Читать книгу Тайна системы «Юпитер» - Иван Николаевич Сапрыкин - Страница 10

Было два часа ночи; напольные часы, сделанные по образцу девятнадцатого века, только что пробили два раза, наполняя небольшой кабинет своим рвущим тишину глубоким звуком.

Полная луна отбрасывала сквозь щелку между занавесками свой тусклый белёсый свет. Тёплая летняя ночь дышала прохладой после жаркого июньского дня.

Маленький кабинет был освещён только лишь настольной лампой, что стояла на рабочем столе. За столом сидел Геннадий Юрьевич; он прикрыл глаза и, казалось, спал. Но на самом деле, это было не так. К голове профессора были прикреплены несколько датчиков. Перед ним стоял монитор, на котором постоянно мелькали слова, выстраивающиеся в предложения, а предложения – в абзацы. Текст быстро набирался, иногда останавливаясь; буквы заполняли экран – страница за страницей.

Так продолжалось некоторое время, прежде чем профессор, наконец, открыл глаза и стал всматриваться в текст.

– Хм… Недурно… – пробормотал он. – Ещё немного и можно будет запатентовать эту мою новую фигню.

«Фигнёй» профессор назвал своё новое изобретение. Это была специальная компьютерная система, которая могла подключаться к мозгу человека и считывать мысли. Геннадий Юрьевич сейчас как раз и занимался тем, что тестировал работу изобретения, над которым работал на протяжении всего этого года. Сегодня днём, он завершил программу, внёс все соответствующие коррективы, и решил проверить, как всё работает. Получилось неплохо: текст на мониторе полностью копировал мысли профессора.

В целом, Геннадий Юрьевич был доволен, – у него получилось. На протяжении целого часа он сидел и думал, а система ловила его мысли и записывала их на жёсткий диск компьютера, выставляя на экран непроизнесённые слова.

Геннадий Юрьевич зевнул и откинулся на спинку кресла. Закинув руки за голову, он слегка улыбнулся, любуясь тем, что было на экране.

Немного погодя, на экране появилось новое предложение, написанное с красной строки: «Кто бы за меня сходил в туалет, чёрт побери, не охота ведь вставать!»

Геннадий Юрьевич увидел последнее предложение.

– Ах ты, чёртова железяка! – воскликнул он. – Вот этого-то и не надо было печатать!

Он быстро удалил предложение и сорвал все беспроводные датчики с головы.

«Вот теперь можно спокойно думать что угодно!» – мысленно проговорил он, поднялся и, почёсывая живот и зевая, побрёл туда, куда ему так лень было идти.

Через минуту, он вышел из туалета и решил немного подышать свежим ночным воздухом. Для этого нужно было выйти из кабинета в коридор и пройти на балкон, откуда открывался чудесный вид на Чёрное море, перерезанное напополам сверкающей лунной дорожкой.

Коридор был пуст, тёмен и тих. Геннадий Юрьевич сделал несколько шагов и вдруг остановился. Его что-то насторожило.

Сбоку была дверь – дверь Ники – и из-за неё доносились какие-то приглушённые звуки.

– Что делает там эта несносная девчонка? – прошептал профессор. – Два часа ночи, а она не спит!

Он подошёл к двери и прислушался. Разобрать что-нибудь было невозможно, но профессор угадал тихий голос молодой девушки. Он тихонько постучался. Голос стих.

– Ника, – позвал Геннадий Юрьевич, – что ты там делаешь? Ты почему не спишь?

Мгновение спустя, дверь плавно отъехала вбок.

Это была комната биомеханической девушки, которую раньше звали Бионика; в её паспорте до сих пор стояло это имя, но в последнее время, даже Геннадий Юрьевич как-то свыкся с мыслью, что теперь его дочь зовут по-другому. Она хотела быть Никой. Вопреки ожиданиям, профессор Левандовский не стал противиться перемене имени, и постепенно привыкал называть своё создание так, как ей было приятно.

– Доброй ночи, па! – весело сказала девушка и улыбнулась.

– Вот мне вот это твоё «па»! – скороговоркой пробурчал Геннадий Юрьевич. – С тех пор, как ты вышла из комы, у тебя в мозгу что-то изменилось, и ты стала вести себя совершенно не так, как раньше.

– Но, может быть, это и к лучшему? А, па? – на последнем слове Ника сделала особое ударение, дразня профессора.

– Может-не-мо-ожет!.. Ты скажи лучше, чего это ты до сих пор не спишь? Ты знаешь, сколько времени?

– Два часа.

– Ну? А как же твои вечерние алгоритмы?

Ника засмеялась:

– Это уже давно в прошлом! – Она вдруг нарочно нахмурилась, скорчив злую гримаску и проговорила почти по слогам: – Я проснулась, потому что наступил новый день… Я засыпаю, потому что наступила ночь…

И она звонко расхохоталась, сидя на кровати, где рядом с ней лежала какая-то раскрытая книга.

– Что ты читаешь? – поинтересовался профессор, заметив книгу.

– Это «Одиссея» Гомера. – Ника схватила книгу и стала негромко декламировать: «Дочь светлоокая Зевса Афина вселила желанье в грудь Пенелопы, разумной супруги Лаэртова сына…» Ты не представляешь, па, как это интересно! Я уже читаю, как Телемах пытается натянуть лук.

– И сколько дней ты уже читаешь эту книгу? Почему я только сейчас об этом узнаю?

– Я читаю её уже двадцать минут.

– То есть, ты начала со средины, – утвердительно заявил Геннадий Юрьевич.

– Нет, я читаю с начала.

– С какого это начала? – не понял он.

– С самого начального начала! – засмеялась девушка.

– С первой главы?!

– Здесь не главы, здесь «песни».

– Да какая, к дьяволу, разница! Ты хочешь сказать, что прочитала почти до конца всю «Одиссею», написанную чёрте-каким-строчным ямбом, за двадцать минут?!

– Но я ещё не дочитала до конца! Тут ещё осталось… минут на пять. Если прочитать несколько раз.

– На каких пять? Я помню, как пробовал читать эту сказку, когда был студентом, так мне понадобилось что-то около двух лет, чтобы дойти до средины! И то! Я ни черта не понял, пока не посмотрел кино! А ты говоришь, двадцать минут! Какие тут двадцать минут могут быть?

– Значит, тебе просто не понравилась эта книга.

– Там вообще ничего не понятно!.. Постой. А ты хоть понимаешь, что ты читаешь, или так, для показухи хвастаешься мне тут?

– Я могу полностью процитировать всю «Одиссею», от первого слова, до того места, где я читаю сейчас.

Геннадий Юрьевич обомлел от услышанного. Раскрыв от удивления рот, он подошёл к ней, присел на кровать и внимательно посмотрел ей в глаза. Совершенно неожиданно профессор задал вопрос, который никак не вязался с их разговором:

– Ты когда в последний раз заряжалась? Твои индикаторы почему-то плохо видны.

– Тогда, когда ты выпустил меня из лаборатории.

– Это когда? Когда ты вышла из комы?

– Да.

– Это ведь было месяц назад! И ты хочешь сказать, что с тех пор ни разу не подходила к источнику?!

– Ни разу.

– Ни разу?!

– Ни разу.

– Ни разу???

– Ни разу!

– Прошёл месяц!

Ника покачала головой:

– Ни разу.

– А как же твой заряд? Что ты чувствуешь?

– Мой заряд в норме.

– К… ка… как он может быть в норме? Месяц!

– Ну, и что? Я полна сил и энергии. Я бегаю, прыгаю, плаваю, ныряю, лажу по деревьям, по горам…

– Стоп. По каким горам? Ты что, ходила в горы? Когда?

– Вчера.

– Но ты вчера почти целый день была в доме! Когда ты успела? До гор идти полдня!

– А я не шла. Я бежала. Налегке. Я взяла с собой только один бутерброд, который мне лично приготовил Леонардо, и побежала. Леонардо сказал, чтобы я не задерживалась и была осторожна.

– Ах он жучий сын! И мне ничего не сказал! Значит, прикрывает тебя, да! Стоило его так долго восстанавливать, чтобы теперь!.. Ха! За моей спиной творится чёрте что, а я как обычно ничего не знаю! Ах вы черти волосатые, мать его величества! Устроили тут вертеп, а я – ни слухом, ни духом!.. И что же, скажи на милость, вы от меня ещё скрываете, а? Заговорщики, блин!

– Мы ничего от тебя не скрывали.

– Как не скрывали?!

– Вот так. Ты просто разрешил мне гулять там, где раньше запрещал, ну я вот и решила сходить в горы. Там, в горах, кстати, я встретила хороших людей.

– Каких таких людей?!

– Туристов. Они поставили палатки и…

– Ты мне это… прекращай шастать где ни попадя, поняла!

– А я не шастала.

– Не шастала она! Ты погляди, какая краля выискалась! То сбегает, прячась у меня в аэрокаре, то теперь вон… по горам бегает, как коза горная! Смотри, копыта вырастут, а за ними и рога, благодаря твоему Алёшеньке!

– При чём тут Лёша?

Геннадий Юрьевич махнул рукой:

– А! Молодые, зелёные… Мороки мне с вами на старости лет…

– Не кручинься, пап. Всё ведь хорошо.

– Что за слова такие: «кручинься»? Откуда ты всего этого нахваталась?

– Я читала Пушкина.

– О-о! Тогда всё понятно, сударыня, столбовая дворянка! Ну что, пошлёшь меня, старика, на рыбалку за золотой рыбкой, али мне пОйти кОрытО кОкОе-нибудь пОчинить? – кривляясь, ехидничал Геннадий Юрьевич.

– Не обязательно окать, пап! – засмеялась Ника. – В девятнадцатом веке так не разговаривали.

– Да черти их знают, как они там разговаривали!.. – Геннадий Юрьевич замолчал. Он задумался над словами Ники: что-то в её организме происходит; мозг изменился, хотя по показателям, всё оставалось, как и прежде; но профессор невооружённым глазом видел, как меняется его создание. Ника стала другой. Совсем другой. У неё появился характер, собственное «я»; и это самое «я» теперь очень беспокоило профессора. Девушка стала самостоятельной, а порой, даже слишком самостоятельной, как считал профессор.

Месяц назад, после того, как санаторий превратился в груду развалин, Ника была одной ногой в могиле – клиническая смерть продлилась несколько дней; и всё это время девушка лежала в инкубаторе. Дыхание её было еле заметным. Геннадий Юрьевич не отходил от неё ни на шаг: он ел в лаборатории, спал в лаборатории, постоянно следил за показателями и за работой систем жизнеобеспечения. Постоянно корректировал программы, которые проводили диагностику биомеханических нейросетей мозга. Все эти дни были для профессора настоящим испытанием. Но не только. Шесть дней комы его дочери были самыми страшными за всю его жизнь, – он постоянно боялся, что её организм не выдержит, и Ника – его Ника – умрёт!..

Спал он мало; только лишь иногда позволял себе отключиться, и то, только тогда, когда приходил Алексей и дежурил около инкубатора.

Алексей мог приходить только по вечерам, из-за своей работы (благо, что пока его не посылали в длительные полёты, а держали поблизости – то на орбите, то на Луне, и поэтому молодой человек мог хоть как-то помогать профессору).

Из шести дней комы, Алексей смог прийти только четыре раза. И эти четыре ночи, проведённые в лаборатории, немного сблизили Геннадия Юрьевича с молодым пилотом. Профессор понял, что Алексею не безразлична Ника; мало того – даже слепому было бы видно, что этот молодой человек любит её.

С одной стороны это было хорошо; Геннадий Юрьевич иногда даже радовался этому… Но с другой стороны, профессор понимал и полностью отдавал себе отчёт в том, что рано или поздно Алексей должен узнать правду. Он должен был узнать, что Ника не простая девушка, а искусственно выведенный биомеханизм. Как он к этому отнесётся? Что скажет? Что подумает? Что сделает? Профессор даже не мог ничего предположить. И каждый день планировал всё рассказать. А там – будь, что будет! Но стоило прийти Алексею, как слова застревали где-то в горле, и Геннадий Юрьевич не мог вымолвить и слова этой самой правды…

День шёл за днём, а профессор всё откладывал и откладывал непростой разговор с Алексеем.

И даже тогда, когда Ника пришла в себя, когда она открыла глаза и произнесла первое слово, которое, как гром поразило Геннадия Юрьевича, он всё-таки не смог рассказать молодому пилоту ту правду, которую он просто обязан был знать.

Первым словом, произнесённым Никой после пробуждения, было слово «Лёша».

С этого момента профессор понял, что слово «Геннадий» теперь было только на втором месте.

Девушка звала не своего создателя, которого по праву считала отцом, а своего возлюбленного, и с этим стоило смириться. Что и сделал Геннадий Юрьевич; он не противился, не обижался (хотя маленький червячок ревности всё-таки грызнул где-то внутри). Но папа понял, что его дочь стала взрослой, и пора было отпускать её на простор – в «большой мир», в который она так хотела попасть, и куда он, по своей глупости, не пускал её столько лет. Птенчик оперился и требовал отпустить его в полёт. Ну, значит, так тому и быть, думал тогда профессор, и принял решение дать волю своему созданию.

В первый день после пробуждения, когда Ника смогла, наконец, встать на ноги и пройти несколько шагов, он усадил её перед собой и долго смотрел на неё, после чего стал говорить о том, как он ошибался. Он пытался оправдываться, говоря, что думал только о сохранности хрупкого существа, которое он создал, говорил, что боялся навредить… боялся рисковать, ведь так много было поставлено на карту! Но, как оказалось, он сделал роковую ошибку: не пустил маленькую девочку в общество, в тот социум, в котором ей предстояло прожить около семисот лет.

Ника внимательно слушала его, и, когда профессор закончил свою речь, сделала то, от чего на душе у пожилого профессора стало как-то светлее – она улыбнулась и обняла своего «папу». Она не держала зла. Она не обижалась. Единственными чувствами, наполнявшими тогда душу девушки, были чувства радости и благодарности: радость, потому что, наконец, заточение её подошло к концу, а благодарность – за то, что ОН создал её, подарил самое дорогое, что может быть во всей вселенной – жизнь.

В первый раз за долгие, долгие годы Геннадий Юрьевич почувствовал какой-то странный комок у себя в горле; этот комок поднимался всё выше и выше, и только усилием воли профессор не пустил тогда скупую мужскую слезу (хотя, она так и норовила вылезти наружу!).

Отец и дочь обнялись и ещё долго сидели тогда в полной тишине, среди бесконечных мерцающих экранов подземной лаборатории.

А наверху кипела работа!

Министр не обманул. Через три-четыре часа после взрыва к остаткам санатория прибыла техника, и началась работа. Солнце село, но на работе это не сказывалось. Разбирались завалы, устранялись утечки воды, газа; грузовики сновали туда-сюда, вывозя обломки и многочисленный строительный мусор, в который превратился некогда блестящий санаторий.

В ту ночь, в лабораторию заходили люди, которых встречал профессор так же, как и майора Козлова. Но никто уже не пытался силой проникнуть в секретное помещение, – люди приходили лишь для того, чтобы предупредить профессора об опасности нахождения в лаборатории, так как наверху стали рушить оставшееся крыло здания. Спасатели и строители убеждали профессора покинуть помещение, говоря, что падающие обломки могут пробить потолок и похоронить его здесь. Но профессор только смеялся в ответ. Он никуда не собирался выходить, потому что там, в инкубаторе, лежала его дочь.

Но это уже было в прошлом… Ника теперь сидела напротив своего создателя.

И как раз в этот день – день, когда она очнулась – Профессор Левандовский вместе со своей дочерью вышли на поверхность.

Вокруг них сновали техники, строители, беспилотные роботы-ремонтники, люди в специальных экзоскелетах, позволяющих поднимать большие тяжести, взбираться по отвесным стенам, выполнять трудоёмкие работы…

Работа кипела.

Уцелевшее крыло здания уже давно было разрушено и вывезено, а на выровненной площадке начинали строить новый фундамент будущего санатория, который должен был быть таким же, как и прежде.

Министр, который руководил всем этим строительством лично, решил, что профессору с его дочерью хорошо бы было остаться недалеко от проведения работ. Почему он решил именно так – оставалось загадкой, но для Геннадия Юрьевича и Ники уже был возведён маленький двухэтажный домик где-то в километре от стройки. Новаторский метод строительства загородных домов поражал своей быстротой. 3D строительство чем-то напоминало 3D печать: как бы из ничего начинали появляться контуры здания, перегородки, коммуникации, окна, двери, воздуховоды, и даже мебель. В то время как профессор дежурил у инкубатора, строительство временного жилища уже практически было завершено, а в день, когда они вышли на улицу, дом уже полностью был готов к эксплуатации.

Теперь отец и дочь жили в этом двухэтажном домике, где у каждого была своя комната, имелась кухня, столовая, кинозал, два туалета и две ванные комнаты. Профессор поразился, когда зашёл в подвал и увидел свой любимый бильярд. И всё это благодаря новому методу 3D строительства, который только начинал набирать обороты, но ещё не до конца был проработан (этим методом пока что могли строить только небольшие дома и сооружения).

После всех этих событий и переживаний прошёл уже месяц. Возведение санатория подходило к завершению, оставалась только внутренняя отделка. Почти две тысячи квадратных метров, которые занимало здание, вскоре готовы были принять в своих стенах новых обитателей – кибернетических людей, над усовершенствованием которых работал профессор Левандовский.

После того, как профессор понял, что с Никой всё в порядке, его мозг, не умеющий оставаться без действия, вспомнил о Леонардо. Голова дворецкого была сохранена и перенесена в лабораторию ещё тем вечером, когда произошёл взрыв. Леонардо стал заикаться с такой силой, что понять, что он пытается сказать, было практически невозможно. Поэтому профессор погрузил голову несчастного в глубокий сон и законсервировал. И вот, пришло время, когда профессор занялся восстановлением своего непутёвого дворецкого. В результате, Леонардо получил новое тело, а вся информация с его сознанием была скачана в новую голову. Дворецкий был активирован и подведён к зеркалу, чтобы он мог увидеть, как теперь выглядит его тело и лицо. Леонардо был недоволен: «Но, сэр! Это же не я! Это не моё лицо и не моё тело! Мой смокинг был гораздо лучше этого! Я не был таким скуластым и смуглым!». На что профессор ответил: «Ты вот лучше помолчал бы! Вот она благодарность, итить твою налево! Его восстановили, подарили новую жизнь, а он ещё возмущается! Смотри! Ща вытащу из тебя твои непутёвые мозги и отключу к чёртовой матери!». Получив такую отповедь, Леонардо предпочёл помалкивать, и стал почему-то тише воды, ниже травы.

Время шло, строительство санатория продолжалось…

Ника постепенно вошла в основной жизненный ритм. Начала много читать. Причём, она заказывала через юнилайн только бумажные книги, что очень удивляло профессора.

Геннадий Юрьевич решил дать своему созданию свободу. В один из дней, он сказал Нике, что должен ненадолго покинуть её, потому что отправляется в город по делам. Ника попрощалась с папой (именно так она с недавних пор стала называть профессора, вместо привычного «Геннадий») и пошла купаться на море. Профессора не было целый день. Но вечером, когда Ника уже сидела в небольшом зале и просматривала заказанные ею книги, в комнату вошёл Геннадий Юрьевич и махнул девушке рукой, приглашая её куда-то. Ника не поняла его и переспросила. На что профессор сказал, чтобы она шла за ним на улицу.

Ника отложила очередную книжку и пошла вслед за папой.

Солнце только-только скрылось за горизонтом. Мягкий вечерний свет окрашивал в неестественные цвета окружающую природу. Где-то вдалеке раздавались звуки строительства, которое не прекращалось ни на минуту. Эти звуки настолько уже стали привычными, что Ника просто перестала их замечать; она шла за папой, вдыхая вечернюю свежесть и солёный запах моря.

Новенький аэрокар стоял на лужайке, а вокруг него кругами ходил пилот профессора Олег.

– Что! Бродишь, чтобы не заснуть? – подшутил над ним Геннадий Юрьевич.

– Нет, что вы! Я и не думал спать!

– Ладно, открывай.

– Ага!.. – с какой-то странной интонацией в голосе сказал Олег и, как-то хитро посматривая на Нику, поспешил открыть грузовой отсек.

Трап медленно опустился на стриженую траву. Олег остановился и стал смотреть внутрь аэрокара.

– Ну? Чего ты стоишь? – воскликнул профессор. – Я что ли буду выводить его?

– А! Понял! – отозвался пилот и заскочил в аэрокар.

Немного погодя из грузового отсека стал медленно высовываться какой-то обтекаемый силуэт. В быстро наступивших сумерках, Ника не сразу поняла, что это такое, но когда этот силуэт полностью выплыл из аэрокара, девушка увидела небольшое транспортное средство. Это был одноместный планер4.

– Ну, вот, – сказал профессор, оборачиваясь к дочери, – это результат моего отсутствия здесь. Я весь день потратил, выбирая этот планер. И, наконец, подобрал тот, который подойдёт лучше всего.

– Хороший планер. А для чего он тебе? – поинтересовалась Ника.

– Он не для меня.

Ника открыла от удивления рот: она вдруг начала догадываться, для кого профессор приобрёл это транспортное средство. Она догадывалась, но в то же время, не могла в это поверить. Она стояла и молчала до тех пор, пока профессор не сказал:

– Ну?! Я что, зря что ли весь день мотался, как сумасшедший по салонам? Ты собираешься испробовать эту машинку или нет?

– Ты… ты это… мне… что ли?.. – проговорила Ника.

– Ну, а кому ещё! Ану влезай и пробуй!

– Но, как… но… я же не умею… я…

– Отставить разговорчики! Живо, марш! В планер, быстро! Уселась, завела, полетела! Но вначале пользуйся автопилотом и программой автоинструктора, потому что ты летать действительно не умеешь, а учиться надо. – Профессор вдруг заметил Олега, который до сих пор сидел в кабине планера. – Эй! Ану вылез оттуда быстро! Уселся, как у себя дома, честное слово! Тебе что ли я игрушку купил?

Олег выпрыгнул из кабины и жестом пригласил девушку войти внутрь.

Ника на не сгибающихся ногах послушно поковыляла к планеру. Она несколько раз оборачивалась на профессора, но видела только его указательный палец, который был направлен в сторону кабины, дверцу которой предусмотрительно оставил открытой пилот профессора.

Уже сидя в кабине, Ника испытывала какие-то странные, смешанные чувства: радость, нерешительность, боязнь, трепет и стеснение; все вместе, эти чувства заставляли её руки немного дрожать, и она всё время украдкой посматривала на Геннадия Юрьевича, как бы прося у него поддержки и одобрения.

Геннадий Юрьевич наблюдал за действиями дочери; ему было интересно, как она отреагирует на этот подарок. Он так и предполагал, что Ника станет сначала бояться и трепетать, поэтому не торопил её. Пусть свыкнется с мыслью, что теперь у неё есть личный транспорт, думал он и терпеливо ждал, когда же она решится завести двигатели. Но она всё сидела и сидела, а сумерки сгущались всё быстрее.

Ночь почти полностью вошла в свои права, и профессор всё-таки решил сказать Нике, что пора бы уже и пошевеливаться.

– Но, пап, я не могу, – сказала она.

– Почему? Что тебе не понятно? Там есть автоинструктор. Это специальная программа, которая будет определять все твои действия. Активируй её. Там на экране – большая красная кнопка, прикоснись к ней, и автоинструктор активируется. Я специально купил эту программу и загрузил её в мозги планера. Так что, ты можешь ничего не бояться.

– А если я что-нибудь сделаю не то?..

– Программа будет корректировать все твои действия. Там куча защитных систем, так что ты просто физически не сможешь не во что врезаться. Посади в кабину пятилетнего ребёнка, то и он запросто полетел бы! Ты же не хочешь сказать, что соображаешь меньше, чем пятилетний ребёнок?

– Нет, я гораздо больше соображаю, – с улыбкой проговорила Ника.

– Ну, вот и отлично. Вперёд!

– Но ведь уже поздно. Ничего не видно.

– Всё там видно! Давай. Не бойся. Тыкай красный кружочек.

Ника дрожащим пальцем всё-таки прикоснулась к экрану. Автоинструктор поприветствовал нового начинающего водителя и предложил отправиться в путь, указав на соответствующую кнопку, которая вспыхнула жёлтым.

Но Ника в тот вечер так и не смогла заставить себя активировать двигатель. Она сослалась на то, что уже ночь, ничего не видно, и она просто не хочет в темноте начинать свой первый полёт.

Профессор на этот раз сжалился над бедной девушкой и сказал, чтобы она вылезала и шла в дом, а вот завтра, с утра, она просто обязана будет прокатиться на своём планере. Ника согласилась и вылезла из кабины, пообещав Геннадию Юрьевичу, что завтра обязательно станет учиться управлять планером.

Так и закончился этот вечер: Ника, вся трепещущая и удивлённая, пошла к себе в комнату, а на следующее утро, как и обещала, приступила к учёбе.

Дело у неё шло очень хорошо, и уже через час она полностью изучила способы управления, и летала над санаторием и над временным домиком, где они жили с профессором.

Оказалось, что управлять планером очень интересно, легко, приятно, а главное – безопасно! Нике очень понравилось это занятие, и она почти целый день провела в своём планере.

Прошло ещё два дня, и девушка уже стала самым настоящим пилотом. Радость её была безграничной, – её мачта практически сбылась. Она сама управляет транспортным средством! Но пытливый мозг не хотел останавливаться на достигнутом. Девушке уже было мало просто летать над полями, лесами, горами и морем. Ей хотелось подняться выше – туда, где голубое небо постепенно превращается в чёрную, бесконечную пустоту! Ей хотелось в космос, где так много всего интересного и неизведанного для молодой девушки, которая только девятнадцать лет назад появилась на свет.

Она сказала об этом Геннадию Юрьевичу, но он категорически был против. Хватит того, что ты летаешь по небу, сказал тогда он, и Ника поняла, что спорить или упрашивать строгого папу было бы бесполезно. И наслаждалась полётами над поверхностью земли и моря.