Читать книгу Интервью с самим собой - Изольд Борисович Гинзбург - Страница 20

Итак, снова в путь. На этот раз вдвоем с Юрой Крахтановым. Правда он сопутствует лишь часть пути. Мой же путь, о котором я всегда мечтал – это проехать всю Среднюю Азию, переплыть Каспий и далее по Кавказу. Это подряд 7 столиц, включая город Повелителя Вселенной – Самарканд. Так вышло, что рядом со столицами республик находятся небольшие городки с цементными заводами, которые мне предстоит обследовать на предмет внедрения в будущем средств и систем автоматизации. Первым был город Кант под Фрунзе. Потом на поезде поехали в Чимкент.

Поезд пришел в Чимкент в 4 утра по местному времени. 3—4 часа поспав, отправились на завод. Завод знакомый вплоть до каждого крана и какой-то родной. Видимо, правда – во что больше вкладываешь сил, то и дороже. Два завода дороги мне – Руставский и Чимкентский, и еще новороссийский «Октябрь».

Я помню здешний завод чуть не в развалинах, строящийся. Цех, где мы внедряли автоматику, работал плохо, никто не верил ни в нас, ни в наши приборы. Опускались руки, и однажды было так тяжело, что захотелось плюнуть на все и уехать. Но взяли себя в руки, продолжали бороться, сумели довести дело до конца. То нет сырья, то морозы ударят и померзнет аппаратура, то сотни других неполадок. И так бы мы ничего не сделали, если бы нас не поддержали местные ребята из

КИПиА и главный инженер. С того времени завод пошел в гору, и приятно сознавать, что в этом и моя есть доля – цех стал неузнаваем, производительность повысилась почти вдвое. Раньше мельницы то текли, то выбрасывали сырье назад и машинист бегал по цеху, как угорелый. Сейчас все щиты с автоматикой собраны в отдельной комнате – операторской – на площадке. Комната застеклена, шуму меньше, пыли мало, пол покрывает линолеум, на едином пульте управления работает сотня лампочек, приборов, регуляторов.

28 работников цеха перевели в другие производства. Но этим дело не ограничилось. Работа в цеху все улучшается и по мелочам, и по-крупному. Лучше стали дробить материал, хорошо сортировать мелющие шары. То же самое стали делать в других цехах. Обо всем новом, что я узнаю, я пишу на завод. И кое-что из этого внедряется. Меня здесь всегда принимают отлично все – от рабочих до главного инженера. С начальником цеха КИП Шапошниковым Василием Васильевичем вообще подружились. Мы с Юрой помогли в настройке приборов, устроили небольшой экзамен, выявили, почему цеха стали хуже работать, с нами все согласились.

Раньше директор безразлично относился к автоматике, теперь говорит мне: «Все, что узнаете о чем-нибудь новом, пишите, будем пробовать». И приятно, что делают не для показухи, а для себя, для завода.

Два с половиной дня мы с Юрой трудились, затем погуляли по городу и уехали в Самарканд.

Памятники Самарканда прекрасны. На улицах города много народа, возможно потому, что суббота базарный день, хотя торговать особенно нечем. Готовят на жаровнях шашлыки, плов, продают лепешки, сладости, много ишаков с «шейхами», а рядом автобусы, «Волги». Попадаются живописные и колоритные фигуры местных жителей. Встречаются женщины в чадрах, несущие на головах тяжелые тюки, одетые очень тепло. Иногда обращают на меня внимание, так как на мне два фотоаппарата и один киноаппарат. Мне надоело их везде таскать на себе, но охота пуще неволи. Я дома не прощу себе этого: что значит маленькое неудобство сейчас по сравнению с возможностью иметь какой-либо шикарный кадр? Часто встречаем немецких туристов, хотя экскурсантов немного. В Мавзолее Гур-Эмир мы с Юрой были вообще одни.

Воскресный день мы провели с Юрой в Бухаре, его поезд уходил днем на Кувасай, мой – ночью на Ашхабад.

Плыву на пароме по Каспию. Кругом море, берег давно скрылся, скоро должны быть нефтяные камни Баку. Пасть парома «Советский Туркменистан» проглотила один или два груженых состава. Пассажиры прогуливаются по верхней палубе, где расположены каюты 1, 2 и 3-го классов, салон, ресторан. Море спокойно, только буруны у кормы и в хвосте. Люблю море. За что? Не знаю. Вот пустыня, как море, даже растет там что-то, верблюды ходят. Видел я одногорбых под Ашхабадом и по дороге на Красноводск. Экзюпери так красочно воспел пустыню. А море голо, куда ни посмотри. Но мне пустыня не нужна, глядеть на нее более получаса скучно. А вот на море – сколько угодно. Хорошо спать у моря и слушать его дыхание. Может быть, потому, что оно живое? Хорошо, что я выбрал путь морем. Не надо спешить, будь что будет. У меня отдельная каюта, 2-е место свободно. Перво-наперво помылся в душе, потом поел, а сейчас, как всегда, когда на корабле делать нечего, сижу на палубе, смотрю, пишу.

Когда причалили в Баку, шел легкий дождик. Я походил по старому городу. Пытался залезть на высоченную Девичью башню, долго ходил по ханскому дворцу, по музею искусств, по мокрому городу, под моросящим дождичком. Очень мне понравился старый город – узкие кривые улочки, неизвестно куда ведущие, старые обветшавшие дома. Кое-где сохранились купола мечетей и минареты. Зато дворец хана потрясает – он великолепно сохранился, там сейчас музей. Он расположен на вершине крепости очень компактно и продуманно. Мечеть с минаретом, развалины бани очень живописны, сверху видны отдельные комнаты, диваны, фонтаны. Словом, есть где походить и что посмотреть. Хорош музей, много скульптуры, полотна западных и наших мастеров. Есть и мои любимые, ибо я в третий раз в этом музее, например «Волга» Куинджи. А кто построил это здание? Оно прекрасно отделано изнутри. Оказалось, два брата-армянина – нефтепромышленники конца XIX века. Город красивый. Великолепный бульвар вдоль моря, парк на горе.

Сегодня еду на поезде из Баку в Ереван. Рядом течет Аракс, дорога тянется по ущелью. Рядом с дорогой высится частокол невысоких столбов метра два высотой, на которых протянута колючая проволока. Сверху проволоки натянут на роликах провод под напряжением. Далее вспаханные полосы, иногда мелькнут пограничники, заставы, вышки, что со стороны Ирана. Кажется, что граница совсем не охраняется. Горы темного цвета, в основном скалы, нависшие камни, осыпи. Наш поезд сопровождают пограничники, стоят в тамбуре каждого вагона.

Еду в город Арарат, где находится цементный завод. Но в выходные делать там нечего, да меня и не пустят без пропуска. Придется жить в Ереване. С трудом, но удалось устроиться в гостинице. Знакомлюсь с городом. Странно, что здесь нет никакой старины: ни башен, ни крепостей. Хотя оказывается, крепость была, но ее разрушили век назад при взятии города штурмом русскими войсками. Осталась одна полуразрушенная башня.

Посмотрел картинную галерею, исторический музей, довольно много экспонатов, сделано все с любовью. Был на выставке в доме Сарьяна. В галерее особенно много Айвазовского, оказалось, он армянин. Много русских художников – Серов, Коровин, Репин, Куинджи. Люблю их всех, особенно Левитана, Врубеля, Крамского. А вот к Репину равнодушен, хотя и понимаю, что огромен, многолик, разнообразен.

В воскресенье утром поехал в Эчмиадзин. Это с полчаса от города. Погода разгулялась, народу тьма. Я приехал в удачный день, была Пасха, ожидалась служба в соборе, причем самого Католикоса. Собор не из самых роскошных, что я видел, зато самый древний из действующих. Как будто I век нашей эры. Внутри довольно богатые росписи стен и куполов, висят религиозные картины. При соборе музей, очень богатый, много всяких крестов, кадильниц, перстов указующих, макетов собора, старинных книг, ковров, шапок, богатой одежды прежних Католикосов. Огромный серебряный сосуд, в котором готовят мирру из цветов для помазания. Все целуют его и, прикоснувшись к нему рукой, касаются рукой лба. Много подарков. Вообще у армян нелегкая история, их часто пытались уничтожить, в 1915 году младотурки вырезали половину армянского населения, то есть 1,5 миллиона. Они поэтому очень ценят, что Россия взяла их под свою защиту. И официально, и сам народ, с кем ни поговоришь.

Мне объяснили, что всего в христианстве существует 3 церкви – католическая, греческая и армяно-григорианская. А остальные лишь их отростки. Так вот, центр армяно-григорианской церкви здесь, в Эчмиадзине. Здесь живет Католикос, которого, как и Папу Римского, избирают тайным голосованием после смерти прежнего, которого здесь и хоронят. Этот Католикос из румын, еще сравнительно молод. Кругом снуют очень молодые парни-служки, хорошо откормленные и безусые. Они здесь и живут.

И вот толпа зашумела и встала в два ряда от ворот виллы Католикоса до входа в собор. Я открыл все свои фотоаппараты и тоже встал в ряд. Ждем выхода Католикоса. Наконец он выходит. И вот процессия начинает медленно двигаться по образовавшемуся проходу. Шатер с красным верхом несут 4 монаха, под ним в высокой шапке в длинных расписанных одеждах с крестом в руке, осеняющим народ, шествует Католикос. Он сед, у него небольшая бородка, усы, невидящий взгляд. По бокам, спереди и сзади шествуют монахи, наряженные в соответствии с праздником, и что-то поют. В толпе много корреспондентов и любителей поснимать. Один залез на заборчик и пристроился с объективом. За Католикосом толпа хлынула в собор. Открыли иконостас, и началась служба. Хорошо звучат голоса, хор поет негромко, но так, что хватает за душу. Наверно, призывают к добру. Все религии зовут делать добро. Это, а также красочность обрядов, привлекает людей.

Может быть, религия в просвещенный век должна сходить на нет, но медленно и не скоро. Ибо мало накормить человека, надо просветить его ум знанием и дать работу душе. Не все ли равно, какую исповедовать религию – важно быть человеком.

Араратский цементный завод оказался ужасно грязным и пыльным. Отвратительно работает оборудование, контрольно-измерительных приборов нет никаких, стоят на площадке питателей голые щиты, десятки пустых щитов. Технология не выдерживается. Словом, один из худших заводов. Никто ничего не знает. Задаю элементарные вопросы, даже начальник производства не знает, что ответить. Главный инженер болтун, но, как ни странно, русский. И приняли меня плохо. А как хорошо меня принимают на Чимкентском цементном. Сразу же: ну, рассказывайте, что нового вы там изобрели. Дашь какую-нибудь идейку, сейчас же схватятся, скажут: вас хочет видеть главный инженер, зайдите к двум часам к директору. Внимательно выслушают все предложения, все мои замечания, немедленно принимают меры.

До поезда в Ереван оставалось 2 часа, и я еще раз прошел по заводу. Зашел полюбопытствовать в шиферное производство, где увидел

ХIХ век и вообще рабский труд. Работают три машины-линии, на каждой женщины вручную делают шиферные плиты. В колоссальном темпе, ни секунды не отдыхая, волнируют женщины шифер. На лежащую внизу форму одна укладывает шиферный лист, затем берут два куска трубы, нагибаются и быстро волнируют, т.е. придают ему нужную форму, затем кладут сверху новую форму, снова лист и т. д. Я бы не выдержал и полчаса. А еще жара. Мужчины сидят у машин – все-таки более интеллектуальный труд, а здесь только женщины. Я стоял потрясенный. И нельзя остановиться, передохнуть. Тяжкий труд.

Переночевав на вокзале, на следующий день уехал в Рустави на автобусе. Можно было вечером уехать на поезде, но я очень хотел посмотреть на озеро Севан, на Семеновский перевал и вспомнить ту дорогу, по которой 10 лет назад мы ехали с Розой. По дороге через стекло снимаю горы, Арарат, Аргац. У Севана еще лежит снег, деревья голые. На остановке знакомлюсь с шофером и прошу его остановить у озера. Он соглашается, останавливает автобус, я выхожу и фотографирую чудесное, искрящееся на солнце горное озеро. На востоке возвышаются невысокие горы, еще покрытые снегом. Я благодарю шоферов, и они приглашают на свое сиденье впереди. Сажусь. Видимость отличная, начинается подъем на перевал, очень часто снимаю всеми тремя аппаратами, беседую с грузинами-шоферами. Они рассказывают о дороге, о своей жизни. Они обслуживают венгерские автобусы, что были получены Грузией три года назад. Учить их пользоваться этой техникой послали одного парня. Так всю дорогу они мне рассказывали об этом парне, какой он и славный, и красивый, и веселый, и как его все шоферы любят. И я понял, что быть добрым и веселым важнее для людей, чем иметь ум, рассудительность, силу.

Спуск с перевала превосходен. Непрерывный серпантин вьется по горе, крутые повороты, природа уже пошла другая, много зелени, дорога просматривается хорошо. А вот и солнечная Грузия. Знакомые, щемящие сердце места. Шофер ведет автобус удивительно четко, нежно, без авантюризма, не спешит, 2-й помощник собирает деньги с пассажиров, которых они набрали по дороге, не давая им, конечно, никаких билетов. Семь часов ехали, но я рад, что поехал на автобусе.

Итак, я в Тбилиси. Узнал расписание всех поездов, прошелся по любимому маршруту и уехал в Рустави. Остановился я, как всегда, у Ильи Джанашвили. У него дочка, ей уже 2 года. Немного поиграв с нею, я начал визиты.

Первый вечер был у Виктора Гохберга. Бродили по городу, болтали, он рассказывал о встречах с Талем, какой тот простой и веселый человек, много говорили о работе. Он работает на металлургическом заводе в ОТК. Он говорил, как много идей, но трудно пробить что-либо новое, о своем сыне от первой жены, о тесте второй жены, бывшем работнике КГБ Грузии, который написал книгу воспоминаний, но ее, несмотря на отличные отзывы, никто не хочет печатать.

На другой день я побывал на цемзаводе, объяснил им, что и как надо делать, чтобы автоматизироваться. Единственный, кто там что-то понимает, так это начальник цеха КИПиА, остальные, даже мой знакомый главный инженер, ни бум-бум. Но хорошо, что хоть выслушал меня, все мои предложения, и приказал тотчас отреагировать – послать соответствующие письма.

– Понимаешь, – говорит мне начальник КИПиА, – ну никто не хочет работать, никто. И зарабатывают немного, и все равно не хотят.

И получается заколдованный круг – зарабатывают мало, потому что не хотят работать, а не работают потому, что мало платят.

А завод красивый, весь в зелени.

Потом я пешком, а это километра 3, отправился на АТЗ, мой родной азотно-туковый, где виделся с Гурамом Яшвили, а потом пошел к Шатиришвили на новый, только что пущенный завод синтетического волокна. Огромный, крупнейший в СССР, а может и в мире. Александр Георгиевич на нем главный инженер. Мой бывший начальник. И очень любимый мною человек. Встретились трогательно и нежно. В присутствии многих людей обнялись, поцеловались. С двух часов до восьми вечера провел с ним. То сидели в его кабинете, то он водил меня по заводу. «Видишь, Изя, – говорил он мне, – стал я ниточником». Он очень больной (сердце), но огромной души человек. Я убежден, что он самый лучший грузин. У него жена русская и двое уже взрослых детей.

Мне нравится, как он разговаривает. Мягко, не торопясь, с юмором рассказывает он о детях, о жизни. Причем он тоже ненавидит здешние порядки, где властвуют деньги, где трудно с продуктами. Подробнейшим образом познакомил меня с заводом. Почти со всеми здоровается, с кем за руку, с кем кивком головы – гамарджоба. По тому, как загораются лица людей, я вижу, как любят его на заводе. Хотя официально правление начинает работу в 9 утра, он уже полвосьмого на месте.