Читать книгу Жизнь как на ладони. Книга 1 - Ирина Богданова - Страница 23

Пошла уже вторая неделя, как Тимошка поселился в доме Арефьевых, а писем от Петра Сергеевича больше не приходило, хотя паренёк исправно караулил у окна приход почтальона и внимательно пересматривал всю корреспонденцию, лежащую в прихожей на тоненьком серебряном подносе с резной каёмкой.

Танечка с каждым днём всё лучше и лучше общалась с окружающими, подготовка к гимназии шла полным ходом, Кирькины ноги, покусанные лисой, уже вполне зажили, и он целыми днями весело носился по больничному двору, распугивая наглых голубей. Даже капризуля Зиночка начала посматривать на Тимошку поблагосклоннее и уже не фыркала при его появлении, словно рассерженная кошка.

Всё бы хорошо, только Тимкин личный больной никак не мог выжить. Неделю за неделей проводил он между жизнью и смертью, приходя в себя лишь на те короткие мгновения, когда Тимошка старательно обтирал его тело слабым раствором уксуса, выпрошенного у кухарки. В больницу Тимошка ходил теперь исправно, как на работу. Сразу после занятий с Алексеем Модестовичем он наскоро перекусывал, отпрашивался у Нины Павловны и вприпрыжку бежал по знакомым улицам, сожалея лишь о том, что путь не лежит мимо особняка князей Езерских.

«Хоть одним глазком посмотреть бы на Севу да поклониться ему за подарок, – мечтал Тимошка. – Как он там, бедняжка, один на один со своим злобным гувернёром-англичанином?»

Все прошедшие дни в Петербурге стояла неимоверная жара, а сегодня, на счастье, небо затянуло пузатыми тучами, и на уставший от непривычной суши город потрусил мелкий частый дождик. Когда Тимошка добежал до больницы, на нём ни одной сухой нитки не осталось.

«Ну да мне не привыкать, не сахарный, не растаю», – подумал он, отряхивая с русого чубчика тёплые дождевые капельки.

– Похоже, сегодня твой больной отдаст Богу душу, – сказала пробегавшая мимо него сестра милосердия Елизавета, которую он выделял из всех других сестёр за доброту и приветливость, – всю ночь в жару метался.

– Жалко его, – Тимошка с опаской переступил порог палаты и подошёл к низкой кровати с шевелящимся на ней человеческим обрубком, ожидая увидеть на лице несчастного какую-то особую смертную печать, но, к его удивлению, больной выглядел бодро и смотрел по сторонам вполне осмысленно.

– Где я? – спросил он еле слышным голосом, больше похожим на стон.

Тимошка обрадовался: вдруг да ошиблась сестрица, и его больной с этого дня начнёт крепнуть час от часу.

– Ты, дяденька, в больнице, – он поправил мужчине одеяло и примостился на загодя поставленную табуретку, – у тебя ноги поездом отрезаны. Но ты не бойся, ты обязательно поправишься. А я тебе подсоблю и ухаживать за тобой буду.

Мужчина отвёл взгляд от Тимки и тяжело сглотнул:

– Помру я, – он помолчал, а потом хрипло добавил: – Да и поделом мне, за грехи свои погибаю.

– Не говори так, дяденька, – горячо запротестовал Тимошка, – раз ты опомнился, значит, выправишься. А ноги… И без ног можно жить да людям служить.

Лицо больного исказила мучительная гримаса.

– Зови меня Максимыч.

Он бессильно откинулся на набитую сеном подушку, прикрыл глаза и прошептал:

– Пить.

Тимка поспешно выпростал из кармана пузырёк с куриным бульоном, которым все эти дни подпаивал своего больного вместо воды. Он хорошо помнил, каким вкусным показался ему бульон тети Симы, когда он очнулся в доме Петра Сергеевича.

– Спасибо.

Мужчина одним глотком осушил бутылочку и тревожно посмотрел на Тимошку.

– Исповедаться перед смертью уже не успею… Чую, последние минуты доживаю. Так и уйду на тот свет со страшным грехом на душе. Таким страшным, что не будет мне прощения во веки вечные.

Он некрасиво скривился от боли, и около его запавших глаз появились влажные дорожки слёз.

– Послушай хоть ты меня.

Тимошка согласно кивнул и погладил мужчину своей тёплой ладошкой по заскорузлой руке с выступившими жилами. Больной немного успокоился и начал рассказывать:

– Родился я в слободе около Финского залива. Об отце я ничего не ведаю, а мать моя была цапкой. Знаешь, что это такое?

– Нет, дядя Максимыч, слыхом не слыхивал.

– Был у местных баб такой разбойничий промысел – когда возы с сеном на рынок шли, бабы подбегали и цапали с телеги полные руки сена – кто сколь сумеет. Проворная цапка за день несколько мешков сеном набивала. А потом ямщикам подешёвке продавала. Так сызмальства я и привык к воровству. За особую честь почитал обирать добрых людей да куражиться над ними. А как в силу вошёл, меня вожаком над цапками признали. Только я не захотел с бабами работать, а пошёл сам воровской фарт искать. Стал поездным вором. Катался с напарником по чугунке и высматривал богато одетых господ. Выхватим, бывало, у нарядного господинчика саквояжик, у расфуфыренной барыньки ридикюльчик стянем, а то и серьги из ушей выдернем – в накладе не останемся…

У Тимошки в мозгу словно молния сверкнула: «Максимыч!» Это имя он слышал в поезде, когда хотел предупредить Петра Сергеевича, что того хотят ограбить. Так вот кто это был! Он во все глаза уставился на Максимыча, боясь пошевелиться от волнения. Тот понял его взгляд по-своему.

– Что смотришь? Противно с вором разговаривать? То-то же. И мне противно такой груз греха на тот свет за собой волочить. Но и это ещё не всё. Он перевёл дыхание и вдруг захрипел.

– Умирает! – прошептал Тимка и хотел было кинуться за фельдшером, как почувствовал, что его схватили за рубашку.

– Не уходи, парень, дослушай, не дай встретить смерть один на один.

Тимка покорно уселся на табурет.

– Самое страшное моё преступление, – с трудом выговорил Максимыч, – это то, что я мальчонку, аккурат такого, как ты, в Гатчине под поезд столкнул.

Тимка похолодел:

– Не может быть!

– Может, – заплакал вор, – верь мне, может! До последнего края я дошёл в своей подлости. Ну а потом уже вообще как с цепи сорвался: пил, дома поджигал. Ну, да что там говорить…

Он слабо махнул рукой и отчаянно приподнялся на локтях:

– Дай ответ, как умереть спокойно? Кто меня простит?

Тимка растерялся. Он с такой заботой пытался выхаживать этого страшного человека, оказавшегося вором и убийцей, так привязался к нему, желал выздоровления. А вон оно как сложилось… Ему было отчаянно жаль этого сильного русского мужика, бессмысленно и глупо прожившего свою единственную, подаренную ему Богом жизнь.

– Я прощаю тебя, дядя Максимыч, – неожиданно для себя сказал Тимошка. – Это меня ты столкнул под паровоз в Гатчине, и я прощаю тебя от всей души. Ну а за другие грехи тебе не передо мной ответ держать.

Мужчина напрягся, впился в Тимошкино лицо враз расширившимися зрачками и вдруг нечеловечески закричал, разрывая цепкими руками полотно тонкого покрывала:

– Господи! Господи, сила Твоя!!!

На его крик в палату вбежали фельдшер Яков Силыч и сёстры. Они оттеснили Тимошку в тёмный коридор и принялись хлопотать около кровати умирающего. Постепенно крики смолкли, из палаты показался бледный Яков Силыч и с сожалением посмотрел на мальчика:

– Скончался твой больной.