Читать книгу Там, где водятся ведьмы. Han, sorginak dauden lekuan - Ив Соколофф - Страница 16

Мари Доминги привычно устроилась в уютном мягком кресле, поставив усталые ноги на маленькую скамеечку, поправила свет настольной лампы и занялась рукоделием, тихонько напевая. Она вышивала крестиком какой-то сложный узор, и это требовало особой сосредоточенности. Мари каждый день перед сном заходила к своим подопечным, садилась рядом с кроватью и занималась какой-нибудь немудрящей работой, отдыхая от домашних хлопот и успокаивая нервы. Иногда к ней присоединялся и Оленцеро, но так как жена не разрешала ему курить в спальне, оставался он обычно ненадолго. Посидев немного, он говорил безучастным молодым людям что-нибудь ободряющее и уходил в залу, где немедленно раскуривал трубку, и садился в большое кресло перед камином, протянув ноги к огню. Рядышком на ковре устраивался быстро идущий на поправку Пинчо, и они вместе смотрели на танец огня над поленьями, вслушиваясь в стук дождя по крыше или шум ветра за окном.

Но в этот вечер что-то было не так. Мари Доминги никак не могла сосредоточиться, стежки получались кривоватые, и это очень ее расстраивало. Наконец решив, что на сегодня хватит, она устало сложила незаконченную работу и подняла голову. На нее молча смотрели две пары широко распахнутых немигающих глаз. Хозяйка охнула, вскочила, уронив рукоделие, и подошла к кровати. Глаза сосредоточенно ее сопровождали в полной тишине. Мари пощупала лоб Катталин, кожа потеплела и стала чуть менее бледной. Йон в ответ на прикосновение доброй женщины даже смог чуть пошевелить мизинцем. Забинтованные руки юной ведьмы, также лежавшие поверх одеяла, оставались неподвижными. Мари побежала за Оленцеро, чуть не наступив на брошенное шитье. Вскоре в комнату вбежал взволнованный хозяин. С видом заботливой мамаши он пощупал порозовевшие лбы, и шутливо погрозил пальцем:

– Ну и напугали вы нас, ребятки! – и весело рассмеялся.

Его громкий голос эхом разнесся по дому. Мари Доминги замахала на него руками, призывая соблюдать тишину. Но молодые люди были настолько слабы, что через несколько минут их глаза устало смежились и они заснули, не обращая внимания на шумную радость Оленцеро. Но это был теперь именно сон, в этом Мари не сомневалась. Она принесла себе плед и подушку, и устроилась в кресле, решив эту ночь провести здесь. Оленцеро же вернулся к камину и откупорил бутылочку старого доброго красного.

Однако выздоровление шло очень медленно: только через день Йон смог попить немного воды, а Катталин отказалась и от этого. Через два дня они кое-как могли сидеть в кровати, облокотившись на подушки. Но по-прежнему не произносили ни слова, хотя все прекрасно слышали и понимали. Когда Мари предложила им разойтись по разным спальням на время выздоровления, хотя бы для более спокойного выполнения гигиеничеких процедур, Катталин так резко побледнела, вцепившись незажившей еще рукой в локоть Йона, что хозяйке оставалось только махнуть рукой на все условности. И только через полчаса уговоров ей удалось заставить молчаливую девушку разжать руку, чтобы поменять покрасневшую от крови на пальцах и ладони повязку. Надо отметить, что перевязки Катталин переносила со стоическим спокойствием, если не сказать равнодушием, хотя в ее взгляде частенько читалось… любопытство, ей как будто было совсем не больно, а просто интересно смотреть за тем, как сожженная кожа постепенно заменяется новой. В эти минуты она вела себя как смышленый щенок, умильно наклоняющий голову из стороны в сторону, наблюдая за чем-то новым и исключительно загадочным. Йону обработка ран давалась совсем не так легко: он просто закрывал глаза, стискивал зубы и терпел.

Благодаря хорошему уходу раны и ожоги понемногу заживали, но силы возвращались очень медленно. Был уже конец сентября, а молодые люди еще не произнесли ни слова. Они не могли ходить без посторонней помощи, почти ничего не ели. Это было весьма странно, и Мари с Оленцеро очень тревожились. Они уже давно отправили письмо тетушке Неканэ, той самой престарелой родственнице и весьма уважаемой ведьме-целительнице, но ответа пока не было. Им пришлось также отправить телеграмму матери Катталин. Не желая пугать бедную женщину, они просто написали, что любимая племяшка приболела, осталась пока у них и скоро сама напишет.

На ферме уже почти ничего не напоминало о недавних драматических событиях: в пруду снова, деловито покрякивая, плавали утки, ослик меланхолично пасся на привычном месте, мотая длинными ушами. Взамен сгоревших скирд, Оленцеро сложил новые, хотя для этого и пришлось основательно потрудиться, скашивая отдаленные нетронутые луга. Но хозяева были только рады дополнительной работе, это помогало отвлечься и поменьше переживать из-за бедных молодых людей, ведь для них и так делалось все возможное, и даже больше.

Единственным, до чего пока у Оленцеро пока не дошли руки, была разборка остатков сгоревшего амбара. Каждое утро он, вздыхая, смотрел на унылые развалины, и всякий раз находились дела поважнее – сначала сбор и переработка богатого урожая яблок и винограда, ремонт теплиц, да заготовка кормов для всякой живности на всю зиму, а наведение окончательного порядка и красоты – потом.