Читать книгу Полоса препятствий - Ирма Доттир - Страница 6

Второй… О, второй был совсем другим. Он меня сам подцепил безо всяких клипс и заколок. Я шёл по Бутырскому валу, изучая район и поедая на ходу булку, и какой-то мужик, выходящий из двора, не привлёк моего взгляда, я даже шага не сбавил, но он меня окликнул:

– Подождите-ка, молодой человек.

Я оглянулся.

– Да-да, вот вы. Где это вас так неудачно оперировали?

– Ничего такого со мной не делали.

– А лопатка?

– Что? А-а, это не операция, это, как бы сказать, наоборот. Избили меня.

– И что ж вы ко врачу не пошли?

– Так не болит же.

– Лет через десять заболит, поздно будет править, надо будет делать сложное вмешательство. Пойдёмте-ка, я вами займусь. Родители ваши где? Очень интересно было бы пообщаться с такими беспечными людьми.

Ума не приложу, как он разглядел мою лопатку под свободной курткой. Рука у меня неправильно стояла, но я думал, что это из-за сломанной ключицы, и вообще уже привык.

Дядька оказался врачом-хирургом, аж целым завотделением, и я ему понравился, но клятва Гиппократа перевесила, первым делом он занялся моей лопаткой. Имя пришлось назвать первое попавшееся, а остальные данные медсестра спросить не успела, он меня утащил на исследования, а потом придумал мне и адрес, и родителей, и сам всё это записал. Я пролежал неделю у него в больнице, и он мне плешь продолбил вопросами о родственниках, о том, почему я так свободно прогуливаю школу и где вообще живу. Перевёл меня в отдельный бокс и начал совершенно явно проявлять внимание, и я ответил. Он залез в душу по самое не могу, но не настырно и не обидно, я ему почти всё рассказал, наврал только, что сбежал из детдома, с родителями у него промашка вышла, и признался, что имею опыт.

И только вторым делом он меня осчастливил и повернул это так, что всё оказалось в пределах медицинской этики: если пациенту некуда идти, его надо взять в семью.

К тому моменту я не подстригался уже три месяца. Он проколол мне уши, подарил серёжки и оформил под девочку, для хорошего хирурга и стрижка не проблема. Он же сделал мне и двухнедельный курс каких-то таблеток, чтобы юношеские прыщи вывести, а потом мне пришла в голову мысль попросить женских гормонов, но он это запретил под страхом стать уродиной, у них побочных эффектов больше, чем полезных. Через пару месяцев и без гормонов под мужским вниманием я расцвёл, мои ножки приобрели более-менее пристойный вид, и по квартире я шастал в женской одежде, хотя выйти в таком виде на улицу опасался.

Квартирку он для меня снял, приезжал каждую неделю, иногда даже два раза, в театр водил тайком от жены, и бантики завязывал. Не наигрался в детстве в куклы, наверное. Всё вместе это тянуло на статью о похищении ребёнка из низменных побуждений, но откуда доктору знать о таких вещах, а я ему рассказывать не стал.

Более всего ко мне подходило слово «содержанка», расходов на меня было немало. Квартирка была хоть и однокомнатная, но обставленная по первому разряду, ужинали мы на хрустале и мельхиоре, мебель финская и так далее. Украшений у меня уже в первый месяц стало больше, чем было у мамы, и одежда получше, и в магазин сходить было с чем. Правда, в очередях всё равно приходилось стоять, иногда только удавалось зайти в «Польскую моду» или в «Софию» по знакомству.

А потом он сказал, что в школу мне закончить всё-таки надо, но раз так сложилось, то можно учиться и на дому. Привёл ко мне какую-то страшную старорежимную старуху, которая, впрочем, оказалась всего-то навсего репетитором английского и французского, и велел учиться. Целый год она ко мне приходила по три дня в неделю и мучила часов по пять кряду всеми школьными предметами, но на иностранных языках, а в остальное время я мучился сам, потому что она принесла гору художественной литературы и первый том французской энциклопедии, велела прочитать, но словаря не дала. Ну я и заговорил, совсем не трудно это, если долбить каждый день. Она ещё и заставляла меня держать осанку, как благородную барышню, тоже пять часов подряд через день.

Ближе к зиме, когда одежда стала надёжно скрывать любое телосложение, я, наконец, осмелился выйти на улицу в виде девушки, но весной опять вернулся к джинсам и футболкам, страшно было изображать девочку на людях.

Должно же было быть в моей жизни счастье? Вот это оно и случилось, целых полтора года, и делиться этим я ни с кем не собираюсь.

Его посадили за незаконные пластические операции, которые он делал за деньги. Делал да и делал, не последним людям, между прочим, и никого это не волновало, пока он не взял однажды плату чеками «Берёзки», за которые срок полагался больше, чем за сами операции, а я даже передачу не мог ему отправить, потому что не член семьи. В тюрьме он и умер. Мне отказали в квартире, потому что платить было нечем, и остался у меня только большой запас знаний о предметах и явлениях на французскую букву «А» и книжка про Гекльберри Финна на английском, которая была в моей сумке, когда меня выгнали.

Потом был месяц приключений, про которые рассказывать противно, выжил я только потому, что успел продать свои серёжки до того, как их у меня отобрали. С тех пор в моей голове закрепилось одно умение – складно врать ровным голосом, сохраняя полную естественность, и две привычки: носить с собой складной нож хорошего размера, а не ту зубочистку, которая у меня была до того, и говорить о себе вслух только в женском роде.