Читать книгу Стена. Иллюзия одиночества - Илья Александрович Таранов - Страница 12

Восхождение на трон

Клювин откусил печенье, с издёвкой посмотрел на Тартищева, а прожевав, сказал:

– А недурно, дорогой Тартищев, после чая вздремнуть минуток шестьсот, а перед этим пропустить сотенку граммов божественного нектара, который мы, смертные, называем коньячком.

– Продолжайте, Николай Николаевич, мы с интересом слушаем, – Вероника с укоризной посмотрела на усмехающегося толстяка.

– Да, Николушка, продолжай, – Анна трепетно взглянула на мужа.

– Выспимся на том свете. Факт! – усмехнулся Лёва.

Тартищев окинул взглядом Лёву, оценивая значение его высказывания и, не обнаружив в нём посягательства на свой авторитет, продолжил:

– Хм… Так вот, друзья, сколько жить нам в этой маленькой стране-вселенной, мы не знаем. Но без совокупности определённых законов, без какого-либо учредительного документа, устанавливающего правила нашего сосуществования, без чёткого и разумного управления нам не обойтись. Анархия – вот что скорее стены нас погубит.

– Вот куда мы поехали! Уж не о конституции ли ты ведёшь речь, Тартищев? – Клювин глянул в изумлении.

– Угадал, Алексей! Точнее, суть почувствовал, но о демократии я ничего не говорил, – обрадовался Тартищев.

– Примем конституцию или, чёрт знает, какой документ, потом выберем правительство?

– Что-то в этом роде!

– Ha-поди, Тартищев! Насчёт сторожевой собаки я, похоже, поторопился. Друзья! Сейчас сядем сочинять конституцию и выбирать правительство! Каково?

– Что в этом неразумного? Конституция – совокупность законов государства, обладает высшей юридической силой. В нашем случае есть маленькое государство – пространство внутри стены, есть народ – мы с вами, но нет законов, принятых нами. Вы же понимаете, что по Конституции России мы здесь жить не можем. У нас не федеративное государство, и институт президента и принципы парламентаризма нам не подходят. Не нравится конституция – можно принять устав. Не нравится президент – возможна монархия. Но главное, друзья, – не допустить анархии! – Тартищев, отерев ладонью пот со лба, серьёзно-озабоченно обвёл всех взглядом. – Поверьте мне не как человеку, обладающему, не скрою, Алексей, отменной харизмой, а как члену Законодательного собрания области, опытному администратору и лидеру.

– Да! Нам надо что-то решать, – поддержала Вероника.

– Возможно, оркестру нужен дирижёр, – рассеянно произнёс Лёва.

– Правильно, Лёва, даже маленьким оркестром надо управлять, – живо ответил Тартищев.

– Я за монархию, – согласилась Анна.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – гаркнул Клювин. – Вероничка, солнышко, принеси-ка что-нибудь покрепче будущему монарху-скульптору. А я не забуду твоей милости и назначу тебя главой Верховного Тайного Совета при моей монаршей особе.

– Алексей Григорьевич, мы обсуждаем серьёзную тему, – нервно откликнулась Вероника, – ваши шутки сейчас неуместны.

– Ну конечно, я шутник, а Тартищев – правовед. Эдакий Лорис-Меликов со своей «конституцией» новых преобразований во времена царствования Александра Второго. Русская душа никогда не принимала никаких конституций. По уставу живут только военные. Может быть, объявим хунту?.. Наконец-то можно пожить свободно – ан нет! – всем опять потребовались условности, законы, уставы, конституции, учредительные собрания, президенты, цари-батюшки, вожди, революции.

– А вы что предлагаете? – спросила Вероника.

– Ровным счётом ничего.

– Но мы же внутри стены, Алексей! – горячился Тартищев. – Мы обязаны приспособиться к ситуации.

– Плевать! Мы никому сейчас не должны и ничего не обязаны.

– Вы хотите остаться ни при чём, Алексей Григорьевич!

– Вероничка, я чьей-то волей стал узником и готов отсидеть отмеренный срок. А если кто-то мнит себя монархом – скипетр и державу золотую в руки, шапку Мономаха на его блестящую башку! Все регалии к царским ногам! Ну а я – на винные склады…

– Это слишком просто…

– И совершенно не разумно!

– Мы стали свободны, – продолжил Клювин, – как вы этого не понимаете?

– Это как же? – удивился Тартищев.

– Мы свободны от государства, – ответил скульптор, – а вы предлагаете запереться на засовы каких-то уставов и правил.

– Ты забываешь, Алексей, что у нас нет рога изобилия и скатерти-самобранки! Нам надо выживать в этой ситуации.

– Выживем, если не будем излишне умничать.

– Сомневаюсь.

– Вот у нас уже и разлад, – встревоженно сказала Вероника. – Виктор, а ты что скажешь?

Виктор, сидевший, казалось, отвлечённо, внимательно слушал разговор и размышлял одновременно. «Почему же это произошло в такой замечательный момент моей жизни? – напряжённо думал он. – Удачная выставка, удачная картина, удачная компания – и вдруг такое невообразимое насилие. И главным виновником, не найдя причин случившегося, всё равно будут считать меня, так как я пригласил всех в гости, я хозяин этого дома, хотя теперь это и не имеет значения. Да и Вероника заметно нервничает по той же причине. Сложившаяся ситуация её не пугает: она сильная женщина; но груз косвенной вины терзает её сердце и её совесть, и она будет нести и нести этот груз, разрываясь и мучаясь более моего. И сейчас она хочет переложить его часть на другого – подавшего руку помощи. Она ждёт её от меня… Но смогу ли я сейчас в чём-то ей помочь? Едва ли! Я всегда жил за стеной своих образов и впечатлений. Для одних стена – это насилие, а для меня – мистика, требующая размышлений и изображения на холсте. Замечательно! – можно работать без суеты, наконец-то заняться поиском новых средств отображения абсурдного потока бытия, подвинуть застоявшиеся каноны живописи, продвинуть иррациональное мышление вперед… Я устал от выморочной гонки за популярностью, славой и деньгами. Кто об этом знает? Это изматывает душу. В конечном итоге останутся мои полотна, а вся житейская шелуха будет интересовать только историков, выцарапывающих диссертации, обсасывающих косточки великих живописцев. И обратная сторона медали привлекает. Меркантильные мысли, – куда от них! – но, исчезнув на время из светской жизни, я невероятно привлеку без видимых усилий общественный интерес к своему творчеству. Не придётся покупать этих наглых и ненасытных папарацци, ничего не смыслящих в сюрре, угадывать настроение критиков, обхаживать их. Вот для чего появилась стена – для моего творчества! И если Тартищев считает, что стена будет служить его оголённому тщеславию – пусть будет так. Иначе, чем другим ему заняться-то? Пусть кто-то обустраивает наш быт и управляет им по общему согласию. Тартищев, конечно, имеет деспотические замашки, но кроме него взять ситуацию в свои руки и некому. Вероника в критическую минуту может впасть в транс, в психоз и потерять контроль над собой. Решено!»