Читать книгу Преданные империей. Записки лейтенанта - Игорь Владимирович Котов - Страница 9

Через Саланг прошли ВСЕ советские воинские части, вошедшие в Демократическую Республику Афганистан в ночь с 3 на 4 января 1980 года или позднее.

Чем примечателен этот перевал, кроме того, что является одним из самых высокогорных? Да тем, что советские войска впервые в своей истории преодолевали горы на высотах близких к критическим. До сих пор помню, с каким напряжением ползли ГАЗ-66 по перевалу. Медленно, метр за метром карабкаясь к вершине, как раненый из фильмов про войну к реке.

На обочине стояла заглохшая техника. В моторах копались водители, обмораживая руки. Мороз перевалил за 20 градусов по Цельсию. Шапки снега достигали высоты более пяти метров. Слева лежала пропасть, дна которой не было видно из-за облаков, стелившихся ниже. Впереди исчезали в тумане каскады тоннелей, проложенные сквозь базальт Гиндукуша. В кузовах лежат бойцы. Спят, укрывшись матрацами. Длинна некоторых тоннелей превышает нескольких километров, где через каждые 50 – 100 метров окна проветриваний. Но вытяжка не работает. Технический персонал из числа афганцев, обслуживающий тоннель – сбежал, завидев первого шурави. Сколько людских жизней забрал перевал – не ведомо никому.

В тот период, когда его оседлал наш 186 полк, передислоцируясь с севера страны, где были взяты города Тулукан и Файзабад, потери на марше составили около 30 человек, которые задохнулись в катакомбах тоннелей Саланг угарным газом из-за ошибок командования. Это суммарные потери нашего полка и ракетной бригады, вклинившейся в наши ряды. Глупые, ненужные потери

Кто не знает, что такое Саланг, тот не видел Афганистан. Это – истина. Один из самых высотных маршрутов, рассекающих Гиндукуш на равные части, была эта самая трасса, по которой наш боевой полк двигался в сторону Кабула, для оказания еще большей помощи бедному афганскому народу.

Уже на подходе к системе туннелей, стоявший на её охране взвод ДШБ распределял очередность прохождения по нему между ракетной бригадой и нашим полком. Мешать одну броневую технику с другой было неразумно. Хотя мы и представляли собой единую армию оккупантов-интернационалистов, но разные командиры могли отдавать разные приказы, что и привело к трагедии, оборвавшей жизни почти взводу солдат и офицеров Советской Армии.

Так как десантуре было по большому счету все равно кого пускать, они и открыли ставни ада для обоих подразделений, и что самое интересное, не понеся никакой ответственности за погибших в угарном газе. На боевые потери списывали жизни и технику. Жестокое существование и трусость. Вшей и болезни, затронувшие рядовой состав. А также глупые приказы, раскрывающие слабость тактической выучки всех командиров, от ротного звена, до полкового. А также неумелое командование в бою, что являлось практическим предательством интересов вооруженных сил.

Моторы надрывались из последних сил, таща к вершине броню, в которой устроились советские солдаты, увешанные оружием по самое «не могу». Высота за 4.000 метров, дыхание становилось рваным, как брезент ГАЗ-66, в его кузове устроились партизаны, навалив на себя матрацы, согреваясь лишь своим дыханием. Они вообще обладали талантом выживать в самых критических условиях жизни. Температура приближалась к минус 30 по Цельсию, отчего печки в кабинах работали на полную мощь. Но все равно мерзли.

Мне достался тягач ГАЗ-66 без лобового стекла, которое я расстрелял, целясь в басмача на севере страны. Прикрытый фанерой, обернутой в солдатское одеяло, все равно сквозь щели проникал мороз, не позволяя даже на миг закрыть глаза.

Минус тридцать. Дыхание превращалось в изморозь за десять сантиметров от рта и падала на колени умирающими надеждами. Никогда больше так мерзнуть мне не приходилось. От него мысли переставали вырабатываться, превращая мозг в ненужную часть головы, не согреваемую даже зимней шапкой с завязанными ушами. Всё чаще попадались заглохшие машины, БМП и БТР, водители которых копались в моторах голыми руками, обмораживая пальцы. Некоторые работали, сбросив ватники, в свете ручных фонарей, по локоть в бензине.

Респект и уважуха вам, как сказали-бы сейчас молодые парнишки, не нюхавшие пороха. Честь и слава, поправили-бы их те, кто прошёл этот скорбный путь.

Честь и слава!

Черный асфальт змеёй полз вверх, заползая в нутро тоннелей. По нему шла сильнейшая армия в мире, пугая афганцев своей мощью. Но те почему-то не боялись. И это было странно.

Постоянно останавливаясь, как это делают альпинисты в горах при штурме высоты, мы упорно ползли вверх, преодолевая Гиндукуш по Салангу. Отставшие машины никто не ждал – есть техническая поддержка в лице майора Китова – зампотеха батальона. Заглохшие автомобили он или брал на буксир, или помогал с ремонтом, в основном советами. Но при марше и этого было достаточно. При всей моей нелюбви к этому человеку, могу сказать лишь слова благодарности его мужеству при преодолении Саланга.

Где-то на высоте за 4.200 метров, если судить по карте, на которую мне постоянно приходилось посматривать, в очередном окне остановка было особенно долгой. Батарея вперемежку с БМП-1 старшего лейтенанта Заколодяжного застыла на шоссе между двумя тоннелями. В колонну боевых машин затесался кунг прапорщика Кикилева – начальника продовольствия батальона, забитый продовольствием. Двигатели не выключали, так как завести их по новой, было практически нереально. Даже с толкача. Уж больно сильно был разрежен воздух.

В черной дыре впередистоящего тоннеля исчезала голова колонны из боевой техники, в основном на гусеничном ходу. Причины остановки никто не знал, поэтому решили размяться языками, а заодно и размять кости и мышцы, задубевшие от долгой неподвижности. И повылезали из кабин, благо на воздухе было ненамного холодней. Удалось уговорить Кикелева выдать одну буханку хлеба из батальонных запасов, которую мгновенно разодрали не десяток частей, исчезнувших в голодных желудках.

Стоим долго. Почти час. Так долго мы еще не останавливались и причина в столь длительной остановке нас, по меньшей мере, не волновала. В этот момент из жерла тоннеля, в котором скрылся хвост колонны из БМП-1, тонкая сизая струйка отработанных газов превратилась в дыхание дракона, изрыгающее из себя клубы черного дыма.

Предчувствие чего-то страшного коснулось лиц всех стоявших в круге и куривших сигареты.

– Ни хрена себе, – это Заколодяжный подал голос.

– Всё. Кирдык котёнку, – прокомментировал, увидев дым, капитан Князев, смачно жевавший свой кусок.

И в этот момент где-то внутри черного сгустка ужаса раздался одиночный выстрел. Затем еще. И еще. Из тоннеля стали появляться люди, с настолько серыми лицами, что казалось, шли мертвецы. Я бросился внутрь, в плотное тело черного дыма, прикрыв лицо шарфом. Рядом со мной оказался кто-то из офицеров и несколько солдат. Мы вбежали в ночь, окутанной ядовитыми парами. Дышать было практически невозможно. Угарный газ проникал в легкие, даже сквозь тонкую материю шарфа, вызывая спазм. Тогда я понял, какого было узника Освенцима, и впервые пожалел евреев.

Первого встречного нам лежащего партизана, я пытался поднять, но не смог. Слишком уж был тяжел. Тогда схватив за лацкан воротника, потянул его к выходу по черному асфальту. Справа и слева от меня бойцы хватали упавших людей и тащили на воздух. Многие были без сознания. Боковым зрением я увидел, как старший лейтенант Игнатенко – замполит 3 роты тащит на себе Кондратенкова Володю. Чтобы представить сиё действие, надо понимать, что Кондратенков весит около девяносто килограмм, а Игнатенко – чуть более пятидесяти. Несколько партизан, под руки выводят на воздух еще одного бойца. Я видел сквозь сизый дым пару человек лежащих под колесами автомобиля без движения. Чтобы вытащить их не хватало ни воздуха, ни сил.

В очередной раз, выползая из тоннеля, я упал в снег, на мгновение потеряв сознание, но быстро пришел в себя от голоса Бенисевича (убит 11 мая 1980 года):

– Товарищ лейтенант, вам плохо?

– Нет… все нормально, – оглянувшись по сторонам, заметил, как росло количество тел, лежащих на выходе из тоннеля у трака БМП-1, стоявшего ближе всего к въезду.

Я видел синие трупы на искрящее чистом снеге на высоте 4000 метров, словно бревна, аккуратно сложенные вдоль дороги. Вот, оказывается, какая бывает Смерть. Никто из спасенных не шевелился. Офицеры и рядовые отдали свои жизни… за что? Даже сейчас, спустя стольких лет после вторжения, на этот вопрос никто не знает ответ. Потому что ответа нет. И никогда не было. Потому что давать ответы – для слабаков. В Советской Армии таких нет.

Одни говорят – интернациональный долг. А понимают ли те, кто говорит об этом, ЧТО ТАКОЕ ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЙ ДОЛГ? К чему мы все пришли со своим интернациональным долгом? Ведь РАЗВАЛ СССР начался именно с начала выполнения этого самого интернационального долга. Может лучше назвать – оккупация? Конечно, слух режет. Да и какая это оккупация, если нас попросили. Но, если попросили, то какой это долг? И кто теперь больше должен? Мы – им, или они – нам? В чём измерять интернациональный долг. В трупах афганцев, или в телах наших погибших солдат?

Задумайтесь…

Коммунистическая идеология не отпускает. Но нынешние реалии не сильно отличаются от реалий тех дней. И если сегодня наша помощь Северной Осетии (эту фразу я писал во время шестидневной войны с Грузией) это и есть ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЙ долг, долг любого ПОРЯДОЧНОГО государства, то то, что мы выполняли в Афганистане не ложиться на матрицу вообще какого-либо долга. Ибо мы ИМ НИЧЕГО не были должны. Но до сих пор продолжаем тупо повторять что-то про свой долг.

У России такая судьба. Судьба быть на стороне слабых. На стороне правды. На стороне разума. Это карма, скажет индус, или доля, ответит русский. Это печать на лбу, это путь, по которому идёшь, чтобы искупить прежние ошибки.

Сирия. Мы спасли эту страну. Мы переломили хребет террористам, измывавшимся над народом. Но задумаемся, что мы получили в Сирии. И ответим – военные базы. Что дал нам Афганистан? Потерянное поколение, жившее на лжи.

Солнце медленно садилось за горизонт. Было около 2 часов дня, когда начался весь этот кошмар. Чувствуя в ногах слабость, мне меньше всего хотелось вновь залезать внутрь тоннеля, из которого продолжали ползти люди. Многих тащили на спине более выносливые товарищи. Подкатившая рвота выворачивала внутренности наизнанку. Я взял в руки снег и обтер им лицо. Не помогало. В глазах двоилась картинка, и я никак не мог сфокусироваться на стоявших неподалеку машинах.

– Ты что здесь делаешь? – Князев материализовался передо мной злым гением Гиндукуша. – Быстро к своим бойцам. И занимайтесь личным составом, лейтенант.

– Я помогал ребятам….

– Я сказал, занимайтесь своим личным составом, и не суйтесь, куда не следует. Ясно?

«Пошел-бы ты на …уй!» в сердцах проговорил я про себя, оглянувшись за спину. В данной ситуации мое мнение совпадало с мнением моего внутреннего голоса. Что в Афганистане случалось достаточно редко.

На белом снеге обочины лежало около тридцати тел с почерневшей кожей. У многих из рта все еще выползала рвотная масса. У некоторых голова была в крови. Лишь позднее я узнал, что многие солдаты стрелялись, самовольно уходя из жизни. Тогда я подумал, что сам так никогда не уйду и буду ломать себя, но выдержу любые испытания. Как бы жизнь не складывалась. Как бы меня не ломало.

В тот день, 23 февраля – день Советской Армии и Военно-морского флота, погибло от самострелов и задохнулось в угарном газе около тридцати человек (26, если быть точным) из нашего 186 полка и ракетной бригады.

С праздником, дорогие товарищи!

Капитан Князев смотрел на весь этот ужас со стороны, никому не помогая. В его глазах явственно читалось нечто от животного ужаса, которым он заразился ещё тогда, в полку, когда впервые узнал, куда он может попасть. И этот животный страх уже не отпустит его никогда. До самой смерти.

Команду вперед передали по рации спустя полчаса. После того как саперы очистили проход от перевернувшейся техники и трупов. Проходя в тоннеле ТО место, я заметил на бетонной стене следы от пуль и широкую промоину исцарапанного бетона, оставленного танком. Что же испытали на себе солдаты, оказавшиеся в угарном плену? Какие мысли проскользнули по их извилинам, коли единственным решением, для них, было застрелиться? Неужели человек способен дойти до точки, за которой нет возврата. И от этих мыслей стало по-настоящему страшно.