Читать книгу Волна и камень - Илона Якимова - Страница 3

От сотворения мира лето 7050-е

(от Рождества Христова 1542-е), января месяца 2-й день, Москва

Бежали без огней. Черные фигуры мелькали мимо проулков по кривым улицам, еле уловимые досужему глазу в ночной темноте. Только снег высвечивал то там, то здесь мельтешащие тени, да хором и вразнобой поскрипывали сотни ног: «хрухрухру…». В безлунную пору января, в часы меж волка и собаки, в самое глухое время, когда уж давно все добрые люди разбрелись по опочивальням, а первая молитва еще нескоро, отряды князя Шуйского по прозвищу Немой спешили взять власть.

Лились не наобум: все наперед было схвачено, куплено, улажено. Калитки услужливо приоткрыты, языки колоколов – приторочены вервиями. Пока хвосты вотчинной дружины еще извивались по утоптанному снегу мостовых, голова чудовища, пришедшего покуситься на святое – на помазанного богом правителя, двенадцатилетнего Иоанна Васильевича – окружала палаты великого князя.

Тихо, как во сне, и слаженно, будто красные злые муравьи, окружили – и бросились. Глухие удары, звяканье кирок и ломов, скрежет отдираемого от дерева железа – и вверх по лестницам. Узко дружинникам – в затылок друг другу продавливаются они к покоям малолетнего Иоанна. Навстречу им выскакивают, давят вниз, хрипят и валятся под короткими ударами клинков рынды великого князя и личная охрана опекуна правящего отрока, князя Бельского.

– Живьем брать!

Это снизу, со двора донесся крик. Шуйский-Немой влетел под окна на вороном жеребце, взял поводья на себя, приподнял на дыбы. И крикнул сызнова:

– Живьем!

С дробным перестуком к оконцам светлиц приставляют лестницы, карабкаются. На крепостной галерее неподалеку разворачивают туда, где хоромы, захваченные единороги. Быстро, с должной выучкой каждый отряд занят своим делом. Доносятся лязг, сдавленные крики, и внезапно ночь разрывает пушечный выстрел. Каменное ядро высаживает цветные куски слюды на окне великокняжеского покоя, разносит в шматки кованую частую раму и ровнехонько вылетает с другой стороны через такое же окно. Через сквозную дыру ошарашенный таким удачным выстрелом пушкарь с удивлением видит брезжущий рассвет.

Шум внутри здания внезапно стихает. В окне появляется рука в расшитом золотом кумачовом рукаве. Рука машет боярской горлатной шапкой, а голос – низкий голос воеводы Бельского – рычит:

– Стой! Если не боишься Страшного Суда – охолонись! Не бери великий грех на душу!

Широкобородый и грузный Шуйский-Немой приподнимается на стременах и во внезапной тишине говорит, едва лишь возвысив голос:

– Сдавайтесь на милость и ублюдка Иоанна – вперед, тогда лиха не будет. Подошло ваше время к концу. Андрей теперь Великий князь, в нем истинная кровь Рюриковичей.

***

Первое письмо Томаса Берроу,

капитана торгового судна «Old Piper»,

от сотворения мира лето 7050-е

(от Рождества Христова 1542-е), мая месяца 1-й день,

бухта Св. Николая, что в устье Двины на Белом море.

«Мэри, дражайшая моя супруга, и сыновья мои, Стив и Билли.

Прошёл уже почти год, как мы расстались у пристани, и наш корабль взял курс в открытое море.

Отрадно мне представлять, что вы читаете эти строки и радуетесь – жив и здоров ваш муж. Лишь длинный мой подбородок, за который ты так любишь меня прихватить походя, будто бы еще более вытянулся, лицо мое осунулось от невзгод и дурной пищи, а нос, что так не нравится тебе, любовь моя, еще больше съехал набок. Но здоровье мое не пошатнулось, но крепок мой дух.

Шлю вам наилучшие пожелания. К великому сожалению моему, в этих местах нимало не налажено почтового сообщения с нашим государством, которое отсюда, из безрадостного северного края, представляется мне лежащим чуть не на другой стороне Земли.

Посему единственное условие вашего прочтения сих записок – моё счастливое к вам возвращение, на что я со всей страстностью души надеюсь и на Бога в том уповаю.

Что сказать вам о стране, куда занёс меня и товарищей моих Рок? Некоторые слышали про Московию, мало кто видел, и вряд ли найдется такой смельчак, который заявил бы во всеуслышание, что до конца понял удивительных жителей этой земли и их диковинные обычаи.

Начать следовало бы с того, что видом своим московиты вовсе нам не подобны. Бороды имеют неряшливей и обширней, чем принято в Лондоне по последней моде, одежду совершенно не носят в талию, не открывают ноги. И женщины, и мужчины силуэтом более напоминают церковный колокол, нежели песочные часы или чашу для вина. Это связано, мыслится мне, с тем, что климат здесь отнюдь не столь мягкий, как в нашей благословенной Богом земле. Обширная одежда и густая заросль на лице, очевидно, помогают держать у тела тёплый воздух, несомненно, способствующий сносному существованию в морозы. Предосторожности сии отнюдь не лишние, поскольку зима здесь продолжается до семи месяцев в году.

Отправившись в путь из гавани, мы всё время держались северных румбов, правя в Берген, дабы, как ты знаешь, совершить мену сукна на звериные шкуры. И далее, когда понесла нас буря, компас держался тех же румбов. Однако после Нордкапьего мысу (который московиты-поморы называют Мурманским) относило нас уже на восток, а потом, избавившись наконец от властной руки западного ветра, повернули мы поскорее на юг, надеясь кружным путём выйти в наши широты и отыскать путь домой. К тому же, не имея тёплой одежды, мы страдали от погоды, а надо тебе сказать, милая Мэри, что и в августе хлестал нас в этом море, которое называется в Московии Белым, снег.

Но и на юге, в устье реки Двина, куда мы, наконец, после недели наблюдения пустынного берега, пристали, измученные, с разорванным такелажем и повреждённым рангоутом, почти без запасов вина, масла и провизии, и были приняты в поселении, носящем имя Святого Николаса, такое же, как и монастырь неподалёку, так вот, и здесь было отнюдь не жарко, а умеренно, несмотря на то, что и осень ещё не началась. Но самое удивительное, что и потом, когда меня под охраной отправили по приказу местных власть предержащих пред очи управителя этой земли в Москау, что находится по крайней мере в пятистах милях южнее, веришь ли, милая Мэри, и там, на широте Парижа, стояли такие холода, что птицы лежали мёртвыми, из многочисленных труб валил не чёрный, а белый дым, а причудливые шлемы стражников (называемые «айрихонка») покрывал слой инея.

Мэри, я был несчастен вдвойне в Москау. С одной стороны, я был измучен дорогой, которая продолжалась около месяца, нос мой был красен, шелушился и источал ежечасно фунты слизи от постоянного холода. Я три дня по прибытии не чувствовал пальцев на ногах и, стыдно признаться, собственного седалища, поскольку не вставал с него долгие недели. С другой стороны, оказалось, в Московии как раз в разгар зимы 1542 года, как раз перед моим прибытием, приключилось что-то вроде восстания. Насколько я мог понять, законный король, Иван был удалён от двора в пользу его двоюродного брата, также малолетнего, посему был определен регент. Языки шептали, что сей регент – узурпатор, и в городе было, скажу прямо, неспокойно. Некоторое время (12 или 13 дней) до меня не было никому дела.

За эти дни я дал себе труд выяснить точно, какова политическая ситуация в городе и стране. Поскольку чутьё подсказывало мне, что это в моем положении – отнюдь не праздное знание, что от этого может зависеть благополучие моё и команды моей. К счастью, переводчик-«толл-матч», приставленный облегчать моё общение со стражниками, слугами и прочими, оказался куда более словоохотлив, чем велит ему его положение в государственном механизме. Особенно способствовало тому крепкое вино, которого в доме, где нас поместили, было всегда в достатке. Мешая vodka и braga так же лихо, как латинские слова – с английскими, германскими и русскими, человек сей поведал мне то, что я сейчас подытожу.

В Московии случилась радикальная смена власти. Семена смуты были посеяны, когда в 1533 году от рождества Христова умер король Василий (то есть Бэзил) Третий. На престол взошел сын его Иоанн (Джон) Четвертый, от роду трех лет. Регентствовала при нем мать Елена Глинская. Она уже несколько времени имела фаворита c фамилией Овчина, что означает Шкура Овцы. Слухи о том, что Иоанн – бастард, только подливали масла в огонь. Клика правила года четыре, устраняя претендентов на престол, родственников малолетнего государя. Однако Елена неожиданно скончалась, возможно, от яда. Этим воспользовался клан герцогов Счуйски. Род этот, надо сказать, не менее, а даже более знатен, чем род правящий. Посему они взалкали власти. Осознав, что момент удобный, они начали борьбу за влияние при дворе, и, добиваясь оного, устранили и Овчину, и его приближенных. Кровь продолжала литься. Далее клан Счуйски начал, по сути дела, бороться за власть как таковую, уже в обход малолетнего короля. Все это в точности напоминало приход к власти дома Ланкастеров. Таков был конец первого акта трагедии!

Глава клана Счуйски – постарайся, милая женушка, не запутаться – еще один Иван. Главными соперниками клана после смерти Елены и Овчины оказались герцоги Белски. Будучи отправлен в темницу, глава дома Белски (ты не поверишь, Мэри, его тоже зовут Иван!), тем не менее, склонил на свою сторону чашу весов, выбрался на волю, сбросил Шуйского с постов и занял его место при короле Иоанне Четвертом. Это было менее двух лет назад. Таков был исход второго акта этой трагедии, а теперь представляю новых актеров третьего акта. У короля Ивана два близких родственника, из тех, что выжили. Младший брат, слабоумный. И кузен, Эндрю, или Андрей, Старицки. На него и поставил в династической борьбе герцог Счуйски. Белски же стоял за короля Иоанна, поскольку, помимо прочего, является его родственником. Несмотря на разительную разницу в возрасте они – троюродные братья или, по местной терминологии, «сестричи».

Меж тем Счуйски удалился в свои владения, чтобы вынашивать план мести. Злые языки поговаривают, что Белски, забирая бразды управления двором, круто избил Счуйски, нарушив неписаные законы. И тот обозлился сверх меры не только на обидчика, но и на самого малолетнего повелителя, который разделил позицию герцога Белски. И ежели до того Счуйски удовольствовался бы ролью распорядителя при правящем государе, то теперь решил стать королем единолично. Для того он устроил мятеж в этом январе.

Напомню тебе, что волею судеб в этот момент я как раз ехал из бухты Св. Николая в Москау. Герцог Белски был заключён в один из отдаленных монастырей, Иван Четвертый де-факто низложен и отправлен в монастырь не столь отдаленный, что посвящен Троице и местному святому Сергею. Попытка же междоусобицы была пресечена с помощью обильных казней сторонников юного короля Иоанна.

Но вернусь к моим приключениям. Время шло, и через две недели по прибытии для нас был устроен прием в крепости Кремль, которая является сосредоточением местной власти. Там я увидел, наконец, загадочного герцога Счуйски. Это оказался обширного телосложения белобородый человек, на пороге старости, но еще крепкий. На лице его выделялся большой чувственный рот, будто выражающий вечную брезгливость, а упрятанные в сети морщинок голубые глаза были внимательны и цепки. Герцог принял нас, будучи роскошно одет, окружен пышной свитой, но разговор продолжался недолго. Отчасти в силу занятости регента, на которую он с сожалением сослался, отчасти по причине языковых трудностей, поскольку то, что говорил я, кое-как перехватывалось знатоками шведского, германского и латыни, передавалось Счуйски русским языком. Ответы оного, в свою очередь, претерпевали подобные перипетии. За неполный час столь неторопливого общения мы едва обменялись приличествующими случаю формулами вежливости. И хорошо еще, что я, как ты знаешь, немного владею немецким и еще в детстве освоил латынь, иначе не представляю, как мы вообще поняли бы друг друга.

Я, признаюсь, был польщен и смущен высокой ролью посла, на которую даже в мечтах не претендовал. Местные же власти, несмотря на отсутствие у меня достаточно веских верительных грамот, официальных бумаг от монарха моей страны, подобающих спутников, по всей видимости, относились ко мне с высокой степенью почтения.

Церемонно выпрямившись и внимая речам Счуйски, я, тем не менее, не мог не оценить некоторой иронии ситуации – не совсем посол встречается с не то, чтобы королём. Причем оба с кажущейся беспечностью делают вид, что так и должно быть. Мэри, представь, что я рассказываю это, улыбаясь. Жаль, что не придуман еще способ передавать улыбку в письме. Не рисовать же ее каждый раз на бумаге, прямо между словами!

Когда же мы вернулись мы в наш особнячок на Гранатном «переулке» (маленькая стрит, соединяющая большие), чувство оторванности от мира и бесперспективности положения только усилилось. Как нам было попасть обратно к кораблю? Вокруг зима, огромная чужая страна, и я в столице, из которой нас не собираются выпускать! Жена моя, я был на грани отчаяния! Но совсем скоро всё очень сильно изменилось, о чем поведаю тебе далее».