Читать книгу Интервью с самим собой - Изольд Борисович Гинзбург - Страница 13

Нахожусь в доме отдыха ВЦСПС в Сестрорецке на станции Курорт. В институте дали путевку за двухмесячную работу на строительстве ГЭС, где я работал в июле и августе в восьми километрах от Выборга. Теперь буду отдыхать 12 дней, а потом, чего очень не хочется, за учебу. Эти два месяца прожиты хорошо, впечатлений масса. Попробую их изложить.

Давно мечтал о работе на ГЭС. Ведь по-настоящему физически я не работал вот уже лет 5, а работать хотелось страшно, попробовать, узнать каков я, выдержу ли. Ждал сильно. Ставил две задачи: первая – закалиться физически, стать сильным и выносливым, стараться работать в полную мощь, не сдаваться. Вторая задача сложнее: закалить себя морально, душевно, закалить характер, волю, изменить свое неверное отношение к людям, жить не в одиночку, а в коллективе, быть всегда с ребятами. В итоге – стать сильным физически и морально.

Итак, я сдал экзамены, сдал хорошо, получил долгожданную стипендию, оформил в институте все дела, потом решил отдохнуть дня два, запастись книжками, которые на стройке буду читать (до чего же я был наивным, хотя и продолжаю оставаться таким до сего времени, что является одной из отрицательных моих черт; наивность – следствие незнания жизни).

В день отъезда приехал в институт и начал работать с этого же дня. Послали разбирать сапоги, грязные и рваные, купленные за 25 копеек пара у армейцев. Потом ездил на машине на завод за колесами к тачкам. Был на заводе впервые и с любопытством и изумлением глядел на огромные цеха, освещенные солнцем, полные шума, грохота железа, рева машин. Разнообразные по конструкции, блестящие под лучами солнца, падающего на них, станки возмущенно гудели, выплевывая железную стружку. Около станков суетились люди, заправляя детали, подливая масло, регулируя ход и работу станков. Мы забрали 80 колес и уехали. Затем грузили лебедки, инструменты, сапоги, отвозили все это на вокзал и там погружали в товарный вагон. И к первому часу ночи, разместившись в тесном вагоне, тронулись в путь. Ехать предстояло километров 150 ночью по Карельскому перешейку.

Света нет, но пытаюсь разглядеть своих соседей, знакомых у меня немного – моя группа институтская и еще кое-какие ребята. В соседнем купе собрались исключительно парни, играет аккордеон, поют чисто студенческие, в основном низкосортные или просто похабные песни, читают рассказы, грязные стихи, анекдоты, крики, смех, хохот. Девчонок и близко не подпускают к нашему вагону. Я втиснулся в толпу поющих, слушаю, наблюдаю. Нужно знать все из любой сферы жизни, разных людей, знать песни, анекдоты, – словом, жизнь, какова бы она ни была, худой, уродливой, но это жизнь, и знать ее нужно. Но жизнь, конечно, не песни и анекдоты, я стараюсь понять этих людей, эту сторону их жизни.

Мерно и четко колеса стучат, Песня эта смолкнуть не успела,

Поезд несется вперед. Новую выводит гармонист,

Звучит гармонь и хор ребят Ярко, с переливами, умело

«Бигл допл» поет: Будто не студент он, а артист:

«Шел веселый паренек «Сижу и целу ночь скучаю,

Не жалел своих сапог, И холодно, и грустно мне,

Веткой вслед ему махал топл». А струйки мутные

Так медленно стекают,

Но с силой вдруг, меха распустив, За воротник и по спине».

Тряхнул гармонист головой,

И хор подхватывает мотив Но вот, врезаясь в смех и гам,

Веселый, колючий, живой: Играет новую песню нам:

«Холостой, покуда не женился, «Сан-Луи горит в огне реклам,

Не узнает, что такое ад, И буги-вуги играют джазы там».

Что такое бешеная львица

И откуда у гадюки яд».

В вагоне тесно и темно, за окном черными силуэтами мелькают деревья, телеграфные столбы. При свете фонариков играем в карты, шахматы, поем. Некоторые спят вповалку на вещах, на чем угодно. Мне спать не хочется, выхожу из вагона и сажусь на подножку. Прячась за угол вагона от холодного пронизывающего ветра, смотрю на проносящиеся мимо поля, леса, луга. Изредка мелькают темной массой огромные карельские валуны. Становится жутко от мрачного бесконечного леса, уныло однообразных картин спящей природы. Но вот вдали на горизонте появляется красная полоска, от которой становится как-то тепло на душе и веселее. Эта полоска расширяется, разрастается, красный свет просыпающегося дня заливает добрую часть неба. Наконец из-за деревьев появляется диск солнца и оно, победно завоевывая каждый кусочек неба, посылает бесконечные улыбки всему земному.

Но вот подъезжаем к Тиенхааре, поезд останавливается, мы вылезаем из вагонов, довольные, что приехали, греемся на солнце, смеемся. Дом наш издали напоминает разрушенное сгоревшее здание без штукатурки, с торчащими кирпичами, внутри – обыкновенный сарай. В 4 ряда от стены до стены тянутся нары с узкими проходами. Размещаемся, набиваем матрацы соломой, идем осматривать местность. Местность красивая, кругом лес, сады, огороды. Недалеко протекает река.

Назавтра, чуть взошло солнце, в 6 утра нас разбудил дежурный, и мы пошли на работу. Сначала наша бригада работала с 6-ти до 3-х в первую смену, затем с 3-х до 11-ти во вторую. Завтрак и ужин привозят на машине. Красивая картинка: солнце уже или еще палит, на полянке сидят человек сто студентов кучками по десять человек и жадно уплетают кашу, хлеб, чай. Всем весело, шуток неисчислимое количество, из-за деревьев улыбается солнце, глядя на нас.

Я приехал на стройку, мало зная и понимая, что такое физический труд, но с твердым желанием работать в полную силу, по-настоящему физически уставать до боли в мышцах. Мне казалось, что все будет хорошо, что мы будем дружно работать. Но как-то сразу начали сказываться недочеты, неувязки, простои. Часть нашей академической 944 группы организовали в бригаду. Бригадиром был Ханин. Собрались в бригаде какие-то «маменькины сынки». Они боялись всего – грязной работы, тяжелого лома, мокрых сапог. Каждый старался делать работу полегче, побольше отдыхать. Бригадира не слушались, был настоящий бардак, склоки, каждый старался показать себя, навязать другим свое мнение. Бесконечная ругня и ссоры отбивали желание работать. Очень не хочется вспоминать о днях работы в этой бригаде, где каждый делал, что хотел. Ханин болел несколько дней, и я его замещал. Противно вспоминать об этих днях. Ребята не хотели работать, устраивали частые перекуры. Я несколько раз чуть не подрался. Так, на завтрак отводится 30 минут, они же завтракают 45 минут, потом сидят, переваривая, еще минут 10. Злюсь страшно, а им смешно. Поворачиваюсь, иду один, тогда они нехотя поднимаются тоже и тянутся за мной. Не успев прийти на место работы, они снова садятся отдыхать. Теперь я понимаю, что отчасти был и я виноват – неправильные методы, кричал, ругался, а надо было действовать спокойно, но твердо. Я понимал это, но никак не мог измениться. Не понимаю, как это можно – быть 20-летними парнями и не любить, не уметь работать, не жаждать стать сильными и выносливыми. «Тряпки вы, с вами ли строить коммунизм?» – ругал я их.

Работать и дальше в такой обстановке мне не хотелось. Поэтому я плюнул на них и перешел в другую бригаду. Изредка забегал к своим, помогал чем-нибудь, завтракал с ними, но работал отдельно.

Я старался делать на стройке как можно больше работ, чтобы расширить свой кругозор, старался вникнуть глубже в каждую работу.

И это мне удалось. Не было на стройке такой работы, какую я не делал бы. И я почти доволен собою, поработал я хорошо. Я работал лопатой: рыл землю для опор под трубопровод (очень грязная и трудная работа, ибо земля перемешана с гравием и камнями, яму все время заливает водой, «лягушка» откачивает плохо, вода, размывая землю на лопате, очень мешает и т. д.), очищал от разного хлама отводной канал здания ГЭС (работа ведется под зданием, постоянно заливает из щелей ключевая вода, она холодит руки и ноги, днем там всегда сыро и темно), грузил и разгружал машины с песком и гравием (приятная работа – песок не тяжел и берется легко, работа идет быстро, 10—15 минут, и машина полна), нагружал тачки всем: песком, гравием, цементом, бетоном. Хорошая работа средней тяжести, однако к концу дня выматываешься основательно. Если дорога хорошая, то тачка бежит легко, если дорога по земле – напрягаешься до предела, до боли в мышцах, помогая даже коленями. Дорога средняя или плохая, и каждая тачка стóит больших усилий.

Я возил на тачках землю, глину, гравий, песок, камни, цемент, бетон. Старался не отдыхать в промежутках, нагружал тачки сам или помогал нагружать. Бил бетон. В бригаде Финкельштейна, куда я перешел, разбивали кувалдами бетонные стены и колонны здания ГЭС. Бил недели две. Сила у меня была, и я считался одним из лучших бойщиков. Работа хорошая. Берешь тяжелую кувалду килограмм 8—10 и бьешь до боли в мышцах, пока работают руки, потом отдыхаешь, потом снова, и так далее. Однообразно, зато чувствуешь, как наливаются силой мускулы, становятся больше и крепче. Учишься точности удара, когда бьешь по зубилу. Кувалды постоянно ломаются, дерево не выдерживает. Я очень любил эти работы кувалдой. Как кузнец, бьешь по толстому арматурному железу, чувствуешь, как оно нехотя подчиняется твоей воле и, довольный, бьешь, бьешь и бьешь до усталости.

Носил землю и бетон на носилках. Руки оттягивает, ломит, но, сжав зубы, идешь и идешь, считая шаги. Помню и не забуду одни носилки: нес глину с Тоней Дрогайцевой. Наложили много, нести метров 30, иду и чувствую, что не донести, что вот-вот сброшу, но думаю: «Тоня же несет», и, сжимая зубы, сжав веки глаз, напрягаю волю, чтобы преодолеть боль в руках. Наконец донес и, довольный, что победил желание бросить и донес, радостный, что мышцы свободны, отдыхаю, идя назад.

Мне очень нравились эти силовые работы – возить тачки, носить носилки, рыть землю, бить кувалдой. Я проделал еще много мелких работ – по дню, по два, по три на каждую. Так, ставили стапеля. Носил бревна, их клали друг на друга, скрепляли скобами. Из плотницких работ я делал еще щит для цементного замеса, строил плоты, пилил бревна, доски, арматурное железо, разбирал стены, работал на лебедке, устанавливал, стоя по пояс в воде, треноги в реке для запруды. Делал цементные замеси для бетонирования – три ведра песка или гравия на ведро цемента и ведро воды. Через несколько минут танца с лопатой вокруг этой кучки замес готов.

Бетонировал, расшивал швы. Расшивка швов не тяжелая работа, но цемент сильно разъедает пальцы рук – надо смочить щели камней, и, беря из ведра раствор рукой или мастерком, заделывать швы. Заливал насос, двигал трубопровод. Для этого почти все строители человек до 60 повисали на 4-х вагах. Две лебедки тянут по стапелям отрезанную часть трубопровода весом в 22 тонны и длиной 45 метров. Льет дождь, но мы, по команде повиснув на вагах, приподнимаем трубу и передвигаем ее на новое место под крики, смех и дружные наши усилия. Это одни из лучших минут на стройке.

Еще ставил телеграфные столбы, носил воду для столовой, мастерил стол и скамейки для красного уголка, ездил в Выборг на машине грузить лебедку, тросы. Итак, я работал на стройке почти на тридцати видах разных работ. Разумеется, вместе с другими. И чувствуешь, как создается коллектив, как дружно и слаженно идет работа, без споров и отнимающих силы склок. Коллектив все-таки большое дело и создать его не так-то просто.

С людьми я сближаюсь трудно, но уж если сближаюсь, то надолго. На стройке я старался познакомиться со многими, если не со всеми.

Читал мало, старался не уединяться, а быть больше с ребятами, играл в домино, в карты (научился в преферанс), в шахматы, в волейбол, в городки, собирал ягоды, ходил в лес, загорал, купался. Особенно любил дежурить ночью. Заранее на ночь наколешь дров, наберешь досок и целую ночь горит костер, а ты любуешься красотой летней ночи, мерцающими звездами. Тишина, лишь изредка застрекочет кузнечик в траве и где-то вдали залает собака. Огонь весело трещит, красные огоньки жадно лижут дерево, тлеют угли, тепло. Иногда сноп искр взовьется ввысь и тогда приятно смотреть, как во мраке разлетаются и гаснут искры, а снизу, словно на помощь в их общей борьбе с ночью, с мраком летят, кружась, еще и еще. Лежишь и думаешь о людях, о себе, о человечестве…

Любил слушать радиоприемник. Чувствуешь, что мир живет – в радости ли, в печали, что ты не один не земле. На разных языках говорят, играют, поют и, даже не понимая языка, я готов слушать долго, вслушиваясь в прелесть незнакомой речи. Люблю слушать музыку. Вообще колесико на приемнике кажется мне волшебным, малейший его поворот приоткрывает уголок жизни мира.

Несколько слов о Тоне Дрогайцевой. Чудесный работник, чуткий, отзывчивый человек. Вместе с тем исключительно скромная и даже немного застенчивая. Она превосходно работает, ни когда не отказываясь ни от какой работы, наоборот, жалуется, если работа попалась легкая или ее мало. Она в этом отношении любого парня нашей бригады затыкала за пояс. Когда нам требовался отдых, она продолжала работать. Даже мне, сравнительно сильному парню, трудно было с нею сравниться. На вид она не очень сильная, и часто я с удивлением и с восхищением видел, как она без отдыха возила тачки, или их нагружала, или била молотом не хуже любого парня. Она живет в общежитии, и ей часто приходиться совмещать работу с учебой. Так, одно время она работала проходчиком в шахте на строительстве Ленинградского метро, где не всякий мужчина справляется с отбойным молотком.

А после этого еще шла на лекции в институт. Действительно, большая и трудная работа делает человека скромным. Она была в бригаде, состоящей исключительно из ребят, бригадиром. Я сейчас отдыхаю вместе с ней в доме отдыха. Она скучает, торопится с отъездом, читает книги. Серьезный человек, она не ходит на танцы и не умеет веселиться. Но твердо знает, что в этой жизни не пропадет.

Много, очень много хороших ребят было на строительстве, не жалеющих себя в работе, чутких товарищей. Так, Леня Андреев и Изя Райхберг были прекрасными организаторами, хорошо управляли своими участками, их уважали и слушались. Веселые и интересные в жизни, они были чутки к ребятам и нисколько не задавались. Стройка, как какой-то могучий горн, сожгла всю труху, слабую и себялюбивую, закалив еще больше сильных и скромных, умеющих, любящих и желающих работать.

11.10.50 г. Я замотался. Живу какой-то бурной жизнью, вертясь как белка в колесе среди людей в постоянных заботах, хлопотах, тревогах, делах. Берусь за тысячи дел, силы чувствую необыкновенные. Если тебе верят, если у тебя что-нибудь получается – сердце пылает и ощущаешь столько сил, что, кажется, сделал бы любое невозможное.

Меня выбрали в курсовое бюро ВЛКСМ на культсектор. Появились сотни хлопот. Нужно организовать художественную самодеятельность, экскурсии в Эрмитаж, Петропавловскую крепость, Исаакий, театр и так далее, нужно организовать и провести диспут на литературную тему. Кроме того, я в бюро шахматной секции, надо организовать помещение и провести турниры. Сегодня записался в четвертьфинал первенства Ленинграда по шахматам, а это очень серьезный турнир. Также начнутся межвузовские соревнования по шахматам, первенство института. Но этого мало. Я занимаюсь в гимнастическом кружке – нужно к январю получить третий разряд по гимнастике. А как не записаться в такие замечательные кружки, как философский, английского языка, хор или драмкружок, где хотят поставить пьесу? Нужно будет на смотре художественной самодеятельности что-нибудь почитать. Кроме того, я хочу вести шахматный кружок на нашем курсе. Одно время в начале года я с большим подъемом писал в нашу институтскую газету. Потом были собрания: курсовое комсомольское, факультетское, конференция, профсоюзное собрание, заседания бюро, вызовы в Комитет комсомола.

По воскресеньям хожу в Эрмитаж слушать лекции по искусству, прочел «Историю искусств» Гнедича, «Автомонографию» Грабаря.

Я наслаждаюсь повестями и рассказами раннего Горького, хожу в Эрмитаж раз в неделю, читаю книги по искусству и философии. Но ведь надо же и учиться. Я, правду говоря, не люблю ни одного нашего предмета, даже ненавижу некоторые, вроде теормеха, злюсь на себя – зачем я сюда пошел? Я люблю как раз те предметы, которых у нас нет, хожу в Публичку заниматься искусством, историей, философией. Тем не менее кашу я заварил большую, и мне самому интересно, как я ее буду расхлебывать, сумею ли справиться со всем этим. Попробую, ведь интересно!

Кажется, я сделал большую ошибку, что пошел в ЛЭТИ. Я бы с громадным удовольствием изучал искусство, живопись, литературу, философию, историю, логику, психологию. И делаю это. Каждую свободную минуту.

Как мне хочется быть художником, писателем, найти таких людей, которые понимали бы меня, с которыми мне было бы не скучно, любящих и ценящих искусство, умеющих поспорить и повеселиться, свободных ребят и девушек! Но я скромен и застенчив, хотя честолюбив и тщеславен, плохо сближаюсь с людьми, особенно с девушками, а мне кажется, что я мог бы быть хорошим товарищем и смог бы по-настоящему любить!

А годы проходят, все лучшие годы. Как найти свое призвание, как стать счастливым?

20.11.50 г. Боюсь правдивости пословицы «кто за все берется, тот ничего не умеет». За слишком многое взялся я. Пожалуйста, говорит внутренний голос, тебе предоставлена замечательная возможность проверить свои силы, велики ли они, на многое ли ты способен. И мне самому интересно это. Уйма дел, забегаешься, закружишься, и хорошо: знакомишься со многими людьми, мало думаешь о себе, но плохо, что перестал писать лекции (не все, правда), не все успеваю сделать, некоторые вещи делаю плохо. Вот этого надо бояться. Такой соблюдать закон: если что делаешь, делай хорошо! И если подумать, то это исключительно важное в жизни правило (в моральном смысле). И если уж ты, голубчик взялся за дела многие, то, пожалуйста, разбейся в лепешку, а сделай их хорошо.

Еще одного боюсь – вымотаться. Но это не так страшно. Более страшно разменяться на мелочи, жить бессвязно, подчиняясь лихорадке жизни. Берусь за многое, но ни за что в серьез.

Сейчас важно побольше узнать о людях, о жизни. Я хочу заниматься во многих кружках, постепенно меняя их, беря от них все, что они могут дать. Сейчас задача – работая, поменьше думать о себе, быть твердым, решительным и, главное, целеустремленным. Стараться иметь ясный ум, и иметь обо всем свое мнение. С другой стороны, правильно сказано кем-то:

«Бей в барабан и не бойся!

Целуй маркитанку звучней.

Вот смысл глубочайший науки,

Вот соль философии всей».

Смотреть на жизнь не хмурясь, не скептически, а весело, энергично, а жизнь и люди будут отвечать тем же, и тогда все будет хорошо.

26.03.51 г. Я не знаю ни одного предмета как следует. Учусь халтурно. Ни одного домашнего задания не выполняю сам – скатываю, кроме обязательных, лекции пишу не все. Это сказывается на экзаменах – два в эту третью сессию я сдал на тройки, то есть остался без стипендии, но потом, с величайшим трудом, удалось их пересдать. Но эту сессию чувствую, также не сдам. Постараюсь, конечно, но не сдам. Утешаю себя мыслью, что буду лучше учиться на 4 и 5 курсах, уже по своей специальности. Как же я могу заниматься с утра до вечера, а в этом институте меньше невозможно, когда в мире столько интересных, непознанных вещей. Я хочу познать жизнь, я берусь за все, что можно, за любую работу, за любой интересный доклад, все хочу сделать сам.

Сейчас я возглавляю культсектор курсового бюро ВЛКСМ нашего курса, член редколлегии институтской газеты, председатель шахматно-шашечного клуба института, занимаюсь в гимнастической секции, пишу доклады, рецензии и др. Но на самом деле я нигде не справляюсь с работой. Хотя и понимаю, что лучше меньше, да лучше. Но это для меня трудно. Надо бы выбрать одно, а не гоняться за всем сразу. Да, еще пою в факультетском хоре у Валерки Преображенского.

Стройка летом мне много дала, в этом году институт опять будет достраивать Калининскую ГЭС, я еще не решил, ехать ли мне. Июль буду на военно-морской практике, в августе – свободен. Наверное, я все-таки не вытерплю и поеду в августе. В самом деле – что я буду делать в городе, а три недели поработать на стройке, повеселиться, познакомиться с новыми людьми – это в тысячу раз лучше. К тому же я возьму с собой и книги. Итак, решено – завтра же подаю заявление.

28.03.51 г. Утром встал рано и до 3-х часов успел только сняться для анкеты и положить в Сберкассу 300 рублей, 120 рублей я заработал на зимних каникулах, демонстрируя партии Всесоюзного шахматного турнира им. Чигорина. Вообще, я неплохо провел каникулы. Вставал в 10 часов, завтракал и уходил в Публичку, изучая «Историю западноевропейской философии» Александрова и все относящееся к философии этого периода. Два раза в неделю ездил в институт заниматься гимнастикой, затем ехал в Публичку, а оттуда в 4 часа, пообедав там, отправлялся на работу в Консерваторию, где проходил турнир. Я люблю наблюдать не только за ходом партий, но и за партнерами, за их поведением, одни спокойны даже в сильных цейтнотах (Смыслов), другие нервничают, постоянно посматривая на часы. Хотя трудно по внешнему виду определить характер человека и распознать взаимоотношения между людьми.

Однажды, когда очередной тур закончился, и я стал собирать в коробки часы и шахматные фигуры, появился на сцене музыкант, сел к органу и стал играть. Я попросил разрешения остаться и послушать. Это был известный органист Браудо. Он опробовал инструмент перед выступлением и репетировал. Я, будучи один в огромном зале консерватории, слушал великолепные звуки с замиранием сердца, будто он играл только для меня. Потом мы разговорились.