Читать книгу Стороны света - Ирина Машинская - Страница 11

Искусство перевода
Алёша Прокопьев

Оглавление

Георг Тракль: Переводы и комментарии

Из книги «Стихотворения» (1913)


Вернувшись к стихам Георга Тракля после более чем двадцатилетнего перерыва (в 1993 г. в издательстве Carte Blanche в Москве вышла его маленькая книжка), пересматриваю переводы в сторону большей, насколько это возможно, точности в передаче образов и живописных пятен, которые, выполняют функцию не столько цветовых эпитетов, сколько маркеров трансгрессии. Вот, наконец, дописал первое стихотворение его прижизненного сборника.

Вороны


В полдень шныряют над чёрной глушью

Вороны – крик их гортанный в аду.

Тенью скользя над косулей – в виду

Сядут, галдя, и близко к удушью.


О как они борются с бурым молчаньем,

Которым нива упоена,

Как дурными предчувствиями жена,

И слышно, как ссорятся, вечным ворчаньем


Над падалью, сладким кусочком счастья,

И вдруг на север ложится их путь

Похоронной процессией, тая как жуть

В ветре, дрожащем от сладострастья.


С четвёртого стихотворения сборника 1913 г. начинается «настоящий» Тракль, где «монтаж» (резкая смена планов) сочетается с «серафическим тоном» (против которого в 50-е будет высказываться Готфрид Бенн), цветовыми эпитетами в роли абсолютных метафор (что опять-таки раздражало Бенна, для 50-х это был уже дикий анахронизм, ну и, как Тракль, этого никто делать не умел) и с неаппетитными подробностями, написанными однако с такой метафизической глубиной («зелёные ямы гниенья»), что она затмевает предмет высказывания. Важно, что появляется сестра-возлюбленная («малышка»), теперь её присутствие будет ощущаться постоянно. Звук, запах, цвет, мелодический рисунок, просодия, – горючая смесь, по которой авторство распознаётся немедленно…

Где красная литва, взметая…


Где красная листва, взметая

Девичью прядь, в гитарных волнах

Плывёт и тонет, – жёлт подсолнух.

За тучкой – тачка золотая.


В покойной бурой тени глухи

Старухи, их объятья кротки.

Взывают к Весперу сиротки.

Жужжат в исчадье жёлтом мухи.


У прачек в стирке передышка.

Как вздулась простыня, крылата!

Сквозь страшные лучи заката

Опять прошла моя малышка.


А воробьи свалились с неба

В зелёные – гниенья – ямы.

Голодный в грёзах видит прямо,

Как пряно пахнет корка хлеба.


В пятом стихотворении сборника 1913 г. появляется der Fremdling (Пришлец, или Странник), причём не сразу, а только во второй редакции – в первой заключительная строфа звучала иначе. В стихотворении «Молодая служанка» отражение уже глядело из зеркала на героиню fremd (странно, отчуждённо). И теперь Странник будет проходить по страницам книги, изредка превращаясь в абстрактное существительное ein Fremdes, как в стихотворении «Весна души», которое разбирает Хайдеггер в одном из двух своих эссе о Тракле («Душа на земле – Постороннее»). Я, видимо, остановлюсь на словах Странник – странно – Постороннее, как уже решил более двадцати лет назад, иначе не получится провести сквозной корне-слово-образ.

Музыка в Мирабеле1


Родник взял ноту. Облака

В лазури ясной – белоснежны.

Безмолвные, в руке – рука,

В саду гуляют пары нежно.


Седой кладбищенский гранит

И птичий клин хитросплетений.

И фавн мертво туда глядит,

Где в тьму переползают тени,


И – красно – с дерева, падуч,

Летуч, в окно вдруг лист влетает.

И огненный в пространствах луч,

Рисуя призрак страха, тает.


И белый Странник входит в дом.

Собака бросилась с лежанки.

Ночной сонаты метроном.

Лицо задувшей свет служанки.


В шестом стихотворении единственной прижизненной книги Тракля (1913 г.) происходит интенсивная игра звука – с цветом и светом (мраком), живого (животного, природного) с неживым (мёртвым человеческим; кладбище). В третьем четверостишии масштабная смена плана – сначала вид сверху, затем – сразу же снизу. Чтобы в последней качался камыш. Как в кино. (Без шуток, по этому стихотворению можно сделать неплохой артхаузный фильм).

Меланхолия вечера


– Лес умер, где его границы? —

И тени вкруг, как загородки.

Ручей чуть слышно бьётся, кроткий,

И птица из укрытья мчится,


Где папортник, надгробный камень,

Венки, – плеск серебра и блески.

И скоро – в чёрных безднах всплески.

– Там звезд, наверно, бьётся пламень? —


Равнина сверху – безразмерна,

Болото, луг, деревни, кочки.

Блуждающие огонёчки.

Холодный блеск – скупой, неверный.


Всё небо в заревах проплешин,

Взмывают птичьи караваны

В другие, царственные, страны.

Камыш, как пьяный, безутешен.


В седьмом стихотворении интенсивность звучания стиха добирается до инфернальных высот (или глубин, кому как). Достигает этого Тракль сочетанием 4-стопного хорея с опоясывающей рифмовкой, монотонно повторяющейся из строфы в строфу. В переводе удалось сохранить только опоясывающий монорим.

Однако сохранять все красоты техники в задачу и не входило. Тем более что несовпадающая схема рифмовки заменяется ассонанасами в этих же местах на «а» и усиливается огласовками «ал – ол» по принципу дополнительности (можно ещё проследить за слогом «пал-пол»), а также вниманием к цвету – у меня чёрный и алый (именно алый, чтобы в абсолютной метафоре участвовал и звук), – и тогда необходимый эффект, как мне кажется, всё-таки производится. Стоит отметить также третье уже появление «простыни» в сборнике (в «Молодой служанке» просле простыни облаков – чёрными простынями был укрыт лес, в другом стихотворении простыня тревожно «вздувается» у прачек на пруду; теперь «запачканные кровью простыни вздуваются»).

Ничего не изменил. Как было переведено больше 20 лет назад, так и осталось.

Зимние сумерки


Максу фон Эстерле2

Неба чёрного металл.

Алый шквал прошёл над парком

И ворон с их диким карком

По аллеям разметал.


Луч застыл – и вдруг пропал.

Сделав круг, упали рядом,

Сатаной гонимы, адом,

Семь голодных прилипал.


Рылись в мусоре, взлетал

Клюв над тихой перепалкой.

Жутко, сладостно и жалко

Блещет, зол, театра зал!


Церковь, мост, больница. Пал

Полумрак на дно канавы.

Вздулись простыни, кровавы:

Парус. Алый шквал. Канал.


9-е стихотворение сборника 1913 г.

Поработал над цветовыми эпитетами – абсолютными метафорами, проводниками и указателями сложных чувств. Главные изменения произошли в трёх последних строчках, не «красные листья», а ближе к оригиналу – листья «красно» струятся вниз, например.

Женское счастье


Шествуешь среди подруг,

Улыбаясь, как на плахе:

Дни с собой приносят страхи.

Выцвел мак – и бел от мук.


Плоть твоя, твоя краса,

Виноград налился соком.

Пруд косит зеркальным оком.

Принялась косить коса.


Но роса сбивает жар.

Листья вниз струятся красно.

Мавр к тебе льнёт – грубо, страстно,

Бурый траурный муар.


В одиннадцатом стихотворении (название которого можно было бы, отталкиваясь от смысла слова «покинуть», перевести как «В комнате, где никого нет»), видение изменённого сознания характеризуется внутренним ощущением «перехода», растекания, отсутствия границ, не-соразмерности, которое уже было нащупано в «Меланхолии вечера», золотой лес «течёт», и у него снова нет границ. Звук, активно «работавший» в первой и второй строфах (орган, комариная туча, косы, древний источник), на третьей словно обрывается, чтобы уже больше не появляться. Риторический вопрос «чьё дыханье пришло ласкать меня?») звучит (не звучит! не раздаётся! приходит, является) в полной тишине. Ласточки чертят знаки, начертание знаков – вот выражение немоты! И тени на обоях, начавшие плясать вместе со звуками органа, теперь пляшут беззвучно. И кто-то стоит в дверях и смотрит. И совершенно непонятно в концовке, чей это горячий лоб клонится к белым звёздам. Такое ощущение, что субъект стихотворения смотрит сам на себя. И крутится плёнка.

В покинутой комнате


Цветники живых видений

Льёт и льёт орган в окно.

На обоях пляшут тени,

Сумасшедшее рядно.


Куст, охваченный пожаром.

Комариных стаи туч.

Звон косы – в сверканье яром,

И поёт старинный ключ.


Кто в лицо мне дышит нежно?

Нечет ласточек и чёт.

Золотой страной безбрежно

И бесшумно лес течёт.


В цветниках – огонь видений,

Сумасшедшее рядно —

На обоях жёлтых тени.

Кто там в дверь глядит, в окно?


Ладан пахнет грушей вялой,

Ночь на стёклах – тёмный гроб.

К белым звёздам запоздало

Клонится горячий лоб.


Двенадцатое стихотворение сборника 1913 г. – первое, написанное без рифм и нерегулярным метром. Это позволяет Траклю добиться множества новых эффектов; к примеру, сочетания длинных и коротких строчек ведёт к возникновению пустот (пауз), не менее важных, чем звучание стиха. (Одним из первых обратил внимание на этот приём у Тракля – Рильке).

Элис – помимо всего множества гипотез, опубликованных во множестве – для меня просто синкретический образ (один из многих у Тракля), вбирающий в себя (как и Helian в дальнейшем – от Helianthus, подсолнечник) – солнце (пора закатиться), «солнечного отрока»= сестру (так он называет её в другом стихотворении), подсолнечник (из того же Ван-Гога), странствующую душу, и объект перверсии, который он рассматривает «по ту сторону», в траклевском зазеркалье – там, где жизнь продолжается после смерти.

Самое мощное воздействие оказывает здесь на меня грандиозная картина, когда антропоморфизированное (закатившееся, умершее) солнце «тихими шагами» входит в ночь, а всё, что следует за этим, – невероятная живопись словами.

Мальчику Элису


Элис, в чёрном лесу тебя уже кличет дрозд —

Это значит, пора закатиться.

Синий холод ключа, бьющего из скалы, пьют твои губы.


Бог с ним, пусть бы чело твоё кровоточило

Соком древних легенд,

Тёмным смыслом в полете птиц.


Но так мягко ты входишь в ночь,

Что она распустилась багровыми гроздьями.

А движения рук твоих даже прекраснее в синеве.


И терновник шумит —

Ветер занёс туда лунные очи.

Как давно уже умер ты, Элис!


Плоть твоя – гиацинт, и в него

Погружает монах восковые пальцы.

Наше молчанье похоже на чёрный зев,


Из которого изредка нежный выходит зверь,

Опускающий медленно сонные веки.

На виски твои падают капли чёрной росы —


Звёзд подгнивших лежалое золото.


1

Мирабель – замок и парк в Зальцбурге

2

Макс фон Эстерле – художник и портретист, работавший в журнале «Бреннер», чуть ли не в каждом номере которого печатались стихи Тракля. Возможно, в его мастерской Георг и намалевал свой «Автопортрет» 1913

Стороны света

Подняться наверх