Читать книгу Тонечка и Гриша. Книга о любви - Ирина Николаевна Пичугина-Дубовик - Страница 12

Летом 1939 года Григорий Сергеевич согласовал выезд от места службы в Тирасполь. Поехали всей семьёй. Тоня всегда бывала в городе с радостью. Правда, очень редко удавалось. Сам город Тонечке нравился. По пути туда она разглядывала бесконечные поля и каналы оросительной системы. Молдавская автономная советская республика была чистенькой, уютной. Утопала в зелени садов, в бескрайности полей. Солнце золотым яичком каталось по лазурному блюдцу небосвода. Тонечка веселилась чуть не больше своих девочек. Ей всё было в радость.

– Гриша, ой, как много каналов!

– Тут же дождей не столько, как в Приморье, поливать нужно.

– А полей-то, полей сколько! Куда ни глянь!

– Так, Тося, тут же республика «заготовок на зиму», – смеялся Григорий Сергеевич.

– Представь нашу страну – как семью, вот здесь «хозяйка» выращивает ягоды и овощи и «закатывает их на зиму».

– Ты шутишь?

– Ну да… А если серьёзнее, то сюда в 1925-1930-х годах из скудного бюджета нашего советского государства было направлено такое огромное количество денег, ты не поверишь! Как раз восстанавливать сельское хозяйство и местную промышленность. И что? Восстановили и так скоро.

– Местную? Это как?

– Ну, сахарные заводы, спиртоочистительные, консервные. Здесь выращивают, здесь и перерабатывают. Сама видишь, сады, сады, поля с сахарной свёклой, виноградники кругом. Нам лектор сказал, что в этом 1940 году тут рекордный урожай овощей – 91 центнер с гектара. Это выше, чем в сопредельной Бессарабии в три раза! Кстати, зря ты местных «бессарабами» зовёшь, давно хотел тебе сказать. Зови их молдованами.

– А кто же они, как не бессарабы, – заупрямилась Тонечка, – Гриш, а они все тут по колхозам! Мне хозяйка рассказывала. Поголовно все в колхозах!

– Так уж и все! Тут и заводы тоже есть: чугунолитейный, известковые… да мало ли. Так что и рабочих тут хватает. Не только колхозники.

– Знаешь, Гриш, а я вот удивляюсь, тут все грамотные. Прямо все! Не то, что у нас на Сахалине…

– У нас в школе младшего начсостава один преподаватель истории говорит, что в 1937 году, ну, когда мы сюда приехали, только 3 процента людей оставалось неграмотными. Он говорит, тут открыто более 500 школ, есть и пединститут в Тирасполе. Если у нас всё пойдёт хорошо…

– Да, Гриш, я бы поучилась. На учителя… младших классов… Очень хочу…

– Тось, если всё будет хорошо… конечно!

Девочки устали сидеть и вертелись. Им хотелось побегать. Они уже привыкли к молдавской вольнице.

А вот и приехали.

Город весело шумел скверами и садами. Кругом в центре высились красивые, даже величественные здания постройки последних десяти лет. Особенно хорош был театр. Наскоро пробежав по магазинам, сколько позволяли их небольшие средства, Мусенковы решили просто погулять.

Старый город был похож на село. Маленькие мазанки с тростниковыми крышами и сады, сады. Улицы земляные, без тротуаров, иногда есть деревянные мостки через рытвины или древние лужи. Тоня решила, что под лужами бьют родники, не дают тем высохнуть.

А вот – белёные старинные торговые ряды с крытыми многочисленными арками, а вот – древние винные погреба. Возле них штабелями лежат бочки.

По современным улицам беззастенчиво передвигаются крепкие крытые телеги-фургоны селян. Такие, какие ездили тут и сто лет назад.

– Гриша, смотри, цыгане… «Цыгане шумною толпою по Бессарабии кочуют…», – смеялась Тонечка, – Пушкин же говорил «бессарабы», а ты ругаешься.

Цыганки побоялись подойти к семье командира в синей форме. Зато хватали других прохожих за руку, звенели монистами, браслетами на загорелых руках, от их ярких юбок рябило в глазах. Тут же шныряли страшно грязные и оборванные цыганята. Они с весёлой наглостью блестели чёрными глазками, выпрашивали что-то.

Пообедали всей семьёй в столовой с открытыми настежь окнами.

За соседним столом оживлённо беседовали. До Мусенковых доносились слова: «Котовский, конники, «Париж».

Григорий Сергеевич обернулся и вежливо поинтересовался,

– Простите, товарищи, тут правда комдив Котовский жил?

– Всё верно, товарищ командир, тут рядом старое здание бывшей гостиницы «Париж», – да его все знают! Вот там и был штаб его кавалерийской дивизии, и сам он там же жил. Даже, говорят, свадьбу там играл. Ох же и огневой человек был! Герой настоящий! Тут его все уважают и гордятся им.

– Это когда было?

– Да году в 20- 21.

– Спасибо, товарищи.

Вышли, посмотрели, стоит углом кирпичное здание.

Интересно. Да, Котовский – легендарный красный командир – фигура незабываемая. То ли великий герой, то ли… преступник, что ли…?

У здания толпились дети. Молодой человек с бледным и одухотворённым лицом читал им какие-то стихи.

– Гриша, подойдём?

Не дожидаясь ответа мужа, Тоня подошла поближе, прислушалась, странно заныло сердечко её…

А учитель нараспев произносил удивительно влекущие строчки. Звенел в них и вольный бег коней, и колыхание жнивья, и пыль дорог, и кровь, и сеча. Стихи хватали за душу, как давешняя цыганка за руку, не отпускали от себя.

Тонечка слушала, и её казацкая душа играла и неслась, как вороной конь под седлом её прадеда. Разве же это стихи? Стихи – это про розы, любовь, не про сечу же! А тут, в этих наскакивающих на тебя, рваных ритмах строк – сама горячая кровь пульсирует, ударяет в уши, аж дыхание перехватывает.

Учитель не раз и не два уже поглядывал в её сторону. Ему льстило такое напряжённое внимание этой красивой женщины, жены командира РККА.

Но вот, стих окончил свой широкий бег по вольным степям. Выдохшийся, учитель как-то сник и стал меньше ростом…

– Простите, это что вы теперь читали?

– Это Эдуард Багрицкий. «Дума про Опанаса». Багрицкий написал эту поэму в 1926 году. Я читаю здесь детям, чтобы помнили о герое гражданской войны, Григории Ивановиче, предательски убитом в 1925 году.

– О Котовском?

– Да. Я говорю детям, что он грабил богатеев и раздавал всё бедным, такой необыкновенный и добрый был человек…

– Пойдём, Тоня, – неожиданно резко сказал Григорий Сергеевич и чуть ли не силой потащил её за руку прочь от группы. Учитель проводил её грустным и обречённым взглядом

– Ты что? Что с тобой, Гриша?

Так спросила поражённая поведением мужа Тоня. Спросила, чуть не плача. Что он её тащит, да так грубо!

– Тоня, мне это всё не нравится. И стихи какие-то …как провокация. Чужие стихи. Как оплакивают махновца Опанаса. Ишь ты, плакальщик нашёлся! О бандите стихи. Не стоит нам тут быть. Пойдём.

– Гриша, да он же о Котовском…

– Ты, Тося, мало настрадалась? Ещё хочешь? За чужие стихи? Пойдём.

На обратном пути Григорий поучал Тонечку,

– Вот что ты о Котовском знаешь?

– Ну, то, что и все… Красный комдив, банды бандита Махно гонял. Смелый был, отважный, решительный, за народ бился и был очень счастлив во всех своих делах, всё ему удавалось, только вот, его бандит убил… Ты что скривился? Я что, не то говорю?

– Тось, да ты пойми, у Котовского всё в жизни перепуталось. Сегодня он сам бандит, завтра за бандитами гоняется. Сегодня он банки грабит, завтра от повестки на фронт уклоняется, а послезавтра – он Член Реввоенсовета СССР. Вот холера! В смысле, Котовский – холера! Ты знаешь, он же был сиротой, но ему повезло, многие люди по доброте своей о нём заботились, в училище определили. На агронома учиться. Так он там с эсерами связался, вместо учёбы! Их взгляды ему приглянулись, вишь ты.

А после, как отучился, так он просто как с цепи сорвался. То грабил, то… В общем, много чего говорят. Вот и ты слышала, что он, якобы, украденные деньги батракам отдавал… Может, случалось, что и отдавал когда… А когда и сам тратил. На разгул. Я вот тут слышал, что в 1904-то году его короновали местные уголовники, в «паханы», знать, выбился.

Тоня тихонько ахала, не забывая придерживать девочек. Они уснули и постоянно во сне сползали с жёсткой скамейки. А Григория «понесло».

– Вот ты мне про деда говорила, того, что от вас отказался, что ему дворянство дали за русско-японскую войну, за героизм. А Котовский, не будь дурак, с этой войны-то и дезертировал! Конечно, что он там забыл? Вернулся сюда, стал тут помещикам имения жечь, да и загремел на каторгу. В Забайкалье, в Нерчинск. И что же? Тут же стал вроде как сотрудничать с царскими властями.

– Гриш, отец говорил, каторжане нам всю Забайкальскую часть дороги и построили. Это что же и Котовский нашу дорогу строил? Мы же по ней ехали сюда… а ты говоришь…

– Что ж, видать, и он руку приложил. Да только не рассчитал маленько, когда к властям там примазывался-прилаживался. Его-то под амнистию не подвели! Уголовник же был.

– Ка… какую амнистию?

– На трёхсотлетие царского дома. Тогда большая вышла амнистия. Но не для «блатных».

– Вот ты, Гриш, так плохо о нём говоришь, а тот учитель такие стихи про него… До сих пор голова кружится, и на душе так… Прямо летит душа. Вот как!

– Ты стихи слушала, а я суть услышал. Вредная суть. И коммунистов очерняет потихоньку и бандитов жалеет. Не тот это поэт. Вот почему он про Котовского? Потому, что эдакая романтическая фигура! Эдакий Стенька Разин. А на поверку? Хитроумный разбойник и умел вывернуться из любой истории.

– Да уж, так и из любой. Сам вот давеча сказал – не попал под амнистию.

– А что ему амнистия? Он взял, да и сбежал! Утёк, убёг! И опять сюда! Грабить! Налётчик! – голос Григория уже гремел командирскими раскатами, но, взглянув на завозившихся во сне девочек, он сбавил тон, – Но, признаю, умный и обаятельный. А мошенник же только таков и бывает. Обаятельный…

Григорий сложил лицо в гримасу «обаятельного мошенника», Тоня прыснула, очень уж забавно это у Гриши вышло.

– А знаешь, Котовский любил эдаким лордом прикидываться, кстати, он и образованный же был. Мог говорить по-немецки, по-еврейски, по-русски очень грамотно, да… По-румынски, даже и по-французски! – Гриша не удержался, сам фыркнул, – Ах, форсист был! Пыль умел пустить в глаза. А сам банки грабил.

Тонечка попробовала вступиться за героического комдива.

– Гриш, мне рассказывали, что его тут все очень любят. Про него такие сказки ходят: «Ноги на стол! Я – Котовский!»

– Это почему ноги? Я не слыхал.

– А местные говорят, под столом у одного директора банка была кнопка. Охрану вызывать. А ты не знал?

Тонечка «подловила» мужа с таким трогательным триумфом! Гриша засмеялся.

– Вот же шельмец! Как ты там: «Ноги на стол! Я – Котовский?» Я же говорил – обаятельный, раз его вообще до директора допустили!

– А что потом было? – спросила Тонечка, уже очарованная притягательной личностью комдива-налётчика.

– А потом в Одессе его ранили в 1916 году. Повесить хотели даже. Но он, холера такая, письмо жене генерала Брусилова написал… знал женскую душу, стервец! Она мужа упросила казнь отсрочить. Ты только подумай! И отсрочили. А тут уже и февральская революция. За Котовского даже адмирал Колчак ходатайствовал… Будущий «Верховный правитель России», как он сам себя потом величал, сука! За землячка, что ли, заступился? Вспомнил, что предки владели имениями, здесь, в Балте? Вот и понимай, что за фрукт такой? Котовский-то? В 1917 его Керенский на волю отпустил, так этот… (Гриша хотел сказать «шут гороховый», но сдержался). Явился твой Котовский в оперный театр в Одессе и устроил там вместо оперы митинг, да ещё с аукционом!

– Гриша, – давясь от смеха простонала Тонечка, не в силах выносить забавные гримасы мужа, разрываемого между восхищением и возмущением, – что он там устроил? Ну, в театре?

– Да кандалы свои продал тому, кто больше денег заплатил. За три тысячи рублей! Тось, а когда его ловили, награду обещали всего две тысячи, вот же чёрт! Кандалы дороже продал, чем за него самого давали!

Теперь хохотали оба. Да уж, необыкновенная личность, этот Котовский. Не случайно его тут боготворят. Если рассказы о нём так забирают, каков же он сам был, живьём, так сказать?

– А потом тут такая чехарда пошла, Тонь, да ты по Приморью знаешь. У вас ничуть не лучше было. В общем, с 1918 года стал Котовский красным командиром, но связи с бандитами-налётчиками сохранял. Друг у него был, «пахан» Мишка Японец. Нет, не так, – исправил себя Гриша, – Япончик! Так Котовский то ловил его, то дружил с ним… мутная история.

В 1919 он стал комбригом здесь в Приднестровье, да тут Деникин Украину захватил. Котовский со своей конной бригадой ринулся к Петрограду, защищать от Юденича. А дошёл к шапочному разбору. Без них к тому времени отбились. А как котовцы до Питера дошли, то все больные и оказались. Зимнего обмундирования у бригады Котовского же не было. Тут видишь – всегда тепло, зимнего не нужно. А в Питере – ну как в Приморье. Сыро и холодно. Вот конники и… того. Да и сам Котовский, говорят, воспаление лёгких прихватил. Ну а дальше он воевал против Петлюры, выгнал Украинскую Галицкую армию из Одессы, ну, в общем, стал красным комдивом.

Воевал против банд Махно и Антонова. Да… Конечно, применял свои особые приёмы усыпить бдительность врага и выманить, вроде как на переговоры… А потом… – Григорий показал ладонью по горлу, что было потом, – Однажды его сильно ранили. Чуть не умер.

– Вот видишь, Гриш, – Тонечка вступилась за удивительного комдива, – он кровь проливал! За нашу советскую страну! Значит, изживал свои старые привычки. Герой он, Гриша!

– Что же, – раздумчиво произнёс Григорий, – Сам товарищ Фрунзе его хотел взять себе в заместители, да не успел.

Убили Котовского. 6 августа 1925 года.

Под Одессой и убили.

На даче.

Дотянулись до него руки старых дружков-уголовников.

Тонечка примолкла. Всегда тяжело слушать о смерти. И вдвойне – о смерти такого брызжущего жизнью, могучего и просто поразительного человека.

– Да, Тось, если бы мы в Одессу смогли съездить, там мавзолей ему построили. Там он и теперь лежит, Котовский…

– Как так, мавзолей? – взвилась Тонечка. – Мавзолей только у Ленина!

– Нет, Тось, сама видишь, местные на Котовского чуть не молятся. Сразу после убийства вызвали, представляешь, врачей из Москвы, которые его забальзамировали, сохранили его тело. А тут и мавзолей достроили.

– Вот бы съездить, Гриш, а? – загорелась мыслью Тонечка.

– Это как выйдет. Что я могу, Тонь? Я на службе. Как Родина велит. А пока я – на границе.

Григорий Сергеевич помедлил и добавил,

– Ты, Тось подумай, это было то всего каких-то четырнадцать лет назад, а как теперь всё изменилось! Теперь совсем не то! Вот рассказываю тебе, а сам даже думаю, что о давней старине говорю… Нет же, почти вчера это всё было. Банды Махно, Антонова, Марусь всяких разных, кровь, битвы, разруха, смерти, смерти, смерти… Не дай то бог… чтобы повторилось…

Тем и окончился разговор про легендарного красного комдива.

Дальше ехали молча, смотрели в темноту.

Гриша придремал, а Тонечке всё виделся в южной тихой ночи призрак статного мускулистого красавца с чеканными чертами лица, с чёрными бровями вразлёт над дерзкими, но добрыми глазами, красиво и ловко сидящего на танцующем под ним белом скакуне… Романтический комдив Котовский.