Читать книгу Ветры судьбы - Иван Воронежский - Страница 14

* * *

Проснувшись от ночного кошмара, Катерина взглянула за окно. Была полная темнота, и лишь слабая голубизна в восточной части неба говорила о приближении рассвета. «Что же это такое, – думала она, – давно не видела таких ужасных снов». Какое-то странное чувство терзало её. Ещё со вчерашнего вечера, когда они сидели за столом и отмечали приезд дочки Танечки с Яшей, у неё ныло под левой лопаткой. Неспроста, видно. За Таню переживать нечего, Яша у неё такой хороший муж и семьянин. Обидно, что детей до сих пор нет, ну, даст бог, обзаведутся. Ну, а Ефросиния ведь совсем ещё молода и неизвестно, как у неё сложится судьба. Мы с отцом становимся все старее и немощнее. Раньше нужно было рожать, сразу за Таней, чтоб и разрыв в возрасте был небольшой, да уже определилась бы и с женихом. Немного успокоившись от кошмара, Катерина снова впала в забытье.

Но утренний сон длился недолго. Когда запели утренние петухи, Екатеринин рефлекс, несмотря на поздние посиделки, приказал «подъем». Можно было бы ещё поспать, но не доена корова, которую необходимо успеть выгнать в стадо. За которой начнет орать прочий, не покормленный домашний скот.

Сначала она свесила одну ногу с постели, а затем другую, и понемногу, аккуратно, чтобы не разбудить Антона, покинула спальную. Проходя мимо детской, она слышала, как мирно похрапывал Яков в такт с сопением дочери. Дальше маленький Ванечка, почти полностью раскрыт. Катерина поправила его одеяло.

Выйдя во двор, она остановилась на траве. Чувствовалось, что уже не летняя роса, а более прохладная, обжигала её ноги. Утренний туман поднимался над крышами. Внизу, ближе к околице, из тумана торчали одни дымовые трубы. Они были похожи на морские плавучие буи, указывающие путь на воде. Где-то в конце улицы яростно залаяла собака и несколько петушиных голосов прорезали тишину. Оправившись и умывшись, Катерина взяла чистое ведро и поспешила в сарай. На востоке розовел рассвет.

Войдя в сарай, где вместо окна был натянут бычий пузырь, она на ощупь поставила доильную лавку и присела, чтобы протереть соски у буренки.

По мере наступления рассвета, или из-за того, что глаза привыкали к темноте сарая, её привлек темный предмет в углу, где обычно на соломе лежал теленок. Но буренка по срокам должна отелиться ещё только в октябре. Любопытство преодолело её и, не взирая на боль в суставах, она направилась в угол.

Сначала она не поверила своим глазам, а затем, подходя ближе и ближе, сердце её сжималось при виде высохших от слез глаз, тупо направленных в потолок.

– Доченька, родная, что с тобой? – она обняла бесконтрольно вздрагивавшее тело дочери.

– Я, – голос Ефросиньи заикался и дрожал при каждом вздрагивании тела: – Я… Я не хочу жить, мамо…

Переворот

Давно уехали Яков с Татьяной, и дожди сменились первыми заморозками. Сидя у окна, Ефросинья печально всматривалась в серое осеннее небо. Она вспоминала последнюю встречу с Василием и терзала себя тем, что не смогла удержать его возле себя. Причиной тому был плод, который теперь развивался у неё внутри. Когда, истерзанный догадками, Василий в очередной раз спросил о причине их холодных отношений, Ефросинья, отвернувшись, что бы скрыть слезу, упрямо продекламировала: «Я не любила тебя, Вася, и не люблю. Прошу, отстань от меня». Она слышала удаляющиеся шаги Василия, но боялась даже повернуть головы, чтобы не сорваться и не закричать. А на утро пришел Гаврило и пожаловался Антону, что сын Василий пропал. Утром проснулись с матерью, а на столе записка: «Ушел в армию».

– Добился все-таки своего, сорванец, – негодовал Гаврило, – говорил ему, не лезь, сынок, никуды. Хватит нам двух старших братьев, погибших на германском. А он все: «Не тужи, отец, мы им покажем». Ой, горе нам, горе с бабой. Скажи, Антон, Катерине, нехай она сбегает и успокоит мою старуху.

– Давай зараз покурим. Ты, Гаврило, не горячись. Далеко он не ушел. Потыняется, помыкается по Полтаве да й повернется до дому, – Антон достал кисет с табачком и изящную люльку.

– Спасибо, Антон. Спасибо тебе. Успокоил меня. Я тоже надеюсь на это. Мальчишество все это, армия, – Гаврило запустил руку в протянутый кисет и вытянул ровно одну порцию для того, чтобы набить свою трубку.

Они дружили с детства. В тот же день, посоветовавшись со своими женами, они поехали в Полтаву. Но ни там, ни в округе следов Василия не нашли.

– Что с тобой, дочка? – вошедшая в хату мать прервала её воспоминания.

– Ничего, мамо.

– Да, но ты не такая, как всегда, дочка.

Она взяла Ефросинью за руку и усадила напротив себя, на край лавки. Катерина погладила рукой волосы дочери.

– И ты такая бледная?

– Все хорошо, мама. Похоже, я простудилась. Мои глаза и нос постоянно слезятся.

– Да, после той ночи с балом. Или… что-то не так? С тобой все в порядке?

Она наклонилась к дочери и Ефросинья, сомкнув веки, сказала:

– У меня не идут дела, – она не договорила, что уже будет два месяца.

– Оу, и только? – мать положила свой подбородок на плече дочери, говоря понимающе: – И только? Тогда тебе нечего беспокоиться. Ты же всегда была у нас нерегулярной и я сама беспокоилась за тебя. Я совсем забыла, что ты уже не ребенок. Тебе уже шестнадцать и я не могу поверить, что ещё только что держала тебя на руках. Когда они начнутся, ты успокоишься и будешь прежней.

Ефросинья опустила голову, пытаясь освободиться от кома, надвинувшегося к горлу. Как бы она сейчас хотела присесть матери на колени и, уткнувшись лицом в мамину грудь, поплакать и все рассказать маме. Но, собравши себя, она поднялась с лавки.

– Все хорошо. Время вот-вот, так что нечего беспокоиться. Мне пора идти

– Да, девочка моя. Пора, – она последовала за дочкой в сени, – свадьба будет скоро, но ты мне ничего не рассказываешь, Фрося.

– Мама, я была очень занята, да и повар, эта ворчливая баба, держит меня в ежовых рукавицах.

В сенях она набросила на себя старое пальто, привезенное Таней, и повязала на голову платок, основательно обернув его вокруг шеи. Она обняла отца и, как всегда, меньший брат Иван уткнулся своим прохладным носиком ей в щеку.

– Смотри, не простудись, дочка, – слышала она, закрывая за собой дверь.

Выйдя на дорогу, она ногами сразу погрузились в осеннюю грязь. Двигаться было тяжело, ноги постоянно скользили и увязали. Дождь не давал держать голову прямо, и, наклонивши лицо, она брела, преодолевая порывы встречного потока. Промокшее пальто стало постепенно пропускать воду на её спину. Но она не обращала внимания. Она уже ничего не боялась, и уже некому было ей помочь.

Темная фигура замерцала вдали. Это был Наливайко. Она часто его встречала на своем пути с того солнечного воскресенья. Она больше не боялась его, потому что уже не боялась ничего.

– С тобой все в порядке? – услышала она его хриплый голос.

– Все хорошо, – свой голос забивался шумом дождя, – немного холодно.

– Тяжко работать у Выговских? – он закончил фразу глотая звук смехом.

– Да.

– И тебе нравится?

Она сделала паузу, перед тем как сказать:

– Да, – и добавила: – Мне нужно идти. Я вся промокла.

Он с ног до головы осмотрел её, но её одежда ничего не сказала ему. В одном он был уверен, что это уже была не та девочка, которую он видел два месяца назад. Не попрощавшись, он лишь улыбнулся лошадиной усмешкой.

Когда Ефросинья вошла на кухню, повар сидела за столом, попивая горячий чай. Пар, исходивший от чашки, наполнял пространство ароматом и навивал аппетит.

– Ты, я вижу, девочка, совсем промокла до нитки.

– Да, это так.

– Пойди переоденься за печью и оставь там свои вещи сушиться

Когда она вышла переодетой, её лицо оставалось быть бледным.

– Налей себе чашку чая.

– Да, хорошо. Спасибо вам, тетя Миланья.

– И сядь посиди, пока будешь пить, – она кивнула ей на лавку у плиты.

Необычная доброта повара тронула Ефросинью, и крупные слезы начали капать из её глаз.

– Ну что ты, что с тобой, доченька, перестань, я же не нелюдь какая-то.

Придвигая к себе чашку чая, Ефросинья осмелилась взглянуть в глаза Миланьи.

«Она знает обо всем…»

Да, конечно, она же старая и опытная женщина.

– Мне немного не по себе.

– Тебя можно освободить на сегодня. Пусть Оксанка поработает

– Нет! – почти прокричала Ефросинья.

Казалось, эхо от крика ещё звенело на кухне, когда вошла тетка Наталья.

– Вы ещё не в работе, девочки? Давайте-давайте, включайтесь. Ой, Фрося, что это с тобой, не приболела?

– Нет-нет, так, немного простудилась.

– Сейчас же зайди ко мне в кабинет, – и, хлопнув дверью, она скрылась.

– Не спеши, дочка, допей спокойно свой чай, – Миланья подсунула чашку поближе.

– Нет, не могу, тетя Миланья, – её голос был на грани срыва.

– Ну ладно, не горячись. Иди, дочка.

И пошла Ефросинья по коридору, где, перед ступеньками наверх, была комната управляющей.

– Проходи, девочка, садись, – голос Натальи звучал тихо и спокойно.

Когда Ефросинья присела, Наталья продолжила:

– Фрося! Ответь мне на один вопрос. Я вижу, что тебе плохо только по утрам. Это так, не правда ли?

Ефросинья глубоко вдохнула. Наверное, нужно сказать Наталии хотя бы часть правды.

– Да, тетя Наталья, это все так.

Закрыв глаза, Наталья наклонилась слегка вперед и вытерла свои губы белым носовым платком.

– Как долго это у тебя.

– Около двух месяцев.

– Ты собираешься родить ребенка? Ты беременна?

Ефросинье понадобилась минута, чтобы собраться с силами и дать ответ. Но сил хватило только на то, чтобы кивнуть головой.

– Ох, Фрося, Фрося, – в её голосе чувствовался расстроенный тон, – ну как ты могла, как ты могла, ведь я тебе доверяла более чем другим. И кто же этот урод? Ты мне можешь сказать.

Ефросинья отрицательно покачала головой.

– Не хочешь говорить, ну и не надо. Я сама тебе скажу. Почему Гаврилин сын Васька покинул деревню?

– Нет, – голос Ефросиньи опять набрал ноту истерии: – Нет! Это не он, не он это! Не могу я вам сказать, тетка Наталья, не могу.

Тетка Наталья смотрела на эту молодую девичью фигуру, по-детски сидящую перед ней. Господи, о святая Мать Богородица, ну кто же это такой, кто поднял руку на этого невинного ребенка. Она любила Ефросинью и считала себя ответственной за неё. Она мысленно перебирала все последние события.

– Это должно быть после бала, – она продолжала рассуждать вслух.

– Ох нет, прошу вас, нет, не нужно допытывать, – и Ефросинья зарыдала.

– Мать или отец знают?

– Нет.

– Но я обязана их известить.

– Нет, прошу вас, только не это. Я как-нибудь сама. Прошу вас, – и, покрыв свое мокрое от слез лицо руками, Ефросинья спрашивала пресвятую богородицу: «За что? За что ей такой позор и такие испытания»?

– Я буду сохранять наш разговор в тайне, не беспокойся, Фрося, – со слезами на глазах Наталья монотонно продолжала: – Но от работы я вынуждена тебя освободить. Ты должна меня понять, Ефросинья.

Ефросинья тупо кивала своей головой.

– Когда подсохнут твои вещи, я сама их принесу тебе. А пока из моей комнаты никуда не выходи. Можешь прилечь на диван.