Читать книгу Балашихинское шоссе - Иван Петров - Страница 10

Спустя полчаса они подъехали к дому тётки-учительницы. Всё было тихо. Лёнька дал короткий сигнал, потом выскочил из автобуса и прошёл во двор. Небо начинало светлеть. Первые проблески утра слабо пробивались сквозь тёмную синеву облаков. Было уже почти шесть часов. Мезенцев постучал в окно, затем прильнул к нему вплотную лицом, пытаясь разглядеть хоть какое-то движение внутри.

Вдруг дверь отворилась, и появились женщины, уже одетые и с сумками в руках. Они полушёпотом поздоровались с Лёнькой, и пошли за ним к автобусу.

Легкая дымка тумана окутывала безлюдные улицы. Через полчаса переулками доехали до морга. Дежурный узнал женщин, вероятно, с ним обговорили заранее столь ранний приезд.

Ленька разбудил заснувшего на заднем сиденье Володю.

– Пойдём, – тихо сказал он, – Гроб притащим.

Утренний холод прогнал сон. Когда все вновь залезли в автобус, Рева, как и договаривались, сел за руль. В церковь ехали молча. В Никольское приехали в начале восьмого. Батюшка уже был на месте. Но отпевать начал только после службы, которая длилась часа полтора.

Во время заупокойной Володя стоял в сторонке чуть сзади. Ленька остался в автобусе и, вероятно, спал. Вполуха Рева слушал молитвы священника, которые читались вполголоса, и были ему непонятны. Он не помнил, когда был в церкви в последний раз. Наверное, это было давно, в детстве. В памяти всплыл образ покойной матери. Ее не отпевали. А со времени похорон на ее могиле он и был то всего пару раз. «Вот каков ее единственный сын! – подумалось ему. – Но что ей теперь до моих посещений?» Хождение на кладбища казались ему какими-то старыми предрассудками ворчливых и вечно недовольных бабок. Они и ходили туда, наверно, только чтоб поглазеть друг на друга. По его мнению, многими из них двигала скорее не память к усопшим, а некая привычка, ритуальная обязанность навестить «почивших» родственников по праздникам лишь потому, что все так делали, и это было правильно, а почему и зачем – не их ума дело! А в то же самое время многие живые родственники оставались без внимания и участия с их стороны, хотя возможно и не всегда нуждались в нем. Обычно люди начинают вызывать жалость и сочувствие, когда они уже умерли, и это сочувствие им уже ни к чему. А пока были живы, терпели к себе совсем другое отношение. Сами ведь помрете когда-нибудь, старые лицемерки!

Его мысли прервал всхлип молодой девушки. «Вот ее, правда, жаль, – подумал Рева. – И паренька. Молодой ведь ещё, двадцати нет, наверно!» Это как-то не укладывалось в его голове. Ведь у него все только начиналось! Студент, будущий геолог! Впереди еще столько дорог, блестящих перспектив! И все в один миг рухнуло. Как будто затоптан на клумбе едва распустившийся бутон красивого цветка. А если б не он, лежать бы ему на этом месте! Почему же он, без семьи и образования, без особых перспектив остался жив?

Глаза его увлажнились и, дабы не выдать невольной слезы, Володя вышел на улицу и сел на скамейку. Достал сигарету по привычке.

– А вот курить здесь негоже, Володя, – вдруг раздался рядом чей-то голос.

Рева поднял голову и в недоумении разглядывал откуда-то возникшего старичка в подряснике. Лицо его было ему незнакомо. Поэтому еще удивительнее было то, что тот назвал Володю по имени.

Маленький старичок с редеющей седой бородкой и каким-то глубоким проникновенным взглядом добрых карих глаз понимающе покачал головой:

– Конечно, не помнишь меня. Я – отец Афанасий. Фамилия – Синицын. Родителей твоих знавал я. А тебя – еще вот таким мальцом. Но и подростка уже помню, встречались. Отец-то как?

Рева опустил голову, не зная, что ответить.

– По-разному, – едва вымолвил он и закашлялся, будто поперхнулся.

Отец Афанасий присел рядом.

– Кашляет, да, болен, – озабоченно произнес он. – Ну, а ты?

Володя пожал плечами.

– Да, тоже по всякому, – со вздохом сказал Рева, – пока не кашляю.

Володину шутку тот, казалось, не расслышал или не понял.

– Каждый несёт свой крест, – смиренно склонил он голову.

Он показался Реве каким-то маленьким добрым беззащитным гномом. И тотчас ему стало жалко его, и совестно за свою шутку.

– Отец Афанасий, а зачем мертвых отпевают? – спросил Рева.

– Ну, как же? Просят Бога, чтобы он принял душу почившего.

– А дальше что?

– Суд Божий.

– То ли рай, то ли ад?

– Да, Володя.

– А если человек хороший был?

– Каждому по делам и по вере его воздастся.

– И ему говорят: «Мир тебе. Спи спокойно! Так?»

– Да, люди так говорят.

– Зачем?

Старик грустно улыбнулся, заметив непонимание собеседника:

– Ну, вот спишь ты, к примеру, и видишь сон приятный, красивый. Тебе хорошо так, спокойно, умиротворённо. И если разбудят тебя ото сна этого, с сожалением просыпаешься от того, что прервался сон этот твой. А если видишь кошмары ужасные, один другого хуже, ворочаешься, мучаешься, а проснуться не можешь. И пробуждение тебе, как избавление приходит от них. Так ведь примерно и здесь, только уже сон твой – вечный, а кошмар или покой – постоянные, и невероятно более ощутимые, нежели временные.

– Но ведь мертвецы не спят. И снов никаких не видят!

– Почём ты знаешь, Володя?

– Ну, не знаю. Учёные выяснили. Наверно.

– Учёные-учёные, – покачал головой отец Афанасий. – Когда-то все учёные уверены были, что земля вся на трёх китах зиждется44. А потом были уверены, что вокруг неё солнце крутится.

– По-вашему выходит, что они и сейчас неправильно думают?

– Нет, я говорю не о земле конкретно, а о переменчивости взглядов в науке. Вот сделал кто-то открытие, и бывшие ранее теории уже под сомнение подпадают, а то и отметаются вовсе.

– Что ж теперь, и не верить?

– Верь, но верь разумно. Люди не видели, как земля на китах покоится. Но поверили учёным. Сказали учёные, что снов не видят усопшие – снова поверили на слово. А в Слово Божие не верят. А вера в Бога была неизменна. В церкви ничего не поменялось. Потому, что Истина неизменна.

– Скажите, отец, – вздохнув, произнес Володя, – как же так получается: вот был парень хороший, учился, стремился, радовался, надеялся и жить бы ему, да не тужить, а тут какая-то сволочь оборвала его жизнь!? Вот так, в один момент: раз – и нет человека! Почему? Разве это справедливо?

– Знаешь, – произнес отец Афанасий, понурив голову, – когда я был моложе, я не раз задавался вопросом: почему Господь подчас забирает лучших из нас? Самых любимых, самых добрых, отзывчивых, сердечных, милостивых? И даже младенцев!? Уж казалось бы: они-то в чём виноваты?

Он замолчал.

– И почему? – спросил Рева, не оборачиваясь.

– Мы считаем смерть страшным и неизбежным концом нашего существования. Люди всегда думали, что осуждая человека на казнь, отнимают у него самое главное. И все это по нашему маловерию и нашей ничтожности. Но Бог милостив. Он победил смерть. И в жизнь вечную, в вечную радость и блаженство забирает подчас лучших из нас раньше конца их земного срока. Как самых любимых и самых достойных.

– Но ведь все в итоге умирают, – усмехнулся Володя, – и хорошие, и плохие, и старые, и молодые. Все.

– Дело не в том, что все умирают, а в том, куда попадают. Я видел, как некоторые отходят тихо и мирно, почти незаметно. Легкий выдох и всё. А иные терзаются в агонии не один час, а бывает и не один день. Испытывают такие муки, что и не описать словами. Почему так? Не каждого Бог готов сразу принять. Принимает, в итоге всех, но участь их – различна. Мы выбираем здесь эту участь. Сами.

– А как насчет тех, кого убили? – не унимался Рева. – Или умерли от пыток? Или тех, кого казнили? Они ведь тоже не «тихо-мирно»! Совсем нелегко! Выходит, что им тоже без мучений никак?

– Выходит, что никак, – с тяжелым вздохом кивнул священник. – Если пострадали за правду, значит, оказались способны на большее, чем многие. Им и воздастся больше. Если безвинно приняли смерть от рук убийц, значит, и свою вину очистят.

– Получается, что если я своему врагу захочу отомстить, то я ему тем самым и добро сделаю? Ведь он так же пострадает, особенно, если погибнет!?

– Добро ты ему не сделаешь, а вот худо сотворишь для самого себя. Ты ведь уподобишься тем, кто совершает зло! С чего ты решил, что можешь судить его? А если он завтра раскается, или его настигнет страшная болезнь или смерть любимого человека? Если он осознает свою вину и будет сожалеть о содеянном? Если он спасет чью-то жизнь, рискуя своей, а может быть и не одну? А ты осудишь его, лишишь возможности помочь людям и даже спастись им, благодаря ему! Каков готовишь суд другому, таков будет и тебе! Ты не знаешь судеб других и не вправе ими распоряжаться!

– Что же теперь? И убийц не ловить? Преступников не сажать? Пусть, творят, что хотят? А суд им после смерти будет? И каков же суд этот? Не понимаю. Зачем тогда тюрьмы созданы? И правосудие вообще зачем?

– Оно и нужно, чтобы не было беззакония. Оно предостерегает человека от совершения зла. Но всегда находятся те, кого это не останавливает. Они знают, что творят и делают свой выбор осознанно. Конечно, случается иным избежать наказания. А других осуждают безвинно. Ну, и где справедливость?

– Вот именно! Где?

– Правосудие человеческое несовершенно. А воздаяние всяк получит на Суде Божьем! Там ничего не скроешь, и никто не скроется!

– Грешники в ад, – кивнул Володя с горькой ухмылкой. – Другие – в рай! Так?

Он покачал головой и тяжело вздохнул.

– Нельзя делить мир на людей плохих и хороших, – продолжал старик. – Человек поступает и худо, и добро. Он в постоянном выборе, в каждой встрече, в деле или в слове. Если укореняется во зле, совершает чаще дурные поступки, то перестает замечать разницу. Он не чувствует, что сделал что-то не так. Совесть его заглушена. А скверные навыки, они, как проказа, проникают через всего человека, становятся его сутью.

Рева пожал плечами, с грустным задумчивым взглядом глядя перед собой на землю.

– И что же? – произнес он. – Стал злодеем. Ему все нипочем. «Не поймали – и будь доволен!» Да если так рассуждать, то таких – пруд пруди! Все вокруг! Каждый день: один соврет, другой прикарманит, третий обидит. И ходят, будто так надо. Потому что все так делают! А значит, и нет ничего зазорного! Чего стыдится, если у всех рыло в пуху? У одних больше, у других – меньше. Неважно. Кто считаться будет?

– Да, – горестно прошептал старик.

– А потом, – продолжал Рева, – помирает кто: поплакали, в трубы подудели, в землю закопали, стаканом помянули и забыли. Вот и жизнь прошла. А как жил? Что делал? Какую память оставил? Вот вопрос! А если человек хороший помирает, так его больше всех жалко. Видать, немного таких посреди нас.

– Господь мир сотворил. И только Ему ведомо, кто что содеял. Он откроется каждому по смерти и спросит за дела при жизни. А каково будет держать ответ перед Творцом? Делавшие добро и поступавшие по совести не умирают. Чистые сердцем и душой не погибают!

– Но таких нет! – почти воскликнул Володя. – Не бывает их!

– Есть! – возразил старик. – Да, мало, но есть! Они и сейчас посреди нас!

Рева с недоверием и недоумением посмотрел на отца Афанасия. Тот ответил ему кроткой улыбкой.

– Живы они, – спокойно и тихо произнес старик, – Мы их часто и живыми не замечаем, но они и после смерти с нами. Мы не видим, а вот младенцы бы увидели. Но только, как мы не разумеем иной раз слов их, так и око нечистое не может узреть чистоту. А перед смертью многие тоже видят. И духов темных, и ангелов.

– Это вы серьезно говорите? – спросил Рева. – А кого ж там отпевают сейчас?

– Тело оставил. Как скорлупку птенец. И теперь свободен.

– И как же теперь его близкие люди это переживут? Что для них, если он теперь – невидим? – с долей горького сарказма сказал Рева.

– Они страдают и печалятся о нем. Это естественно для человека. Он ушел. Они остались. Ему теперь – благодать Божия, а им – испытание тяжкое утратой. Это мы, оставшиеся здесь, маемся. Значит, не готовы еще. Может, через многие скорби, лишения и болезни придётся пройти. Через очищение себя и жизни своей. Время нам еще дано для исправления, только надо не терять его напрасно.

Володя с досадой покачал головой, не веря своему собеседнику. Он не знал, чем возразить, хотя вопросы, наверняка, у него возникли, как нарастающий снежный ком. Тут вышла женщина из церкви и сказала, что служба закончилась и можно выносить покойника. Он встал, и уже хотел было пойти за Лёнькой, но вспомнил про старичка и обернулся:

– До свидания, отец Афанасий!

– Ступай, Володя. Господь с тобой.

Гроб с телом отнесли обратно в автобус. Рева сел за руль. Поехали на кладбище. Несмотря на усталость, парни донесли покойника до могилы. Скромная процессия из двух женщин, старушки с дедом и тех самых сестёр, Лиды с Дашей, сопровождала их.

«Вот и твоё последнее пристанище, брат! – проносились в голове Володи печальные мысли. – Лежишь теперь здесь. А ведь если б не ты – лежать мне самому! И ведь не знал ты меня. А может, и не думал, что так всё выйдет! Да что теперь гадать? Сиротой был, сиротой и помер. Сиротой оставил сестру свою. За что ж вам обоим участь такая? Эх, если есть справедливость на свете, то пусть душегубы пострадают крепко! А ты покойся с миром! Да будет с тобой, как говорит отец Афанасий! А иначе нет справедливости нигде!»

Могилу засыпали. Поставили крест. Лёнька и Рева в безмолвии стояли рядом, глядя на горку свежей земли и слушая плач женщин. Затем отвезли их назад в деревню. Обратно добрались без приключений. К счастью, нигде их ГАИчники не остановили. Рева пошёл на своё «спальное» место. Однако заснуть уже не мог. Чувствовал ли он удовлетворение? Он и сам не знал. «Конечно, хорошо, что мы им помогли, – думал Володя, – Но было бы лучше, если бы вообще никакая помощь не требовалась, и парень был бы жив и здоров». Мезенцев молчал, может, он думал, что Рева спит, а может, просто устал.

Лёнька беспокоился насчёт Михалыча. «Сейчас приедем, а там нас уже милиция караулит», – усмехался он про себя. Осторожно подъезжая к воротам, он не заметил пока ничего подозрительного. Володя вышел из автобуса и направился к проходной. Дед Ефим спал. Разбуженный стуком в окно, он отворил дверь и стал ругать постоянно пропадающего в сортире напарника. Он удивился, заметив автобус, но не сказал ни слова, лишь недовольно нахмурился и открыл ворота. Лёнька поставил автобус назад на то же место, как если бы его и не трогали вовсе. Володя стал снимать с него аккумулятор, позаимствованный им со своего самосвала. Когда он закончил, его позвал Мезенцев и с весёлым блеском в глазах, улыбаясь, повёл его к электрощитовой. В маленькое окошко они увидели Михалыча, спящего на стуле в обнимку с… огнетушителем! Едва сдерживаясь от смеха, они тихо открыли замок, заглянули внутрь и снова прикрыли дверь, оставив её незапертой.

Взошло солнце. День обещал быть ясным. Лёнька довез на мотоцикле Володю до его автобусной остановки.

– Надо бы ещё Ваське техпаспорт и ключи завести, – сказал с неохотой Мезенцев, – Но я так заколебался сегодня, что не поеду больше никуда.

Рева улыбнулся:

– Успеешь. Они ему всё равно ни к чему. Да он, наверняка, дрыхнет сейчас!

– Ладно, бывай!

Мотор мотоцикла затарахтел и Лёнька уехал. Володя пришёл домой, выпил чаю, лёг на кровать и провалился в глубокий сон.

Утром Володю разбудил стук в дверь.

– Володя! – раздался из коридора голос бабки-соседки, – Тебя спрашивают!

– Иду, – ответил он.

Она явно его не услышала и продолжала стучать. Он наскоро надел брюки и открыл дверь.

– Здрасьте.

– С утра уже докучают твои друзья, – недовольно покачала старуха головой.

Он вышел на лестничную площадку. Там стоял мальчуган лет восьми.

– Рева! – встревожено воскликнул он, – Фому порезали!