийский полк, получив соответствующее распоряжение Президента своей страны. Мы должны были его усмирить. Заодно освободить наших советников, к тому времени зарезанных ими. То есть мы должны были разгромить подразделение национальной афганской армии, Правительство которой попросило у нас военной помощи. Тогда это называлось – весьма странным названием, смыл который было сложно понять.

Шли двое суток и к исходу третьих, пройдя несколько населенных пунктов, взяли, наконец, Тулукан. Практически без боя. И стали табором на его окраине неподалеку от расположения того самого восставшего артиллерийского полка. Встречавшихся по пути одиноких местных жителей, в странных одеждах, мало походивших на мятежников, да и отношение к ним было в основном дружелюбное, провожали радостным помахиванием. Ну не стрелять же в каждого афганца!

По глубоким представлениям, враг представлялся собой эдаким басмачом на коне из фильма «Белое солнце пустыни», с маузером за поясом и баркасом, полного добра, в готовности пересечь океан в сторону Соединенных Штатов Америки. А наша главная задача заключалась в недопустимости эдакого хамства по отношению к апрельской революции.

Тогда впервые познал, что такое вши. Чесалось все, даже мозги. Про яйца – молчу, это святое. Но для вшей – самое любимое место для встреч между особями. При полном отсутствии каких-либо медикаментов, мы просто натирали тело тряпкой, смоченной в дизельном топливе. Способ давал облегчение на несколько дней. Но от воздействия нефтепродуктов на коже образовывались язвы, слишком медленно заживающие. И тогда менялась походка, вызывающая смех у немногих жителей страны, рассматривающих нас как клоунов в цирке.

Тем временем с мыслями о вшах и бабах, взяли ещё один город. Без боя. Не выходя из кабины. Нахрапом. Как наши отцы когда-то Берлин. Впрочем – нет. При взятии Берлина мы многих потеряли. Иначе было с Тулуканом. Искали, где в тут рейхстаг – не нашли. А нашли бы – расписались. Как отцы. Позднее, прочитав воспоминания Смирнова О. Е. – командира нашего полка на тот период, узнал, что бои при взятии Тулукана были настолько яростные, что кровь стыла в жилах. Мда… чем дальше от войны, тем она краше.

Поздно ночью разбили табор в чистом поле, расставили боевое охранение и устроились на ночлег. Выспаться хотелось хотя бы пару часов. Солдаты кое-как установили в офицерской палатке печку-буржуйку. Истопник обещал поддерживать огонь, так как до армии работал пожарником. Или хотел быть пожарником, уже и не помню таких подробностей.

– Дисевич, сука!

О, проснулся Князев, потому лирику сна оставляю на потом. Предаваясь реализму.

– Почему так холодно? – в каждой офицерской палатке, как правило, сидел истопник, в обязанность которого входило поддерживать огонь в буржуйке всю ночь. В их же обязанности входило чистка сапог всем офицерам и прапорщикам подразделения. А также стирка личного имущества командира батареи – трусов и портянок. Спали сии бойцы, как правило, с 10 утра и до обеда. Если везло. А порой и вовсе не спали. Или как придется. Чаще получалось, как придется….

В каждом подразделении имелись палатки из расчета одна на десять человек. Плюс буржуйка. Ставили их как придётся. Топили, так-же как ставили. Дров не было, и поэтому воровство топочного материала превращалось в боевую задачу. Везло, если бой проходил в районе кишлаков. Тогда пилили все, что поддавалось пиле. И в топку. Как партизана Лазо – японцы. Но боев не было. Стрельба отдельно взбесившегося командира батальона не в счет. А тепла хотелось.

Зима и в Афганистане зима. Холодно и зло. Минус десять на севере страны – не предел для метеорологов, творивших с погодой всё, что им вздумается. Иногда по ночам столбик термометра опускался ниже 20 по Цельсию. Тогда в палатке жопа товарища становилась единственным теплым местом, к которому можно прижаться, чтоб унять озноб.

Особенно тяжело было вставать по утру. И просыпаться было гораздо хуже, если истопник засыпал в изнеможении. Ну, как сейчас. Меньшее наказание за сию провинность – смена истопника. А их, как правило, брали из числа наиболее непригодных к боевой работе бойцов. У нас таким и был Дисевич (убитый 11 мая 1980 года в Харе), посмевший заснуть в офицерской палатке под Тулуканом.

Разбуженные голосом командира, да и просто холодом стали открывать глаза прапорщик Шатилов, я, командир огневого взвода (партизан, фамилии не помню), еще какой-то партизан – типа командир разведывательного взвода. И еще какой-то прапорщик, чью фамилию в мозгах стерло время.

– Эй, – Шатилов ногой ткнул в спину спящего солдата, но тому всё было по хрену.

– Ты, чё сука, – обалдевший от такого хамства Князев уже завизжал, словно электродрель, выдавая тона близкие к критическим. Старый капитан был страшен в гневе. А замерзший капитан со вшами был просто ужасен.

– Я товарищ капитан, – сонно прошмякал губами Дисевич, начиная понимать, где находиться. И от того в его глазах не на шутку разжегся страх.

– Почему холодно, сучий потрох?

– Ой, – он тронул черными от грязи руками затухшую печь. – Ой, сейчас разожгу…

Часы показывали шесть. Хотя и пора было вставать, никто этого делать не хотел, требовалась накачка комбата.

– Господа офицеры, подъем. И к личному составу. Всех мыть, если найдете воду. Проверить оружие. Где спички? – это уже к Дисевичу.

– Вот, – вынимает истопник коробку из кармана фуфайки.

– Ты чего спички воруешь?

– А, что б другие не украли.

Пока солдат разжигал буржуйку, мы медленно вылезали из теплого шатра в мороз. Снег кое-где покрыл землю белой простыней. Но в основном под сапогами лежал мерзлый грунт, по твердости уступавший граниту лишь немного. Оцепление, выставленное вчера в ночь, возвращалось в расположение батареи. Партизаны, а в боевое оцепление ставили только их, тащили матрацы, мокрые с одной стороны. Скажите, какой дурак будет всю ночь спать на голой земле? Оружие, автоматы АК-74, висело у них сзади, как крылья ангелов. Эта ночь прошла спокойно и, слава Богу. Или Аллаху, главное – спокойно.

– Батарея подъем! – заорал я, желая хоть как согреться, интенсивно размахивая руками. Немного воды, поставленной истопников на печку, согреется через пару часов. Не ранее. А до этого момента надо было хоть как навести на себе порядок. Поэтому – чесались. Все. А больше всех – уроженцы Кавказа. Их вши особенно уважали. За шерсть.

Просыпающаяся батарея медленно выползала из нор, куда их загнал мороз. Кто спал в кабине машины, кто в кузове не имело значения – морды у всех были одинаково грязными. После помывки грязными и оставались, кроме овала на лице, зарозовевшем на морозе.

За спиной нарастал шум. Оглянувшись, я заметил, как у палатки капитан Князев бегает за Дисевичем, пиная того ногами. Бьет сильно, не жалея сапог. Смотреть на зрелище было отрадно. Маленький командир батареи, ростом не более 160 сантиметров, пинками гоняет Дисевича, чуть выше его. Два, так сказать, клоуна большого цирка под названием Советская Армия. Вот и дождался Афганистан интернационалистов. Здравствуйте, девочки….

– Сука, бля, почему воды нет?

«Сука-бля» ускользая от жестоких пинков, кружа вокруг начальника, что-то жалобно отвечает, распаляя маленького капитана не на шутку.

– Ах ты, сука, уснул. Уснул? А если басмачи вырежут меня, кто командовать батареей будет. Ты, бля?

Батарея стояла в окружении пехотных рот. Развернутые минометы М-120 смотрели тупыми рылами во все стороны света. Если бы пришлось открывать огонь, неразберихи было бы на две траурные книги. Это поле мы заняли поздно ночью. На небе ни звезды. Привязаться к местности невозможно. Ни одного ориентира. Карты отличаются от реального рельефа, как Барак Обама от Анджелины Джоли.

Когда рассвело окончательно, я определил точку стояния более менее точно, но такой привязки не учили в Тбилисском артиллерийском училище, пришлось соображать самому. Расставил ДС-2 – дальномер, определил дальность до угла стены артиллерийского полка, четко обозначенного на карте, снял дирекционный угол буссолью и вот наша точка стояния. Мы на высоте 315. Оглянулся. На какой мы на хрен высоте? Вокруг ровное поле. На карте же рельеф скачет как лошадь галопом. То вверх, то вниз.

– Товарищ капитан, привязаться не могу.

– Так, – Князев подошел, посмотрел на мою карту и попытался сориентироваться на глазок. – Считаешь, это наши координаты?

Он практически отошел от вспышки гнева, которым предавался все чаще. У врачей это называется похмельный синдром.

– Вроде, похоже…

– Не верно. Мы вот здесь, – он ткнул пальцем на точку в километре от моей отметки.

– Так, я измерял расстояние и угол приборами, получается вот тут.

– А ты меньше им доверяй. Смотри, видишь дорогу, по которой мы шли?

– Ну…

– Бздну… Вот поворот дороги. Мы от поворота стоим метрах в пятистах. Видишь?

И верно… Место указанное Князевым действительно больше походило на истинное, чем то, которое я определил с приборами. М-да… Ну что тут скажешь…. Афганистан!

– Строиться батарея…

– Батарея строиться, – заорал сержант плотный, и нахальный как десять грузин до войны с Россией 2008 года.

То, что собой представляла минометная батарея 1 батальона, требует отдельных слов. Партизаны времен Ковпака выглядели убедительней, чем то, что сейчас строилось перед командиром батареи. Черные руки и лица, грязные бушлаты, а сапоги – умри в болоте, мечтали о ваксе, как евреи о манне небесной. Давно небритые, воины с трудом разлепляли гноящиеся глаза, а постоянное желание почесать пах убеждало офицеров, что вши любят рядовых не меньше, чем офицеров.

Совершенно иначе выглядели партизаны. Побритые, и даже в почищенных сапогах. Где они взяли крем, до сих пор не могу понять. Крепкие. Кое-кто пустивший жирок. Но в глазах понимание и чувство собственного достоинства. Этих на испуг не возьмешь. Это – солдаты. Те, кто переломит любую ситуацию в свою пользу. Когда они стоят вперемежку со срочниками, отчетливо была видна разница в самоуважении.

– Товарищи солдаты. Сейчас всем навести порядок на мордах лица. Помыться. Нет воды – обтереться снегом. Затем завтрак сухпаем. Можно разжечь костры, чтоб вскипятить воду. Один на взвод.

– Товарищ капитан, вас вызывает Перевалов, – подбежавший посыльный, поправив автомат и не дожидаясь ответа Князева, побежал обратно с трудом вытаскивая сапоги из растаявшего грунта.

– Котов, продолжайте, – командир с удовольствием почесал яйца и направился одеваться для рандеву с начальством.

Я встал на место командира батареи. Ну, держитесь…, хихикнул мой внутренний голос.

А спустя час я шагал в сторону казарм разгромленного артиллерийского полка, чьи казармы располагались недалече, поправляя автомат на плече. Рядом шло несколько партизан, благо день был погожий, войны не ожидалось, а приобрести трофей ой как хотелось.

Трофеи… это слово не давало покоя не только мне, но всем интернационалистам, когда-либо побывавшим в Афганистане, а посему шел я в сторону казарм достаточно быстрой походкой в надежде, что и мне что-либо перепадет. Но, как говориться, где пройдет пехота, артиллерии делать нечего.

Nota Bene;

Говоря о трофеях, могу заверить, что лишь один человек в батальоне мог с полной уверенностью сказать, что эта «птица удачи» побывала в его ладонях. Но ненадолго. Часа на два. Помните про коммунистическое воспитание офицеров и прапорщиков? Так вот, с одной стороны замполит Игорь Игнатенко, который нашел в тайнике два мешка афгани, набитых столь плотно, что любые наши рубли из Центрального Банка России, чувствовали бы себя более ущемленными. С другой – это самое воспитание.

Всю добычу он отнес в штаб батальона и…. отдал командованию, которое, в свою очередь, отдает его афганцам, точнее какому-то афганскому командиру. Который, получив сей джек-пот, благодарил капитана Перевалова за помощь его Родине настолько искренне, что спустя сутки навсегда исчезнет из страны. Больше его никто не видел. Никогда. Говорят глубокие следы того афганского офицера вели в сторону Пакистан.

Но я остановился на казармах….

Если в двух словах, то казармы представляли собой увеличенные копии глинобитных домов граждан Афганистана. Плоская крыша, маленькие окна, узкая дверь. На полу, кое – где лежали ковровые паласы, истоптанные нашими людьми из пехоты. Первым всегда достается более ценные вещи.

Валялось пара героических палашей с хреновыми лезвиями. Пара штык – ножей времен первой мировой, но кажется и тогда они представляли собой исторический артефакт. К сожалению, все это было не то. Журналы, с оторванными листами, были красочней наших, но, по сути – говно полное. И не на русском языке. А хотелось нечто такое, особенное. Например порно-журналы. Но, боюсь, такое давно разобрала пехота, первая оказавшаяся на территории артиллерийского полка чуть раньше нас.

Несколько пушек из арсенала подразделения привлекают мое внимание. Читаю год изготовления на лафете и удивляюсь. 1893 год. Внимательно, как экспонат в музее, рассматриваю изделие. Особенно казённик. Рядом партизаны смотрят на него, как и я. С удивлением. Такие глаза я видел у мальчишек в музее Советской армии.

Через пару часов возвращаемся в полном разочаровании. Далеке горы давно покрыты белым. Кое где снег лежит и на земле. Но эти места далеко. Вокруг месиво из глины. Красное солнце вот-вот скроется за горизонт. Воздух наполнен странными запахами. Нет и трех часов, а уже чувствуется приближение ночи. Странно.

Неподалеку от расположения палаточного городка, вижу стоящие на земле вертолеты. Падающее солнце освещает группу наших военных в окружении бойцов спецназа ГРУ. Эти невысокие, широкоплечие, в непонятной мабуте, парни склонили к земле головы, что-то выискивая в ней. Суровые, заметил я, но такими мы станем спустя пару месяцев. Я приближаюсь в этой группе. На меня ноль внимания. Все шарят глазами по земле. Лишь, когда до них остается не более десяти шагов, понимаю, в чем дело. Трупы. Много. И тошнотворный запах смерти.

Вижу, на земле валяются обглоданные кости. Не понятно чьи. Судя по разговору – тела наших военных специалистов. Файзулла Амин (на тот момент правитель Афганистана), когда понял, что его наше КГБ СССР обмануло, хитростью заставив подписать ОБРАЩЕНИЕ К СССР О ВОЕННОЙ ПОМОЩИ, приказал физически уничтожить ВСЕХ НАШИХ ВОЕННЫХ СПЕЦИАЛИСТОВ, находившихся в афганской армии. Резня шла повсюду. Лишь в тех подразделениях, СПЕЦИАЛИСТЫ которых были заранее предупреждены, обошлось без большой крови. Говорят, вырезали человек тридцать.

Но тогда, я видел не более 3—4 трупов. Их кости обглодали шакалы, которые частенько шастали по степи, наводя страх.

– Какие трусы, не помнишь?

– Черт его знает…, похоже, он. Но вы же знаете, товарищ генерал, определить труп по трусам…

– Что определить, не видишь, трусы красные. Он это. Чувствую – он. Что жена мне скажет?

Пятидесятилетний (наверно) генерал покачал головой. Был в его словах нечто такое тоскливое, что в какой-то момент мне показалось, что большего горя почувствовать практически невозможно.

Вот такую, блин, интернациональную помощь, мы решили оказать средневековому народу, которого хотели заставить построить социализм. Но эти мысли не часто влезали мне в голову, во всяком случае, тогда. Ибо там, в Афгане, я, как и все остальные был одержим.

Вечерело. И весьма странно. Сначала наступала темень, а луна появиться спустя пару часов, а пока черная мгла медленно погружала землю в пустоту. Ни звезд, ни чего. Тоска и рутина. Путешествие в казармы артполка удовлетворения и трофеев не принесла. Проинструктировав боевое охранение, Князев предложил сыграть в карты, но из меня картежник, как из него Папа Римский. Отказавшись, решил побродить в округе, не заходя за периметр, и тут почувствовал, как кто-то приближается сзади. Еле слышимый удар ботинок о мерзлую землю умело поставленной ступней. Я положил руку на кобуру, в которой притаился пистолет, в готовности выхватить его.

Ежедневно нам зачитывали приказы командования о бдительности с примерами, как в том, или другом подразделении Советской армии, вырезали солдат. То в одном полку, то в другом – отставшего от части офицера, раскроят как тушку барана на праздник Рамадан. Страшно.

А пока ко мне приближалось темное пятно, напоминающее человека. Мышцы напряглись, в готовности к сопротивлению. Помирать под ножом мятежников не хотелось. Да, вообще помирать не хотелось. В свое время, до одури учась обнажить ствол, я тренировал руку, стремясь выхватить ПМ из кобуры как можно быстрей. Иногда получалось за пару секунд.

Резко обернувшись, чуть не доведя себя до инфаркта мыслями о кровожадных басмачах, я был готов пустить в ход пистолет.