Читать книгу Исповедь несостоявшегося человека - Иван Бондаренко - Страница 12

Первая контора, где я предложил себя в качестве работника, была управлением буровых работ.

В то время контора бурения располагалась в деревне, рядом с которой строился наш нефтяной поселок, а в будущем – город.

Я пришел в отдел кадров, предложил свои услуги. Сотрудница кадровичка поинтересовалась, сколько мне лет и есть ли у меня профессия.

Когда оказалось, что и лет мне мало, и профессии нет, мне в деликатной форме было отказано в трудоустройстве.

Следующей по пути была контора строительного управления.

Здесь мне повезло, меня взяли на работу учеником плотника, более того, дали направление в общежитие. К тому времени в поселке уже отстроили четыре деревянных двухэтажных дома под общежития.

Не думаю, что я нужен был на стройке, как специалист. Стройка обошлась бы и без меня. Думаю, что меня просто пожалела женщина из отдела кадров, звали ее Надежда Петровна.

Более того она спросила, есть ли у меня деньги. На что я честно ответил: «Нет».

У меня их действительно не было: я уже на теплоходе покупал только один гарнир за семь копеек. И она дала мне три рубля. Надежда Петровна позвонила прорабу, чтобы тот быстро меня оформил в бригаду строителей, выдал спецовку, затем, чтобы я с завтрашнего дня мог выйти на работу.

К концу рабочего дня все формальности уладили, я получил спецовку, чему очень обрадовался. Ведь мне выдали теплую одежду и сапоги.

Я уже изрядно промерз и промок, особенно ноги. И мысль о том, что я могу тепло одеться, уже согревала.

С охапкой спецовки, чемоданом я пошел в общежитие. Вахтер показала мне комнату, где я буду жить, и оставила меня одного наедине со своими мыслями. А мысли, прямо, скажем, были далеко не веселыми.

Действительность оказалась не столь романтичной, как она мне представлялась.

На улице был унылый пейзаж с сырой, промозглой погодой. Вокруг было одно болото, ходили все только по мосткам, сделанным из досок; и полчища комаров, от которых не было спасения. И еще, конечно, тоска по дому, теперь кажущимся таким родным, теплым и уютным. Мне стало жаль себя, а так как я далеко не герой, честно говорю: были бы деньги, убежал бы, скорей всего, обратно домой.

Вот за такими невеселыми мыслями меня застала комендант общежития, с сопровождающими ее лицами. Последовал вопрос:

«Кто такой и почему не на работе?»

Я сказал, что мне сегодня дали направление в общежитие, вахтер определила меня в эту комнату и что завтра я выхожу на работу.

«Кто ты по национальности?» – последовал следующий вопрос. Вопрос был задан неспроста, видимо, она уловила украинский акцент в моих ответах.

Я сказал: «Украинец».

«А хохлов нам еще тут не хватало» – сделала категорический вывод комендант.

Конечно, мне не стоило зубатиться, а лучше бы промолчать, оставить без внимания ее умозаключения, но уж больно паршивым было настроение. И я, что называется, завелся и ответил ей с плохо скрываемым сарказмом:

«Слушай тетя, у тебя дефект со слухом? Я сказал – украинец».

Слово за слово… и в итоге она меня переселила в другое общежитие, как я потом понял, на перевоспитание. В общежитие, где жили химики, – так называли условно освобожденных заключенных.

Комендант женщина была суровая, раньше она работала в женской исправительно-трудовой колонии.

Как со временем я понял, там другая и не справилась бы со своими трудовыми обязанностями: контингент в общежитии проживал еще тот. Стройка-то комсомольская, но без этой категории работников-химиков не обходилась ни одна всесоюзная стройка, по крайней мере, в ее начале, когда особенно трудно.

Так я попал в комнату к химикам. В комнате жили Фикса, Цыган, Беззубый и Рыжий.

Фикса, в миру Миша, Цыгана еще звали Рома, Беззубый – Саня, Рыжий – Борис. Да еще так «удачно» подселила, но это от большого опыта, так сказать. Подселила на «перевоспитание». Она меня определила на койку Сани, который в это время был в отъезде: то ли в отпуске, то ли в командировке.

И когда вечером все пришли с работы, реакция на мое появление в комнате, естественно, была резко отрицательная. И никого особо не интересовал тот факт, что моей-то вины в этом нет, хотя бы потому, что я просто не мог знать, что меня определили на чужую койку.

В этот вечер мои соседи по комнате принесли ящик бормотухи (это низкого качества вино). Да и вином-то назвать это пойло было нельзя. Это что-то типа «Агдама» с толстым слоем темного осадка на дне.

Когда мужчины подпили, они начали проявлять интерес ко мне. Кто, откуда, зачем, что заставило сюда приехать? Я отвечал, как есть, ничего не придумывая и не утаивая. Так состоялось мое первое знакомство со своими будущими соседями по комнате.

В тот же вечер я получил первую крепкую затрещину, но, как мне показалось, не со зла, а просто так, по пьяной лихости, для профилактики.

Меня в этот же вечер переименовали из Ивана в Сынка.

Так я стал Сынком, наверно, потому, что я был самый, даже не младший, а так, юнец.

Всем мужчинам было лет под тридцать, разве что цыган был постарше, лет этак хорошо за тридцать. Все они работали в «Двигательмонтаже» сварщиками, монтажниками, слесарями по сборке металлоконструкций.

В данный момент они работали на монтаже энергопоезда, который должен был, притом в кратчайшие сроки, обеспечить поселок энергоснабжением.

Энергопоезд – это дизель-генератор железнодорожного локомотива, который стационарно монтировали со вспомогательными вагонами под крышей будущей поселковой электростанции, которая была способна обеспечить крупный поселок и промышленные предприятия электроэнергией. По навигации на барже доставили локомотив в поселок, установили на рельсы, а потом вокруг энергоустановки начали строить помещение.

Работали ударными темпами, с тем, чтобы в зиму обеспечить поселок электроэнергией.

Так получилось, что и бригада, к которой меня прикрепили, работала тоже на этом объекте, выполняя строительные, плотницкие работы.

Конечно, основная работа была на нефтяных месторождениях, первые баржи с томской нефтью пошли по Оби летом 1966 года.

Мы занимались вопросами жизнеобеспечения буровиков и нефтяников. Эти специальности были главными, собственно, все здесь и закрутилось, благодаря нефтяному месторождению, открытому здесь в конце 50-х – начале 60-х.

Много буровиков и нефтяников были из Краснодарского края и Татарии, собственно, оттуда, где уже имелся опыт разработки нефтяных месторождений.

В самом поселке, как я уже говорил, помимо вагончиков и балков, построили четыре деревянных двухэтажных общежития и три – четыре дома для семейных.

Поселок начали строить рядом с деревней, где, в основном, жили немцы – переселенцы с Волги.

Недалеко, по сибирским меркам, были деревни местных аборигенов: ханты и манси. Райцентр находился в ста километрах от нас. Справедливости ради, надо сказать, местные не очень-то, нас жаловали: люди испокон веков жили дарами тайги, охотой и рыбалкой. А мы со своей техникой, вертолетами, разработкой месторождений нарушали привычный уклад жизни.

Из наших, пришлых, появилось много браконьеров. Местные добывали все для пропитания в сроки, не нарушающие баланс воспроизводства живности в природе. Пришлые же не смотрели ни на сроки, ни на количество добываемой дичи и рыбы. Знаете, как волки: для еды нужна одна овца, но нужно перерезать все стадо. Так и наши добытчики.

Дорог не было, вахты на месторождения доставлялись вертолетами. В поселке на месторождениях работала, в основном, армейская гусеничная техника. Летом работали студенческие отряды.

Если иметь в виду, что все начиналось с нуля, то строить нужно было все: жилье, дороги, столовые, школы. Абсолютно все, даже та же почта нужна, магазины и склады.

Все продукты, промышленные товары, стройматериалы, оборудование для буровиков и нефтяников – все завозилось баржами с большой земли, в навигацию по Оби.

Навигация начиналась в средине мая и заканчивалась в сентябре, и вот за это короткое время нужно было успеть завести все, чтобы обеспечить поселок всем необходимым для жизни и работы на весь год. Река Обь была главной транспортной артерией – не зря ее прозвали рекой жизни.