Читать книгу Однажды мне захотелось родить ребенка - Ирина Пархоменко - Страница 10

1. Путь сквозь нелюбовь

Его рождение, как и зачатие, не входило в планы биологических родителей. Не входило, но произошло по нелепой случайности. Он родился в начале семидесятых годов двадцатого столетия в маленьком забытом Богом украинском городке, где чуть ли не каждый второй житель страдал алкоголизмом или психическими расстройствами либо имел ярко выраженные антисоциальные черты поведения. Правда, в то время, на закате существования некогда великой советской империи, подобные явления не принято было придавать огласке. Обычные люди часто пили, как это принято было объяснять, от безысходности, страдали от неблагоустроенности и иногда проявляли излишне агрессивные эмоции в силу «широты и загадочности непредсказуемой славянской души». Не более того. К тому же, как известно, в Советском Союзе не было секса. А поэтому о рождении таких никому не нужных детей мало кто знал.

Его первой колыбелью стала вонючая подворотня за углом заброшенного дома, где стойкий запах испражнений и рвотных масс давным-давно уничтожил всякие напоминания о том, что когда-то этот дом был наполнен теплом, а из его окон струился мягкий свет. Там, среди груды пустых бутылок из-под алкоголя, консервных банок и вороха пропахших селедкой старых советских газет, он и появился на свет: слабый, едва дышащий и жалкий, как уродливый новорожденный котенок. Женщина, давшая этому ребенку жизнь, разродилась за считаные часы, не издав ни единого крика. Легко, будто кошка, сбросив тяжкое бремя, она взяла малыша на руки и зачем-то посмотрела ему в глаза. Они были небесно-голубого цвета и в них явно читалось безмолвное желание жить и быть любимым.

Свой первый невнятный звук ребенок издал не сразу. Убедившись, что он все еще жив, мать с досадой отодвинула от себя теплое тщедушное тельце и, положив его среди окровавленных после родов тряпок, медленно побрела прочь от этого удручающего места.

Заходило солнце, одновременно олицетворяя и закат старой советской эпохи с ее гнилью, запахами разложения, исковерканными судьбами, и надежду с появлением маленького человека, который жаждал уцепиться за эту хрупкую и пока не обещавшую ничего хорошего жизнь. К счастью, этот несмышленый ребенок еще не умел думать ни о прошлом, ни о будущем. Невзирая на обстоятельства, он просто двигался к новой жизни, от которой со временем и развитием мышления жаждал перемен и мечтал о лучшем.

Итак, он выжил. После того как по счастливой случайности этот мальчик был найден в подворотне местными забулдыгами, его участь на ближайшие годы была предрешена. Он, как и многие тысячи обездоленных детей своей страны, пополнил один из унылых детских домов, где наконец получил собственное имя – Максим Ветров. И хотя оно звучало незатейливо, он им очень гордился и всегда осознавал, насколько же это ценно, когда у человека есть имя. Ведь человек без имени – все равно что путешественник без паспорта. А об увлекательных поездках он мечтал с раннего детства… Он грезил о другом мире даже тогда, когда в наказание за воровство хлеба в детдомовской столовой сидел в полуразрушенном темном подвале, где бегали крысы и воняло плесенью. И в этой каморке втайне от всех зачитывался приключениями героев романов Жюля Верна, иногда помышляя о выезде за пределы родного города.

Удивительно, но по мере взросления Максим становился личностью, в которой формировалось стремление познавать мир и ценить то хорошее, что в нем есть. «Разве может мир, когда-то подаривший мне жизнь, не быть прекрасным?» – задавался вопросом мальчик, когда ему исполнилось восемь лет. «Разве может мир, зачем-то подаривший мне жизнь, быть таким жестоким?» – размышлял он, когда ему было тринадцать, и открывал для себя горькую истину о том, что жизнь подразумевает много страданий. А в свои шестнадцать он задавал вселенной лишь грустные вопросы: «Разве я заслуживаю жить в этом до ужаса несправедливом мире и быть собой? Для чего все это нужно и что делать дальше?»

Смыслы бытия раскрывались постепенно и однажды даже дали понять, что в горестной и полной лишений жизни может быть место любви. И это стоит того, чтобы жить и цепляться за те жалкие крохи доброго и светлого чувства, которые ему порой перепадали.

Однажды двенадцатилетний Максим сидел в школьном коридоре на краю подоконника и вытирал рукавом испачканный кровью нос. Только что он потерпел очередное поражение в драке с детдомовскими мальчишками. Это было обидно до слез. Неожиданно он услышал рядом полный тепла и участия женский голос:

– Привет! И кто тут у нас сидит в одиночестве вместо того, чтобы идти в актовый зал на школьный концерт? Да еще, похоже, и с боевой раскраской? Тебя как зовут, герой?

Мальчишка нахмурился и с недоверием поднял глаза на женщину, которая только что обратилась к нему. Это было как минимум странно. Ведь до того он получал в свой адрес лишь оскорбления и крепкие пинки. Но в ее мягком добродушном голосе не звучало злобы. Совсем уж необычное явление! Да и женщину эту он видел в школе впервые, что, в свою очередь, обязывало следовать давно выработанному правилу: не доверяй незнакомцам.

– Меня зовут Максим, и я не хочу идти на концерт, – пробормотал мальчик, потихоньку начиная разглядывать собеседницу и оценивая потенциальную степень угрозы, исходящую от нее.

Стройная, не молодая и не старая, в длинной серой юбке и с аккуратно зачесанными назад светлыми волосами, она выглядела обеспокоенной и будто пронзала его из-под очков своим испытующим взглядом. Одним словом, типичная училка с характерной манерой поведения, которая наверняка хочет выведать детали драки и доложить директору детдома о его очередной хулиганской выходке. А уж если прознает директор, то потом мало не покажется! Закон детдома гласил, что нет ничего хуже, чем прослыть стукачом. Поэтому на такого рода допросах надо молчать как партизан.

– Ну ладно, Максим, тогда будем знакомы! Я – Валентина Владимировна, новый учитель математики в этой школе. А ты сам-то в каком классе учишься?

– В 6 «Б»

– Значит, в моем. Отлично! Думаю, у нас будет возможность познакомиться поближе. Тебе, кстати, нравится математика?

– Да, нравится… – неохотно ответил Максим, впрочем, не соврав.

Ему действительно нравилась математика и мир цифр. Их магия была на удивление красивой и логичной, а понимание математических законов каждый раз подстегивало его к новым открытиям.

– Разреши, я вытру кровь, – Валентина Владимировна неожиданно поднесла к лицу мальчишки носовой платок и слегка, с некоторой долей нежности, прикоснулась к нему.

Максим отпрянул, а она, будто не обращая внимания, мягко вложила платок в его липкую полусжатую в кулак ладонь и продолжила непринужденную болтовню.

– Не переживай насчет разбитого носа. Скоро заживет! А вот с обидчиками стоит найти способ примириться. Сам знаешь, драка – не лучшее решение конфликта. Если когда-нибудь захочешь об этом поговорить, ты всегда легко сможешь найти меня в школе. Мы теперь будем часто встречаться на уроках и после. Было бы здорово подружиться, не так ли?

– Наверное, – тихо проронил Максим, хотя в душе он с огромным сомнением относился к подобного рода дружбе.

Годы, прожитые в детдоме, научили опасаться всех и во всем искать подвох. Излишнее доверие в любой момент может заставить сделать неверный шаг. А потом по-любому будет предательство и разочарование.

Он прекрасно помнил, как однажды веснушчатый Юрка-ябеда выдал старшим мальчишкам его секреты. Например, растрепал, что Максим мечтает быть похожим на настоящих артистов балета и уметь парить над землей с легкостью птицы. А еще Максиму хотелось заполучить шикарный гардероб с кучей блестящей одежды и вкусно пахнуть теми самыми духами, запах которых он случайно ощутил от заехавшего как-то в их детдом актера известного театра. И с тех пор не переставал думать об этом божественном аромате и образе того человека. Ведь он как будто осветил его тусклую жизнь своей опьяняющей и вызывающей необъяснимую дрожь в теле улыбкой. В общем, за откровения с Юркой Максиму прилетели и многочисленные насмешки, и пинки, и жестокие издевки со стороны детдомовцев, закрепив за ним вечную славу романтичного хлюпика и «бабы».

Впрочем, таким он и был по жизни: сентиментальным и нерешительным. Порой мог пореветь как девчонка, стараясь делать это в укромном месте, вдали от посторонних глаз. Когда над ним глумились, стремился сжаться в один сплошной безликий комок и показаться немой невидимкой, лишь бы только получить поменьше ударов и оскорблений. В общем, он не умел сопротивляться и толком давать сдачи, за что сам себя считал ничтожеством и полным тюфяком. Однако поделать с этим ничего не мог.

А тут в его жизни появился она, Валентина Владимировна, впервые проявившая к нему доброту и сочувствие. Именно тот день, когда он сидел на подоконнике, размазывая кровь и сопли по чумазому лицу, положил начало его первой искренней привязанности. И чувству, приоткрывшему невидимую дверь к доселе иллюзорному миру, наполненному не только жестокостью, но и чистой безусловной любовью.

2. Школа

Лабиринты уныло окрашенных в серо-голубой цвет коридоров выглядели бесконечными. Хаотично бредущие по ним дети и их безликие тени казались вконец изнуренными от долгой работы жнецами, которым зачем-то упорно вбивали в головы ворох избыточной информации. Тусклые продолговатые лампы, безжизненно мерцающие с высоты, создавали иллюзию свободы в пространстве белоснежных потолков. Вдруг повисшая и странным образом электризующая все вокруг зловещая тишина была явным предвестником того, что это ненадолго. Повсюду мелькали одинаковые лестницы с обшарпанными и до блеска отполированными железными перилами, ничего не выражающие лица – одинокие и потерянные, и униформы мрачных сине-коричневых тонов. Чей-то неожиданно открытый и смелый взгляд, на мгновение пытающийся выйти за рамки системы, – но тоже ненадолго. Потому что в такой десятилетиями отработанной системе личности, дерзнувшие обрести свободу и собственное мнение, были заведомо обречены. Лучшее, что они могли сделать, это вернуться в строй и покориться своей участи, заняв соответствующую нишу в безжалостной структуре детдомовской иерархии.