Читать книгу Ветры судьбы - Иван Воронежский - Страница 3

Село Винники Козельщанского района Полтавской губернии.

31 декабря 1909г.

Детские глаза становились все шире и шире на искаженном от ужаса лице, в то время как страх все больше заполнял её сердце. Прижавшись спиной к холодной стене крестьянской хаты, она чувствовала, как холод пронизывал её тело до мозга кости. Она сидела на земляном полу, обнявши свои колени худыми руками, и в течении последнего часа не могла отвести свой взгляд, тупо направленный на двери спальни. Её хрупкое тело бесконтрольно дрожало.

Из спальни уже не один час вырывались продолжительные стоны и крики, которые она уже не могла переносить. Еще никогда она не слышала, чтобы Таня так себя вела. Никогда.

В их семье Татьяна, всегда такая нежная и доброжелательная, никогда не повышала голоса, и все тягости жизни переносила молча и терпеливо. Но сегодня её старшая сестра Таня была совсем другой. Этим вечером маленькая девочка, молча и испуганно, смотрела из темного угла на то, как её любимая сестра, упавши на соломенный матрац своей лежанки, страстно стала молиться, обративши взор к помазанному глиной подволоку избы. Бледные губы Татьяны неистово шевелились и не производили ни звука, а из печальных и испуганных глаз нескончаемым потоком лились слезы. Нежная кожа покрылась пупырышками и потом. Их отец Антон, хлопнув дверью, выбежал в морозную ночь за знахаркой и до сих пор не вернулся. Обеспокоенная мать Катерина металась по хате, готовя воду и все необходимое для родов.

«Помогите! Господи! Помогите… Пресвятая богородица… Мамо! Ну, кто-нибудь… Помогите», – охриплым голосом звала сестра на помощь, когда следующий спазм невыносимой боли корчил её тело.

Маленькая девочка, забившись в угол, все сильней и сильней прижимала ладошки к своим ушам, не в состоянии переносить стоны своей сестры. Затем, внезапно, неимоверно громкий крик с глубоким выдохом вырвался из сухих Татьяниных губ.

И вот мама Катерина, повернувшись к своей меньшей дочке, наконец-то заговорила.

– Ефросинья! А ну скорей! Быстро неси чистое полотенце из комода.

Восьмилетняя девочка вскочила на ноги и поспешила, повинуясь голосу матери. Схватив чисто постиранную ткань, она быстро передала в руки матери.

– Ну, вот и все! Все хорошо, девочка моя! Ты у нас умница, – монотонно приговаривая, как молитву, Катерина обернула комочек в ткань и мастерски полоснула ножом по пуповине, отделив ребенка от тела молодой мамы.

– Кто там мама? – тихо прошептала Таня. – Мальчик или девочка?

Несмотря на неимоверное облегчение, Татьяна не могла поднять веки, чтобы взглянуть себе под ноги.

– Какая тебе разница, – недовольный голос матери был груб и не дружелюбен, – лежи и не двигайся, я сейчас вернусь.

Обеспокоенная Ефросинья продолжала наблюдать за всем из своего темного угла. За тем, как нагнувшаяся фигура матери выпрямилась и быстрым шагом направилась к двери. В её руках извивалось тело ребенка, эти скривленные в гримасе маленькие губы на поморщенном розовом, даже почти красном лице, издавали высокого тона крик в протест суровому миру, куда он явился.

Маленькая Ефросинья вздохнула.

«Ребенок! Наша Таня родила ребенка!» – Осознание этого факта волновало душу девочки. – «Значит, Рита была права!» Шульга Рита, её подружка по песочнице, жившая неподалеку, однажды сказала ей, что Татьяна собирается родить ребенка. Но Ефросинья до сих пор не верила. Она даже ответила ей: «Рита, ты мне просто врешь».

Но Рита не сдавалась. Качая своей русой головой, Рита продолжала уверять свою подружку: «Моя мамка так сказала, а значить так оно и должно быть». Потому что никто не знает про детей лучше, чем её мама Лена, которая принесла в этот мир их целых двенадцать.

Но Ефросинья, считая себя умнее своей подружки, продолжала сомневаться. Она, с глубоко округленными от удивления глазами, смотрела как её подружка, помогая себе жестами, пыталась убедить её в этом.

– Это здесь, – моргая глазенками, Рита поглаживала свой живот. – Твоя Таня растит его здесь и однажды она его выродит на кровать или на пол. Как ваши куры кладут яйца.

Ефросинья с трудом воспринимала невероятную для её детского ума информацию. Нельзя было отрицать, что старшая сестра становилась все толще и полнее. Особенно вырос до неимоверных размеров её живот, который создавал большие неудобства, когда Татьяна взбиралась на кровать рядом с Ефросиньей.

– Ой! Ты стала такая толстая, – при случае Ефросинья говорила своей сестре. На что Татьяна просто отвечала улыбкой.

– Да сестренка, это так. Но ты не думай, я просто поправилась, – говорила она, отворачиваясь и пряча набухшие от слез глаза.

Понимая, что Татьяна, возможно, действительно носит внутри себя ребенка, Ефросинья продолжала выпытывать свою подружку Риту.

– Возможно ты, Ритка, и права, хотя я все же не верю, – говорила Ефросинья своей подружке сидевшей рядом с ней на крыльце. – Как это возможно из такого огромного живота народить просто так?

Рита, запрокинув свой русый волос, подпрыгнула с крыльца.

– Ну, ты же видела, как куры откладывают яйца. Ну! Это примерно вот так!

Рита расправила полы своей рубахи и, покрутившись на месте, просто присела на корточки. Её лицо покраснело от того, как она тужилась от напряжения. Она делала все так выразительно, что когда она поднялась, то впечатлительной Ефросиньи на мгновение даже показалось огромное белое яйцо, оставшееся лежать между Ритиных ног.

Для Ефросиньи все оставалось загадочным.

– Это больно? – спросила она.

– Наверное! Потому что моя мама последний раз сильно молилась у печки и просила Богородицу спасти её, – подойдя поближе к подружке, Рита значительно подняла свой указательный палец, – или ты думаешь, что твоя Таня просто много ест?

– Ох! Нет, – Ефросинья была в шоке от таких предположений. Её любимая сестра Таня чаще всего ложилась голодной, оставляя больший кусок ужина для своей меньшей сестры. Продуктов в их доме всегда не хватало. Несмотря на домашнее хозяйство, всегда стоял страх перед длинной зимой. Поэтому родители всегда были рациональны. Особенно в то время.

Не только они, но и многие, многие другие семьи по всей России жили впроголодь. Война с Японией и беспорядки внутри страны сказывались на экономике. Голод был их постоянным спутником.

С обеспокоенным взглядом Ефросинья прошла, в сени и её дыхание замерло.

Голос матери оборвал тишину. Их мама Катя не была богобоязненной женщиной, но теперь она громко молилась.

– Господи! Прости душу грешную. Ты великий и всемогущий наш. Ты должен понять все, что сейчас творится в сердце матери. Ты должен понять и простить меня за этот день Прошу тебя господи прости меня за грехи наши. Как и мы прощаем должникам своим, – её голос был хриплым и все пронизывающим.

При мигающем свете лампадки Катерина склонилась над плачущим телом новорожденного. Взяв край льняного полотенца, она прикрыла эти скривленные от плача губы и нос. Настала мертвая тишина.

Ефросиньи хотелось закричать громко-громко. Видя, как пальцы матери твердо прижали ткань к лицу ребенка, она пыталась кричать, но из груди исходило лишь глухое сипение. Тупой взгляд обезумившей матери был направлен в пустоту. Странное выражение маминых глаз пугали Ефросинью. Не выдерживая такого странного взгляда, Ефросинья перевела свой взор на сухие губы матери, которые продолжали шевелиться.

Читая молитву, Катерина продолжала ждать, когда тело её внука перестанет дергаться под её руками…

– Да будет воля твоя, да будет царствие твое и на земле, как и на небе. Ибо на все есть сила твоя и воля твоя… И ныне, и присно, и во веки веков…

– Н-ЕЕЕ-Т! Мама, не-еет! – Ефросинья не могла уже переносить больше и переборов страх, ринулась к матери. Вцепившись детскими ручонками в плече матери, она пыталась оторвать их от тела ребенка. – Мама, Мамочка! Родненькая моя, прошу тебя. Миленькая моя. Не надо, ты делаешь ему больно. Не надо, мама, прошу тебя.

Её лицо было искажено от боли в сердце и от неимоверных усилий, прилагаемых, чтобы предотвратить несправедливое. Оно было полностью покрыто слезами, которые своей солью заполняли молящие губы ребенка.

Но силы были не равны.

– Выйди вон! – резкий голос матери как будто отрезвил её от шока, и Ефросинья снова стала молчаливым и послушным ребенком. – Я сказала вон! Здесь не место таким маленьким и сопливым.

– Но! Но… – кусая ногти левой руки, Ефросинья своей правой продолжала вопросительно указывать на малыша и пятиться назад. Послушная девочка не могла спорить с матерью, таковы тогда были законы воспитания.

Утирая слезы, она отступила на шаг назад и, в отчаянии и замешательстве, смотрела на твердо прижатые руки матери. Косточки на маминых запястьях побелели от напряжения, а вены синими узлами вздувались под её кожей.

– Ты не можешь убить его мама, это неправильно, – Ефросинья просила её. Её слова были тихими и прерывистыми от бесконтрольных движений её вздрагивающего тела. – Ты не можешь убить ребенка нашей Танечки.

– Нашей Танечки и дьявола, – отвечала ей Катерина, приучая дочку к суровой правде жизни, – перед богом клянусь и заявляю, что в нашем доме нет места детям дьявола. И пусть господь накажет того негодяя, кто зачал его, и принес страдание твоей сестре, пусть гром и молнии разорвут его тело на части, пусть силы небесные кастрируют его, а бешеные собаки сожрут все это.

Ефросинья съежилась, пораженная злостью, с которой говорила её мать. Что-то ужасное случилось в этот вечер. Эта печаль и, в тоже время, злость в глазах матери лишь только усугубили все в сознании маленькой девочке. В этом маленьком сознании, которое отказывалось воспринимать это реальный и жестокий мир.

Время все тянулось и Ефросиньи становилось все хуже и хуже. Хотя бы папа вернулся сейчас или что-то другое случилось и остановило все это. Вот только еще она была свидетелем таинства рождения на свет нового человека и сразу смерть. Смерть, запах которой она чувствовала у себя внутри. Этот запах смешался с сыростью нетопленой крестьянской хаты и сверлил её ноздри. В глазах у нее все кружилось и темнело. Она дрожала от холода и страха, в то время как ее мать продолжала давить, склонившись над новорожденным.

Наконец завернутый в пеленку комочек, сделав неимоверное усилие вывернуться, застыл. Отпустив свои руки с печальной и ужасной гримасой на лице, мать Катерина устало присела рядом на скамейку.

– Он перестал смеяться, мам, – испуганный голос Ефросиньи дрожал.

– Да, дочка, это так. Что должно быть сделано, то сделано, – ответила Катерина и, выразительно погрозив указательным пальцем, добавила, – и больше об этом ни слова, не в этом доме и не за его пределами.

Но девочка уже не слышала слова матери. Что-то тяжкое изнутри подкатило к её горлу и, упав на четвереньки, она вырвала.

– Иди уже отсюда, я сама приберусь, – грозный голос матери привел ее в чувство, – давай лучше посмотри, все ли в порядке с твоей сестрой?

Повинуясь, девочка прошла в спальню, где с кровати на неё смотрели усталые и пустые глаза Татьяны.

– Был это мальчик или девочка? – еле слышно выдавила слова Татьяна.

– Твой ребенок мертвый, – Ефросинья расстроено покачала головой

– Я знаю, – безразлично ответила Таня и повернулась лицом к стене.

– Тебе что-нибудь принести?

Но в ответ было молчание.

…Резкий и высокого тона крик младенца вдруг донесся из сеней вместе со скрипом распахнутой на улицу двери, вместе с морозной свежестью ворвавшейся с хату, и вместе с вернувшимся с подмогой отцом. Ефросиньи стало легче дышать. И она поняла, что бог на свете есть. Побежав навстречу отцу, девочка радостно кричала: «Папа! Папа! Он жив! Мой братик жив!… И мы назовем его Ваней!»