Читать книгу Ветры судьбы - Иван Воронежский - Страница 10

* * *

Она была готова уже идти, когда торопившаяся мать вынырнула из-за хаты.

– На вот, возьми, доченька. На всякий случай, – мама всунула ей в руку узелок с приготовленной едой.

– Ну что вы, ну не надо, мам.

– Бери, бери дочка, а то я знаю… у этих господ снега зимой не выпросишь.

– Мам, ну не беспокойтесь вы. Я-то при кухне буду, что-нибудь всегда перехвачу.

– Перехвачу, не перехвачу. Слушай, когда старшие говорят. Много не болтай, работай, не жалея рук, веди себя пристойно и не осрами нашу семью.

– Мам, ну не первый раз я у них служу, и посмотри, мне уже шестнадцать, – обнимая маму, Ефросинья поцеловала в опаленную степным солнцем щеку.

– Тебе еще шестнадцать, – услышала она, как отец, скрипя входной дверью, также вышел попрощаться со своей любимицей.

Антон не был богобоязненным человеком и церковь посещал лишь для уважения односельчан. Но не было дня, когда он не благодарил бога за пославшее им прекрасное создание, которое внесло в их дом свет и радость. Он потерял одну ногу при аварии на шахте, когда в молодости хотел подзаработать на Донбассе. В то время только еще появились безопасные лампы Попова, заменившие привычные факела. И хозяева тут же подумали об отмене вентиляции: зачем, мол, тратить лишнее, когда мы имеем такое чудо. Шахтеры смотрели на человека, представлявшего лампу на обозрение, как будто он был самый настоящий Алладин.

И так, опасная атмосфера, с протечками воды, в результате породила серию взрывов. Двадцать три шахтера погибло, когда Антон лишь потерял ногу. С тех пор он страдает кошмарами, которые его преследуют по ночам, и в которых он находится среди искалеченных тел и крови. Он никогда не видел искалеченных тел или кровь, он лишь только чувствовал их. Особенно по ночам и при абсолютной темноте. Но днем он всегда любовался своими детками, особенно своей единственной, веселой и болтливой дочке.

– Ну, с богом, – перекрестив дочку, Катерина еще долго смотрела вслед своему ребенку, тело которого приобретало все более и более женственные черты.

Чувствуя у себя на спине взгляд своих родителей, Ефросинья прибавила шаг, как бы радостно пританцовывая, дошла до конца улицы. Здесь она остановилась, повернулась и помахала рукой. На что они тут же ответили привычным «прощай». И даже издали было видно, как прекрасно девичье тело в облегающей льняной вышитой сорочке, излучающее вокруг любовь и радость, и эту неутомимую энергию молодости.

День еще только начинался и обещал быть теплым и солнечным. Как, впрочем, и всегда Бабье лето баловало людей перед наступлением осени. Это был не просто великолепный день. Она чувствовала себя настолько счастливой, что ей хотелось петь. Внезапно она закружилась, поднимая пыль с дороги. Её платье, расправляя фалды, поднялась веером, оголяя ноги все выше и выше, где смуглая от загара кожа резко переходит в белизну нижнего белья. Затем она побежала, радуясь неизвестному. Она смеялась, была счастлива, и возбуждение переполняло ее девичью грудь. Сегодня будет бал и, возможно, она даже увидит танцы, настоящие танцы.

Проходя мимо пруда, она усмехнулась при воспоминании о последней встрече с Василием и удивилась открывшемуся виду. При дневном свете место выглядит совсем по-иному, более торжественно и грандиозно. Отсюда, с этой стороны, отражение панского сада с белокаменными стенами самого поместья в тихих водах пруда создавали впечатление увеличенного пространства и времени. Что и завораживало её молодое сознание своей прелестью. Пруд был величиной с маленькое озеро. С одной стороны он упирался в крутой овраг и, чтобы обойти все это, необходимо протопать полторы версты, где на полпути находился с виду заброшенный и не ухоженный дом. В нем обитал бывший дворецкий, изгнанный из поместья за недостойное поведение.

Ефросинья принялась бежать снова и вдруг резко остановилась. Шаги ее стали более медлительны, движения становились все более заторможенные, когда ее глаза увидели в конце дороги приближающуюся фигуру. Даже издали она почувствовала страх от тяжелого взгляда. По мере уменьшения дистанции Ефросинья чувствовала, как поджилки на ее ногах начинали дрожать все больше и больше. Её подруга Оксана рассказывала ей, что она однажды видела дьявола и с тех пор не может избавиться от этого видения. И это правда, так как её лицо до сих пор покрыто пятнами.

Павло Наливайко был невысокого роста, с глубоко посаженными карими глазами, над которыми пушистыми кустами нависали черные брови. Его суровый вид говорил о том, что все люди, работающие между барином и простым людом, должны всегда иметь грозный вид, который и вырабатывается со временем. По левой щеке, от перекошенного глаза до самого подбородка, тянулся синего цвета грубо зарубцевавшейся шрам, как исторически поставленная марка на теле негодяя. Но сейчас он принял вид настоящего дьявола. Он стал, как намертво вкопанный, впереди нее, на пустыре, где в данный момент не было ни одной души, и под его тяжелым взглядом она подумала, что ноги откажутся держать её дрожащее тело. Она подняла руку ко рту, чтобы не закричать от ужаса, охватившего ее. Она боялась встретиться взглядом с чудовищем, чувствуя, как крутит в низу ее живота, где еще ниже, магическим треугольником, тонкая ткань юбки под напором ветра плотно облегает то место, на которое нацелен его взгляд.

– Куда ты идешь?

– В… поместье.

– К Выговским?

Она кивнула головой.

– Что будешь делать там?

– Помогать на кухне. Прислуга.

Он смотрел на неё, удивляясь, почему он остановился. Он не любил женщин. К счастью для него, теперь они не были столь необходимы

– Как звать тебя?

– Родители зовут меня Ефросиньей.

Он не убрал свой немигающий взгляд с ее лица. Он видел, как напугана им девушка, и этот факт давал ему чувство удовольствия, и он продолжил допрос:

– У тебя есть парубок?

– Нет, – она покачала головой и отступила на шаг назад, – извините, я занята. Мне нужно спешить. Я уже опаздываю.

И она отступила ещё на шаг. Её страх забавлял его. У него возникло желание, и он был уверен в том, что, парализованная страхом, эта милая девчонка сразу ничего не сообразит, в то время когда его пальцы уже будут наслаждаться её влажной плотью. Он продолжал воображать те безобразные картины насилия, которые могут поразить лишь только больное воображение маньяка. От наслаждения он даже приоткрыл рот, оголяя свои «дракуловские» зубы, когда силуэт девушки шустро прошмыгнул мимо него. Повернувшись вслед, он с наслаждением наблюдал, как половинки ягодиц неистово трутся друг о друга, все дальше отдаляя и до того недоступное. И только теперь до него дошло, что девушка не добавляла слово «господин», хотя по положению она была обязана. Он еще целую минуту наблюдал, пока девчонка не скрылась за углом, и лишь потом он побрел в направлении своего неухоженного холостяцкого дома.

Она продолжала ещё бежать и по территории усадьбы, когда кованые ворота уже были позади. Остановившись, она жадно вдыхала воздух, высоко вздымая грудь.

– Не торопись, дитя мое. Ты не опоздала, Фрося, – голос госпожи был, как всегда, добр и нежен.

Госпожа Елена Выговская – потомственная дворянка и настоящая хозяйка поместья, так как муж ее Александр Павлович в делах поместья участия не принимал. Он все чаще отлучался в город, где и прогуливал существенную часть дохода, приносимого от поместья. Так вот, госпожа была женщиной высокого телосложения, и мужу приходилось приподниматься на цыпочках, чтобы поцеловать свою супругу. На данный момент все её хлопоты заключались в организации вечера по поводу помолвки её сына с соседями. У господина Бродского, помимо поместья, была прядильная фабрика в Полтаве и небольшой процент акции речной судоходной компании. Но более всего они гордились своим дядей, который был депутатом государственной думы, и, говорят, был в хороших отношениях с самим Керенским. С этим браком Александр Павлович связывал большие надежды, а именно заполучить контракт на снабжение хлебом военно-морской базы в Севастополе. Что обеспечило бы процветание на долгие годы. Поэтому в последнее время он стал вести трезвый образ жизни, прислушиваясь к практичным советам своей жены.

Елена остановилась наверху широкой дубовой лестницы, ведущей на второй этаж, и посмотрела вниз на зал, где новый дворецкий, размахивая руками, давал директивы двум надрывающимся служанкам, как и куда передвинуть огромный сундук, при этом даже пальцем не дотрагивался, чтобы как-то облегчить нагрузку для девушек. Затем Елена опустилась на полпути вниз и посмотрела сначала налево, а затем направо. На пути её взора кучер с садовником двигали шкаф по направлению к библиотеке. «Хорошо, что я отказалась от маминой идеи доставлять блюда прямо из полтавского ресторана, – думала она, – повар Миланья отлично готовит фаршированных поросят и осетрину. А ящик креветок со льдом будет вторым украшением стола, заморским деликатесом». Сразу вспомнилась прошлогодняя поездка в Неаполь с ароматом морепродуктов, где, ужиная в ресторане на набережной, они с Алексом любовались Неаполитанским заливом и островом Капри – одной из достопримечательностей для русских туристов.

«Танцы будем проводить в зале, где сбоку расположим музыкантов, – продолжала думать она, – галерея не достаточно просторна, чтобы вместить оркестр и проход для гостей». Этот факт всегда нервировал ее мать, так как она считала, что разумнее было бы построить спиральную лестницу вместо прямой. Она быстро спустилась в зал, пересекла его и, поблагодарив взглядом дворецкого, поспешившего открыть стеклянную дверь на террасу, вырвалась под сияние восходящего солнца. Бросив практичный взгляд на ворота, она подумала, что широкого подъезда будет достаточно, чтобы вместить три кареты. Ну а если кто приедет на авто, придется потесниться на газон с цветами. Она не любила розы за их колючие стебли и, несмотря на приятный аромат, она ненавидела сад, окружавший дом. Как можно любить дом, который превратил ее счастливые молодые годы в настоящее заточение. Она и замуж то вышла, чтобы избежать непомерной родительской опеки. Ей всегда нравились городские апартаменты где-нибудь в центре или на набережной. Разогретая на солнце, она присела на садовую лавку отдохнуть, прищурив глаза. Наблюдая за движениями рук маленького толстенького человечка, она даже издали чувствовала непреодолимое отвращение, которое немедленно отдавалось бурлением у нее в животе. «Хотя бы Николай на фронт его забрал, полком командовать», – тешила она себя мыслью. Ненависть за годы супружеской жизни у нее возросла настолько, что она готова была наставлять ему рога на каждом полтавском перекрестке. «И как я только смогла родить ему детей».

В библиотеке братья посмотрели друг на друга. Виктор, снова вытирая влагу со своей нижней губы, подошел к окну и сказал:

– Как бы тебе все это понравилось, если каждый день?

– Мне бы? Никогда.

– Счастливый ты.

– Да, наверное, счастливый. Я думаю, что да, я счастливый, – глаза Андрея пробежались по полкам книг вверх, а затем вниз, и он снова повторил: – «Да я счастлив», – но теперь лишь для себя.

Андрей только что прибыл из Киевской Магелянской Академии на каникулы. Как он попал в академию – этот факт для него до сих пор оставался загадкой. Когда он думал о своем отце и брате, которые истратили жизнь на извлечение денег с сельского хозяйства, то постоянно удивлялся, как ему удалось избежать всего этого. Как они позволили ему сбежать от всего этого? От коммерциализации и деградации, когда, эксплуатируя несчастных крестьян, вроде бы уже как свободных, помещики наживались за счет обмана и нищенской платы за их нелёгкий труд, которой было недостаточно даже для нищенского существования. Они покидали хаты и подавались в город, где сейчас разворачивались главные события по становлению пролетариата. Одному богу только известно, к чему все это приведет и, наверное, вскоре прольется кровь. События в Петербурге этому неопровержимое подтверждение. Покушение на Столыпина и евреи, чудом избежавшие погрома в Киеве.

– Я достал нового скакуна.

– Что? – Андрей повернулся, щуря глаза от света окна позади брата.

– Я сказал, что достал нового скакуна. Чистый ахал текинец.

Андрей покачал головой и усмехнулся. Они не имели больших денег. Не знали, куда податься и что делать. А он купил нового скакуна.

– Пойдем, посмотрим.

Не говоря более ни слова, Андрей проследовал за ним вдоль длинного коридора. Они пересекли зал в сторону прохода в правом крыле конца здания, ведущего прямо на хозяйственный двор. Виктор первым прошел проем, когда Ефросинья, оступившись второпях, упала на дорожке, опрокинув ведро кухонных помоев. Часть содержимого ведра залила барские брюки.

Виктор разразился нецензурной бранью:

– У тебя глаза есть? Сучье племя! Ты посмотри, что ты наделала… мои новые брюки.

Он посмотрел вниз на запачканные штанины, лоснящиеся на солнце жиром и на фигуру девочки, все ещё лежащую у его ног. Одной рукой фигура захватила ручку ведра, а второй тщетно поправляла полы задравшейся юбки. Обнажившись, половинки ягодиц сжались от стыда так, что от нательного белья остались видны лишь два белых лоскутка. Не смея поднять глаз, она продолжала лежать, как перед небесным властелином, внезапно спустившимся с небес и поразившим ее громом. «Все произошло так быстро, паныч не вовремя вышел из проема и столкнулся с ней, – мысли быстрым потоком пролетали у неё в голове, – нет, не так, лучше я, такая неуклюжая, нечаянно поскользнулась и упала. Прямо как корова на льду. Господи, ну у меня и вид, наверное, сверху, хорошо, что сестра снабдила одежкой. Подниматься или нет», – думала она, когда две могучие руки схватили ее за грудную клетку и подняли над землей.

– Простите меня, барин, – слышала она свой оробевший голос.

Послабевшие руки как бы нечаянно коснулись груди, тестируя ее упругость.

– Ничего-ничего, – стряхивая пыль с ее юбки, эти же руки нежно пристукнули ее по ягодицам.

– Это я сама виновата, барин. Поторопилась, работы много. Я все исправлю. Ей богу барин. Сама. «Нужно было бормотать что-то вроде: неужели они не могут удержаться, не пощупав даже простую крестьянскую девку», – одновременно думала она.

– Ничего, ничего, – повернув к себе лицом Ефросинью, Виктор с любопытством осматривал красивое лицо, немного испачканное сажей у левой щеки. Эти длинные ресницы, свисающие с век, накрывшие до половины голубые глаза девушки.

– Ничего, всякое бывает. Звать-то тебя как?

– Ефросиньей кличут, – хотелось ей взглянуть на любопытного барина, но тяжелые веки продолжали отказывать ей.

– Что-то я не припоминаю тебя, – говорил Виктор, мысленно уже запустив руку под юбку, и, преодолевая сопротивление, расправлял зажеванные половинками белые лоскутики ткани, которые недавно он созерцал, – прислуга, что ли?

– Временно я. К повару приставлена, по случаю бала, – то ли от взгляда барина, то ли просто нервничая, она чувствовала зуд на кончиках сосков, которые, как назло, торчком выделялись из-под тонкой ткани.

– Ну ладно. Иди отмойся и будь аккуратна впредь, – Виктор, чувствуя, как тесно становится у него в штанах, продолжал: – Хорошо бы иметь такую на постоянно. Шустрая больно ты, дивчина. Я поговорю с отцом.

Но, мчавшаяся через двор к колодцу, Ефросинья не слышала последней фразы, лишь только думала, что нужно успеть почиститься, чтобы не увидел повар, и наносить полную кадушку свежей воды. Нагреть и перемыть гору посуды, включая жирные, закопченные сажей котелки и сковородки. При этом не забывая подносить и подбрасывать дров в огромных размеров печь, топка которой съедает их, как ненасытный дракон.

Как сумасшедшая, она качала за ручку помпы, обливая себя брызгами воды. Потом помчалась к крыльцу, где одним всплеском смыла остатки того, что пролила пару минут назад. В течении секунды она снова была у колодца, омывая передник водой и, умывая лицо, она чувствовала, как жар понемногу отпускает её щеки. Передник она сможет постирать позже, а сейчас можно сменить на новый, если повар не заметит ее. Через минуту она уже была на кухне, толкая опорожненные в кадушку ведра под деревянную лавку.

Краем глаза она посмотрела в сторону повара, которая стояла в конце длинного разделочного стола посреди огромной выбеленной кухни. Ефросиньи было уже шестнадцать, и готовить она умела изумительно, но так как она привлекалась только временно, то по-прежнему ей доставалась самая тяжелая и грязная работа по кухне.

– Ты что, ещё не сделала это? – голос повара вспугнул Ефросинью.

– Уже заканчиваю.

– Репу почистила?

– Да, повар. Почистила и порезала дольками.

– Я, наверно, сойду с ума, – продолжала ворчать грузная женщина, удивительно быстро поворачиваясь у плиты. Укладывая в духовку формы, заполненные наполовину уже подошедшим душистым тестом, она продолжала подавать команды: – Давай быстрей, быстрей шевели задом, Фрося. Дров еще добавь и неси котелок, что на полке у двери.

– Он не готов ещё.

– Как? Не готов? Ты в своем уме, девочка? – голос её стал быстро подыматься не только в силе, но и в тональности: – Ты что, сюда пришла сидеть у печки, греть свою задницу или работать? А ну шевели ей, как новобрачная.

И снова Ефросинья мчалась с котлом и с ведром горячей воды в угол, где стоял ящик с песком, и через секунды казалось, что сыплются искры из-под рук девушки.

– Фрося, дрова! – настиг её, ополаскивающую котел под помпой, рев из кухонного окна. И загремев котлом, упавшим под правую руку повара, Ефросинья ныряла под лавку, вытаскивая крупные поленья сосны и березы.

– Сейчас возьми те сковородки, подрай их и имей в виду, что мне они нужны будут блестящими! Добавь побольше песка и соли, когда будешь тереть.

Так на кухне разворачивалась активность на уровне небольшой войсковой операции.

В работе время летело быстро, отняв у нее неприятные воспоминания об утренней встречи с дьяволом и об инциденте с панычем.

Когда к вечеру стали съезжаться первые гости, Ефросинья чувствовала, как гудят её ноги, и с удивлением наблюдала, как уменьшились в размере её до блеска отполированные ногти. Резкая и острая боль пронизывала пальцы при каждом контакте с водой. Как она хотела сейчас домой, к своей маме. Прилечь рядом с ней и, обняв ее, просто отдохнуть.