Читать книгу Тонечка и Гриша. Книга о любви - Ирина Николаевна Пичугина-Дубовик - Страница 4

Страшно далеко отсюда, в столицах, кипит политическое варево.

Грозовою тучей ходят по казацкой слободе слухи о неминучей войне с кайзером, царём немецким.

Но в семье Екатерины и Степана Терченко – своё событие, много для них важнее. Родилась дочь – Антонина. Появилась на свет 14 июня 1914 года, чуть опередив начало Первой мировой.

Отец новорожденной, Степан Петрович, человеком слыл примечательным.

Был он родом из семьи первых казаков-переселенцев. Пётр, отец его, обладал весьма даже немалым состоянием.

Да и страшным гордецом был к тому же. Крутенек нравом.

Имел Пётр большой дом во Владивостоке и затейливую, из белого камня сложенную, дачу у далёкого тёплого и солнечного Чёрного моря.

Выслужил личное дворянство и приобрёл себе двойную фамилию Терченко-Рябов.

Но однажды сын его старший, Степан, стукнул кулаком по столу и в сердцах покинул отчий кров.

Ушёл. Навсегда.

Супротив воли отца, женился Степан по великой своей любви на огневой красавице, казачке из простых, Катерине Беловой.

Пётр же в гневе лишил непокорного сына наследства, да и знаться с ним перестал.

Теперь, заприметив на улице Степана с семьёй, отец переходил на другую сторону. Не смотрел на сына даже.

Пришлось Степану дальше самому жить, своим умом. К счастью, был он человеком образованным и очень даже знающим, рассудительным к тому же. Такого с радостью взяли проводником на КВЖД. Начинали строить, тянуть КВЖД ещё в 1898 году, и ведут всё дальше и дальше в китайские края.

Часто, очень часто, бывает теперь Степан в отлучке.

Ездит с составами в Китай.

И каждый раз поражается чудесам.

Сказочным природным ландшафтам – богатству выдумок незримого, вездесущего творца, вознёсшего к облакам эти кручи, расстелившего, как скатерти самобранки, эти луга и поляны, щедрой рукой рассыпавшего вековые вечнозелёные леса и живописные долы… Красота-то какая!

А ещё восхищается Степан искусностью человека – дорожного строителя. Прорубил человек тело гор, вечной мерзлоты, пробурил тоннели, возвёл высоченные насыпи, чтобы спрямить рельефы местности.

Как червь ползёт-извивается состав Степана. Свистит-ревёт паровоз…

Еле вписывается состав в узкие теснины меж прорубленных сопок.

Ныряет в темень каменных утёсов, меряет вёрсты болотистой равнины…

Всё дальше и дальше идут-бегут рельсы, мелькают шпалы стучат колёса… Вперёд-вперёд!

Где окончится дорога?

Может и нет у дороги конца?

Катерина же живёт в посёлке возле пригородной станции Угольная. Живёт в своём большом доме среди целой слободы Беловых: родных братьев, сестёр, двоюродных и троюродных, дядьёв и тётушек.

Вот уж и свои детишки пошли… Трое старших (Никита, Марья, Георгий), а затем и Тонечка, за нею – Таня и Люба.

Достойная должность Степана даёт возможность жить хоть и не роскошно, но безбедно. Семью уважают.

Первая мировая не затронула работников КВЖД – слишком важным был объект для всех. И Степан призван на войну не был.

А казаки-уссурийцы выставили на поля далёкой от них и чуждой русским войны конный полк шестисотенного состава, конный дивизион из трёх сотен и ещё шесть отдельных сотен.

Вот сколько собрали людей.

Храбро бились уссурийцы. Многие сложили буйны головы на европейских полях той войны, в грязи окопов, задыхаясь от немецких газов… Так далеко от родных дальневосточных мест.

Казак умирает, друзей умоляет:

– Насыпьте курганчик земли в головах… Так сложили песню… В боях с немецкой кавалерией героями показали себя казаки! Немногие вернулись домой.

А те, кто вернулся, пришли с Белой Армией.

И дальше события в неспешное Приморье посыпались, как из рога изобилия.

Завертелось, закрутилось колесо Истории.

В город прибывали войска, много войск. С ними вместе – немыслимые ранее порядки и страшные, потрясающие воображение, слухи о сломе мирового трёхсотлетнего государственного устоя, о надвигающемся конце света…

Тем временем, в сонном посёлке на пригородной станции Угольная, росла себе героиня нашей повести – Тонечка. Раньше, до начала угольной добычи, место это называлось «Разъезд 30-я верста». Но нашли уголь, открыли шахту, стала теперь станция – Угольная.

Посёлок этот был заселён казаками довольно поздно. Раньше здесь жили только корейцы. Долина полуострова Муравьёва-Амурского, конечно, место весьма примечательное, но для первопоселенцев – не мёд и не сахар. Зажатая сопками, выходит долина к Амурскому заливу.

Бежит там речка Песчанка.

С востока над станцией Угольная и посёлком вздымается Синяя сопка. Высокая и непролазная. Летом стоит вся она в зелени кустарников, дальневосточных лиан и пихт. Растёт там и приветливый лимонник, и колючий чёртов куст.

Вот уж, воистину – чёртов куст. Высотой в два человеческих роста, всё вокруг оплёл плетями в острых колючках. Мимо так просто не пропустит.

Тонечка всем на свете интересовалась, выспрашивала мать.

– А отчего это – «чёртов куст», а иные говорят – «дикий перец»?

– «Чёртов куст» потому, что лезет, хватает тебя! Пока продерёшься мимо него, чёрта дикого, перечертыхаешься, всё платье порвёшь. А «дикий перец» – потому, что корни его выкапывают и лечатся ими. Бають-то, ничем они женьшеню не уступают, – так поясняла Катерина дочурке.

Мальчишки, старшие братья Тонечки, хвастали дома, что добирались до вершины Синей сопки. Говорили – поросла она колючими, страшного вида, то ли деревьями, то ли высоченными кустами.

– С вот такими колючками! Не хочешь, а заорёшь! Насквозь прошивают!

И в доказательство своих слов пугали Тонечку страшными, крепкими и острыми древесными иглами. Тонечка визжала, а мать, Катерина, отвешивала мальчишкам по увесистому подзатыльнику, а сама посмеивалась над Тонечкой.

– Вот то-то же, орёшь! Так и зовут это дерево-то! Отец баить, это «оралия», да ещё и «маньчжурьская», в придачу. Она на гарях хорошо растёт…

Мать любила петь и рассказывать сказки. Тонечка особенно просила одну и ту же. Про багульник. И коротка была та сказка, а чем-то задевала детское воображение.

– Сказывают тутошние корейцы, в незапамятные времена жили в этих местах две семьи. И крепко не любили они друг друга. А и какая меж ними обида, никто уже и не упомнит. Да вот родились в этих семьях день в день, час в час девочка и мальчик. Росли, по одним местам ходили, да и встретились раз весной. А как встретились, так и полюбились. Пришла пора жениться да замуж идти. Хотят они сказаться родителям, да родители им уже других подыскали. Решили молодые убежать и начать жизнь свою в чужом месте. Вот опять весна пришла, то и убежали они. А родные – следом вдогонку! Бегут молодые, споткнулась девушка, ногу поранила о камни, идти не может. А родные всё ближе, кричат, грозят! Поняли парень с девушкой, что им не убежать. Подхватил парень любимую на руки, да и шагнул с ней прямо с обрыва сопки.

– Нашей, Синей сопки? – с замиранием сердца спрашивала Тонечка.

– С нашей Синей сопки, – твёрдо отвечала мать Катерина.

– И упали они, разбились? – допытывала Тонечка.

– И упали они на камни, и разбились насмерть. А где их кровь пала на камни, где их тела упокоились, там вдруг поднялись кусты в розовых цветах. Увидели то родные, ужаснулись делам своим страшным и помирились навечно. А те кусты багульником прозвали. Девушку, слышь ко, Ба Гул звали. Потому и цветы на сопках, те-то, наши, весенние, зовутся – багульник.

Так оканчивала мать сказку.

Задумывалась Тонечка.

Каждую дальневосточную весну, с нежного апреля по солнечный май – все сопки вокруг Угольной становились розовыми и сиреневыми. Багульник, как полноводная река, сливался по всем крутым склонам сопок, волнами плескался между стволами деревьев. Одуряющий эфирный запах бушующего багульника витал весной над посёлком. Братья балагурили, смеясь, рассказывали Тонечке,

– Мы огнивом возле куста – щёлк! А куст синим пламенем – как пыхнет! А цветов-то и не опалило!

– И тут, – в этом месте братья делали «страшные глаза», понижали голос,

– как всё вокруг затрещит! Как оползень потечёт! Это Целитель – Змий к нам пополз. Прямо из тайги на нас полз, на пламя багульника! Еле мы от него удрали!

– Врёте вы всё! – обижалась Тонечка. Но братья обещали принести домой цветы и показать ей. Однако сорванные и принесённые с сопок ветви багульника дома огнём не пыхали, и Змий-Целитель во двор не лез.

Очень хотелось Тонечке самой взлететь ввысь, туда, в сопки, где высокое весеннее небо, где пенное царство розово-сиреневых кустов. Где весёлыми облаками вьются-порхают бабочки. Но Тонечку в сопки мать не пускала – мала ещё.

А вот теперь и вовсе со двора ходить не велела. Чтобы чего не вышло с дитятей…

Слободы забурлили…

А Владивосток стал центром Дальневосточной (буферной) республики.

И даже тут, на самом краешке обитаемого мира – Ойкумены, люди, единые ранее в своей общности, стали расползаться на две разные стороны.

За белых и за красных…

Тонечка слышала эти слова, но особо не вникала, о чём это. Только замечала, что все стали суровее и уже не шутили с ней, не баловали её, как раньше. А потом и вообще дома остались только женщины… и те частенько слезу точили украдкой. Уж не до песен.

Вот и братья Беловы стали красными партизанами. Ушли в тайгу, спрятались за топи. Но как уйдёшь ты от жилья?

Где еду взять?

Вот и выходило, что между посёлком и красными партизанами постоянно была крепкая связь.

Наружная жизнь Степана, Тонечкиного отца, теперь старшего проводника КВЖД, текла размеренно и без изменений. Он всё также постоянно уезжал в рейсы.

Но втайне ото всех Катерина дома пекла хлеба для братьев – партизан, а младший её брат – пятнадцатилетний парнишка – ночами таскал хлеба в тайгу. Для него на лесной опушке между двух небольших сопок смастерили полый внутри стог. Тонечка знала, что туда, в тот стог, Катерина носила еду ночами. Мать строго-настрого запретила Тонечке даже и словечко о том выронить, такая беда будет!

Но не обошлось без доноса. Новое слободское начальство заметило, что из трубы дома Катерины всё время идёт дым.

– Почто она день и ночь печь топит? Не зима, чай!

Белоказаки нагрянули к ней с обыском. С криками и угрозами выволокли Катерину из дома, выгнали Тонечку, сестёр её и братьев – во двор. И перед ними, детьми, стали избивать мать их, требуя её признания, что помогает-кормит партизан.

Не помня себя, Тонечка вырвалась из рук держащего её казака, дико завизжав, кинулась на обидчиков матери… Её сильно ударили, она упала без сознания…

Тут набежали все многочисленные родственники и соседи и принялись горячо доказывать, что хлеб Катерина печёт на всю слободу, пока муж в отъездах,

– Жить-то надо! Вот и печёт всем!

Белоказаки угомонились, но не поверили.

Однажды, ранним росистым утром они выследили паренька, залезшего в стог за хлебом, и закололи, затыкали его саблями прямо через стог. И потом несколько дней не разрешали родным труп забрать. Тонечка видела, как мать безмолвно рыдала, уткнувшись в подушку. Стояла Тоня рядом, молчала, не знала, что сказать, как унять такое горе.

А потом она услышала, что мать с подругами зашепталась о странном и страшном: таинственным образом пропал «зверь» хорунжий.

Вскоре по слободе пошёл слух, что,

– Нашли труп его, хорунжего-то! Бочку прибило к берегу Песчанки!

– Уж такой страшенный, весь в кровище!

– Всё, как в сказке про царя Салтана, – так думалось Тонечке. Эту сказку она читала сама, её учил отец, когда был дома. В бочку посадили, «засмолили, покатили и пустили в окиян». С одним добавком – в настоящей жизни вся бочка была пробита-утыкана трёхдюймовыми гвоздями остриями вовнутрь… Но нет, Тонечке жалко хорунжего не было – на её глазах он бил её мать.

Вот оно, на какое дикое время попало детство Тонечки.

А сама Тонечка читала в своей волшебной книжке «Сказки г-на Пушкина…»

«Втихомолку расцветая,

Между тем росла, росла, поднялась —

И расцвела! Белолица, черноброва,

Нраву кроткого такого…»

Так читала Тонечка… И мечталось девочке, что это за ней скачет верный жених на добром коне и ищет её, Тонечку.

– Я тут, на самом краюшке земли, – шептала она, – у самого Великого Океана…

Тем временем, исполнилось ей 8 лет.

Раньше, бывая в городе, Катерина не раз показывала детям их деда на улице, но подходить, ни-ни, не дай Бог. Тонечке запомнился высокий и очень прямо державшийся суровый старик в тёмной одежде. И с очень красивой палкой. Мать объяснила – трость. Ещё Тонечку поражало стёклышко в одном его глазу. Стеклышко было на шнурке. Катерина опять объясняла, что это – монокль.

Зачем монокль, малышка не поняла и дома, играя, всё пыталась приладить круглый плоский камушек себе в глазницу, только он не держался, падал… Но когда, сморщив в напряжении личико, Тонечке удалось-таки однажды удержать камушек, то ей ничего не стало видно.

– Наверное, поэтому дед нас и не замечает, – думалось ей, – Из-за этого его монокля в глазу.

А теперь и поездки в город почти прекратились.

Шёл 1922 год… По долинам и по взгорьям продвигалась уже красная дивизия вперёд, «чтобы с боем взять Приморье – Белой Армии оплот»! Оживились и осмелели красные партизаны в окрестных лесах.

Стояла осень. На удивление красив был медно-золотой октябрь на сопках. Но страшно бурлив – океан.

Шумело и людское море. Некому было любоваться осенними красотами. Люди воевали, насмерть бились друг с другом.

Катерина заперла двери на все засовы, и дети притаились в страхе и ожидании.

Мать говорила им, что Красная Армия вышла к городу, что выгонит, наконец, япошек – многие тысячи тех стояли в городе и окрестностях. Маленькие японцы были раскосые и злые. И смотрели так нехорошо. Тонечка их боялась.

24 октября по слободе пошли разговоры о выводе японских войск с Южного Приморья.

Наступило 25 октября. Катерина уже давно не выходила из дома – берегла девочек. Держала дверь на засовах. А тут прибежала соседка, стала кричать Катерине.

– Уходят, все уходят!

Так вопила соседка.

– Япошки уходят и офицеры тоже! И наши! Казаки! Боже-божечки, все уходят! Все! Там давка такая, лезут на корабли! Говорят, последние корабли-то! Больше не будет! Ой, что деется-то! Как жить-то без мужиков?

Как низкое чёрное небо над океаном висят и крутятся страхи и беды над головами жителей слободки…

И над Тонечкиным домом тоже.

Тогда на Дальнем Востоке женщин было немного. Но те, кто проживали там – были удивительно красивы.

И маленькая Тонечка. Престранные события накликала её детская прелестность.

Семья белого генерала, одного из временных хозяев города, холила и лелеяла обожаемого младшего сына – молодого офицера. И угораздило же его, генеральского сына, увидеть на улице и очароваться, заболеть просто…

Ну, кем бы вы подумали?

Маленькой девочкой, Тонечкой.

Вот ужас-то!

Уж как генеральша через сваху уговаривала Катерину отдать им в семью на воспитание восьмилетнюю Тонечку, божась, что дорастёт та в генеральской семье до брачного возраста и только тогда они позволят сыну жениться на ней…

Катерина стояла неколебимо.

Богопротивное дело. Оставьте нас.

Да тут и Степан вернулся из поездки… Защитил. Но скоро вновь уехал с поездом.

И вот этот октябрьский день, 25 число!

Время поджимало, Белая Гвардия срочно эвакуировалась в Шанхай… без Тонечки. Прямо перед погрузкой на корабль, да не по пути к причалу, молодой влюблённый уговорил отца завернуть на бричке к запертому и неприступному дому Терченок. Странно, но отец его согласился на это безумное, безнадёжно-отчаянное предприятие. Срывающимся голосом юноша у ворот кричал, умолял маленькую девочку Тонечку бежать с ним! Златые горы сулил!

Бревенчатый дом слепо глядел на юношу бельмами затворённых ставень…

Тонечка дрожала в тёмной горнице, спрятавшись за юбку матери.

Катерина сурово молчала, выжидала.

Генерал велел не задерживаться.

Бричка улетела.

Катерина тяжело перевела дух. И уронила на пол ухват, что стискивала в руке, на всякий случай.

Позже Тонечка учила на курсах, что —

– В четыре часа дня 25 октября 1922 года части Народно-революционной армии Дальневосточной республики вступили во Владивосток.

И по всей большой России закончилась Гражданская война.

А ещё через три недели Дальний Восток стал составной частью Советской республики.

Да только тут и окончилась славная история заселения Приморья казачеством: большинство казаков воевали на стороне белых и были вынуждены эмигрировать в Китай, Австралию, США, куда глаза глядят, и корабли везут…

История перевернула жесткую, несгибаемую страницу свою…