Читать книгу Кавказский узел в геополитических приоритетах России - Камалудин Серажудинович Гаджиев - Страница 3

Вопрос о возникновении однополярного мира, на вершине которого в гордом одиночестве восседает дядя Сэм, сейчас, особенно в свете событий 11 сентября 2001 г., фактического провала американо-британской агрессии против Ирака и беспрецедентного роста антиамериканизма во всем мире, потерял свою актуальность. Пресловутой концепции о завершении истории тоже пришел конец.

По своим структурным, организационным и функциональным параметрам мировое сообщество можно рассматривать как самоорганизующуюся сверхсистему – систему, состоящую из множества взаимосвязанных, взаимозависимых, сотрудничающих и в то же время конкурирующих и конфликтующих между собой подсистем (национальных государств, разного рода международных, межгосударственных и негосударственных организаций, многонациональных корпораций и т. д.). Естественно, этот фактор имеет ключевое значение для конфигурации и жизнедеятельности современного миропорядка, который представляет собой открытую, неравновесную и в силу этого незавершенную систему, характеризующуюся высокой степенью динамичности, неустойчивостью и неопределенностью. Как и любая другая система, она подчиняется законам синергетики – теории самоорганизации систем.[2]

Разрушение многовековых социально-экономических, политических, духовных и иных основополагающих структур, любые кардинальные сдвиги, подрывающие сами основы существующей системы, приводят к широкомасштабным пертурбациям, результатом которых является либо исчезновение с исторической арены соответствующего сообщества или системы, либо данная система, получая импульсы извне и мобилизуя внутренние ресурсы, обретает новые возможности для выбора оптимальных ответов на внешние вызовы, возможности самоорганизации на новых основаниях. Причем для международной политики, как и для большинства открытых систем, характерно сочетание таких дополняющих друг друга противоположностей, как статика и динамика, устойчивость и неустойчивость, определенность и неопределенность, единообразие и разнообразие, симметрия и асимметрия, линейность и нелинейность, предсказуемость и непредсказуемость и т. д. При таком понимании миропорядок нельзя считать раз и навсегда установившейся, завершенной системой, поскольку динамика здесь преобладает над статикой. В значительной степени это определяется тем, что каждый из субъектов международно-политических отношений, будь то национальное государство, региональное интеграционное объединение, транснациональная корпорация, террористическая организация и так далее, действует на свой страх и риск в соответствии со своими возможностями, целями и интересами, с пониманием своего места в сообществе других акторов.

Действия каждого из акторов международной политики ограничивают или стимулируют способность остальных оказывать влияние на общие условия функционирования мирового сообщества. Любое действие, направленное на ограничение возможностей других отстаивать свои законные интересы, вызывает противодействие. При прочих равных шансах успеха достигает более умелый, предприимчивый, целеустремленный и т. д. Поэтому со значительной долей уверенности можно утверждать, что международно-политическая система и, соответственно, миропорядок не являются результатом всецело или преимущественно сознательных, планомерных действий какого-либо одного государства или даже группы государств. Здесь нет и не может быть органа, который был бы вправе указать тому или иному субъекту, какие у него должны быть интересы, цели, стратегия и т. д. В этом контексте можно согласиться с Р. Гилпином, который характеризовал сущность международной политики как постоянную борьбу между независимыми акторами, находящимися в состоянии анархии.[3]

Общие векторы мирового развития формируются и реализуются в неких условных узлах пересечения, точках взаимной нейтрализации и приведения к общему знаменателю действий множества акторов. Любые попытки какого-либо агента навязать свою волю всей системе обречены на неудачу, если в должной мере не будут учтены закономерности и принципы ее самоорганизации, функционирования и эволюции. Формировать и поддерживать мировой порядок искусственно, только организационно-управленческими средствами не под силу ни одному из его отдельно взятых акторов, какими бы мощными материальными ресурсами он ни обладал. К тому же отличительное свойство современного миропорядка как анархической, открытой, неравновесной системы в том и состоит, что интернационализация, транснационализация, глобализация, увеличение темпов трансформации мировых процессов способствуют беспрецедентному его усложнению.

Для точного определения основных факторов и тенденций формирования нового миропорядка важное значение приобретает вопрос о статусе, месте и роли в современном мире великих и малых стран, особенно сверхдержав. Очевидно, что по ключевым критериям экономической и военной мощи Соединенные Штаты Америки (на данном конкретном историческом отрезке) действительно могут претендовать на статус единственной сверхдержавы, способной вмешаться в события и процессы, происходящие в любом уголке земного шара. Можно утверждать даже, что они обладают такой совокупной мощью, какой не было ни у одного государства в течение всей истории человечества. Именно на этом строятся аргументы для обоснования концепций об однополярном миропорядке, определяемом и ведомом Соединенными Штатами.

При оценке этой реальности необходимо учитывать кардинальные изменения, происшедшие в мире с появлением ядерного оружия и усилилившиеся с глобализацией, информационно-телекоммуникационной революцией, распадом двухполюсного миропорядка и другими событиями и процессами. Прогресс в области военных технологий способствует размыванию прямой пропорциональной корреляции между материальным богатством, или уровнем экономического развития, с одной стороны, и возможностями отдельно взятого государства продвигать свои национальные цели и интересы на мировой арене, соответствующим образом реагировать на новые реалии и вызовы – с другой. Это в определенной степени объясняется появлением у государств со слабой экономикой возможностей для асимметричного ответа на те или иные угрозы со стороны держав, обладающих внушительными экономическими и военно-техническими ресурсами.

Уникальность ситуации состоит в том, что реальная сила государства, дающая искомый статус в мировом сообществе, по важнейшим параметрам не всегда поддается оценке с помощью традиционных критериев и категорий. Особенно важно то, что в современном мире на первый план выдвигаются экономическая, научная, технологическая, информационная и иные составляющие национальной мощи, т. е. «мягкая сила» в противоположность жесткой, военной мощи. Иначе говоря, речь идет о широком круге ресурсов, которые государство может использовать для достижения своих целей на международной арене, даже не прибегая к вооруженным силам. Если «жесткая» сила имеет своей целью наказать и запугать противника, то «мягкая» призвана привлечь его на свою сторону или, во всяком случае, нейтрализовать его мирными средствами. В основе «мягкой силы» – культура и ценности, идеи и информация, способность создавать имиджи (как свои собственные, так и друзей и врагов), возможность их эффективной «продажи» внутри страны и за рубежом, обеспечение легитимности внешней политики государства в глазах своих граждан и мирового сообщества и т. д.[4]

Считается, что при асимметричных войнах победитель известен заранее: победа предрешена в пользу сильнейшего. С этой, казалось бы, истиной в создавшихся условиях можно согласиться с существенными оговорками. Афганистан и Ирак, по сути, продемонстрировали наличие серьезных недостатков у военно-технической мощи самой могущественной державы современного мира. Так, в Афганистане следствием сильнейших ударов высокоточного оружия оказался лишь призрачный мир; символ его – созданное по лекалам американцев правительство, которое обладает реальной властью в пределах Кабула. Что касается Ирака, то здесь, одержав молниеносную победу над иракской армией и свергнув одиозного диктатора С. Хусейна, американцы оказались весьма далеки от решения главных из поставленных ими стратегических задач. Более того, они продемонстрировали неспособность владеть ситуацией, спровоцировав разгул терроризма. Агрессия вывела на поверхность разгоравшиеся в течение десятилетий конфликты, а также породила множество новых трудноразрешимых проблем, в совокупности угрожающих целостности Ирака и подрывающих стабильность во всем Ближневосточном регионе.

Иными словами, ситуация парадоксальна: единственная сверхдержава, претендующая на роль гаранта порядка во всем мире, не способна установить порядок в весьма слабой во всех отношениях стране.

В столь неустойчивом мире трудно строить адекватные прогнозы относительно того, какой из векторов мирового развития возобладает, а также относительно самой возможности достижения той или иной державой, какой бы мощной она ни была, доминирующего положения на любом из этих направлений. Перед каждым претендентом на имперское господство встает задача постоянного подтверждения своего статуса, поиска все новых и новых форм, средств и путей демонстрации своей мощи и воли к сохранению собственного имперского предназначения. Империя, так сказать, нуждается в каждодневном референдуме по вопросу легитимации своего имперского статуса как среди собственных подданных, так и в окружающем мире.

Проблема Америки, как представляется, состоит в том, что подобный «референдум» она пытается проводить главным образом с помощью «жесткой» силы. Парадоксальным образом небывалая военная мощь, особенно новейшее высокоточное оружие, становится для США серьезным препятствием на пути поиска новых способов отвечать на вызовы современности. В этом плане, возможно, общенациональный комплекс Рембо, «рэмбоизация» внешнеполитического менталитета оказали Америке медвежью услугу. Оказалось, что сокрушительное поражение на поле брани (в джунглях Юго-Восточной Азии) невозможно компенсировать грандиозными победами на теле– и киноэкранах виртуальных героев-одиночек так же, как невозможно отобрать пресловутых «трехсот спартанцев» (американских коммандос), которые сокрушили бы целую тьму иракцев, афганцев, иранцев и др.

Уже в 70 – 80-е гг. обнаружилось, что принципы державности и сверхдержавности с точки зрения реальных возможностей одних государств навязывать свою волю другим постепенно претерпевают существенные изменения. Говоря словами Дж. Розенау, стало очевидным, что сверхдержавы не столь сверхдержавны, а малые государства не столь малы и слабы, как это было когда-то. Обладание энергоресурсами, степень их доступности и ряд других трансформационных процессов существенно изменили баланс между сильными государствами и такими, которые принято считать малыми или слабыми. Как показывает опыт противостояния Ирана, Венесуэлы и Северной Кореи Соединенным Штатам, а Грузии и Эстонии – России, вызов малых и слабых государств великим державам становится привычным явлением. Все больший вес приобретают и анонимные акторы в лице международного терроризма, организованной преступности, наркомафии и так далее, не признающие принципов международного права, общепринятых норм и правил игры.

Очевидно, что в реалиях последних десятилетий преобладающую экономическую и военную мощь не всегда и не обязательно можно конвертировать в военно-политический контроль над тем или иным регионом или страной. Значительные размеры не всегда и не обязательно гарантируют эффективность, успех или победу. Абсолютная мощь порой оборачивается неэффективностью и недееспособностью. Гигант на ногах из ядерного или сверхточного оружия оказывается не более дееспособным, нежели гигант на ногах из глины. Об этом свидетельствует опыт США во Вьетнаме и Ираке, всего Запада и СССР в Афганистане и т. д.

В данной связи уместно напомнить, что Советский Союз, считавшийся могущественной и несокрушимой империей, пал без единого выстрела. Он проиграл Западу холодную войну во многом в силу того, что в руках западных стран оказалось более мощное информационно-идеологическое оружие. Значительную роль в распаде социалистического лагеря в целом и советской системы в частности сыграло постепенное размывание железного занавеса и проникновение западных идей, ценностей, установок, стилей жизни. Это принимало все более возрастающие масштабы по мере приближения во второй половине 70-х гг. информационно-телекоммуникационной революции, сделавшей неэффективными, несостоятельными и даже контрпродуктивными традиционные методы и средства пропаганды и контрпропаганды.

Ныне мировое информационно-идеологическое пространство превращается в поле битвы за влияние, власть, престиж, в арену глобальной войны идей, различных моделей общественного устройства и образов жизни, доктрин, имиджей и авторитетов за передел мировых рынков, мировое лидерство, трон грядущей планетарной власти. Сегодня американской идее бросает вызов переживающая второе рождение европейская идея, а также японская, китайская, индийская модели и модели новых индустриальных стран.

Существуют и другие конкурирующие модели, влияющие на характер взаимоотношений между различными региональными центрами экономической, социокультурной и политической мощи. Они оказывают сильное воздействие как на перспективы развития человечества, так и на судьбу отдельно взятого человека, его место и роль в общественно-исторических процессах. При непрестанном усложнении мировой экономики как единой системы все труднее становится определить, какие из этих моделей в должной мере соответствуют социокультурной и политико-культурной матрице каждого отдельно взятого народа.

Несмотря на то что американская культура продолжает свою экспансию на всем пространстве ойкумены, Соединенным Штатам убеждать остальные народы в превосходстве своих духовных и морально-этических ценностей и принципов становится все труднее.

Можно утверждать, что с распадом СССР и двухполюсного миропорядка радикально изменилась сама инфраструктура последнего. Произошел парадигмальный прорыв всемирного масштаба. Особый колорит этим процессам и явлениям придают новейшие тенденции трансформации современного мира. Это прежде всего глобализация, интернационализация важнейших сфер общественной жизни, ускорение времени, сжатие и закрытие ойкуменического пространства и т. д. Все вместе они усиливают неустойчивость и неравновесность в масштабах всего мирового сообщества. Такой процесс Дж. Розенау назвал турбулентным состоянием.[5]

Происходит расшатывание единой оси мирового сообщества, равновеликое значение для мировых процессов приобретают разные центры силы, в чем-то самостоятельные и взаимно соперничающие, а в чем-то взаимозависимые. Появление наднациональных субъектов в лице влиятельных международных объединений и организаций, например транснациональных корпораций, уничтожает былое различение социальных, политических и экономических процессов по сугубо географическим или территориально-пространственным параметрам, переводя их в некое «вне-географическое» измерение.

Имеет место наложение на традиционные структуры новых институтов и отношений, новых форм сотрудничества и конкуренции, партнерства и взаимного противодействия, консенсуса и конфликта и т. д. Можно говорить о некоем раздвоении мира, при котором мировая политика осуществляется на двух аренах.

С одной стороны, мы имеем систему взаимоотношений государств, которая функционирует, соблюдая принципы межгосударственных отношений в соответствии с установками традиционной дипломатии и защиты национальных интересов. С другой стороны, речь идет о транснациональном глобальном мире, где отдельно взятые государства теряют свой вес и влияние, их прерогативы и функции переходят к транснациональным и субнациональным акторам.

В наши дни многие из важнейших участников мирового сообщества – это негосударственные акторы. Таковы крупные экономические организации, транснациональные банки и промышленные корпорации, не признающие суверенитета, действующие одновременно во многих странах и приобретающие там огромную экономическую власть.

Широкомасштабные политические движения, такие как исламские фундаменталисты, террористские группы или сецессионистские движения внутри отдельных стран, становятся важными участниками мировой политики и иногда вовлекаются в крупные межгосударственные конфликты. Новый актор мировой политики – так называемое антиглобалистское движение, число участников которого с каждым годом растет. Разворачиваются также процессы раздвоения и гибридизации других сфер общественной жизни. С одной стороны, наблюдается тенденция к нивелировке этнонациональных, религиозных, культурных границ, с другой – требования большей автономии национальными, религиозными, культурными и иными меньшинствами. С одной стороны, сохраняются национальные культуры, продолжающие развиваться в соответствии с изменяющимися реалиями, с другой – распространение западной, в значительной степени американизированной поп-культуры постепенно приводит к утрате национальными культурами своей национально-этнической идентичности.

Следует учесть и такие характерные для современного мира феномены, как многокультурность, полиэтничность, многосоставность обществ, стран, наций, ставшие определяющими факторами жизни многих стран и регионов, а также наложение друг на друга и взаимное пересечение международного, транснационального, регионального и глобального начал.

Разными субъектами мирового сообщества принимается бесчисленное множество порой противоречащих друг другу решений, каждое из которых приобретает ту или иную степень значимости. В совокупности они могут привести и часто приводят к непредвиденным результатам. Поэтому в своих попытках прогнозировать основные тенденции будущего мы должны быть крайне осторожными. К примеру, принимая решение о нападении на Ирак весной 2003 г., американская администрация вряд ли предполагала, что оккупационные войска вызовут такую ненависть со стороны большинства иракского народа вкупе с беспрецедентным всплеском антиамериканизма в мусульманском мире, да и не только в нем. К тому же война, развязанная против мирового терроризма, объявленная как вынужденная и неизбежная мера в защиту национальных интересов США, в значительной степени поставила под вопрос эти самые интересы.

Как известно, факты свидетельствуют о неуклонном сокращении удельного веса экономической мощи США при одновременном восхождении других экономических держав. Отметим, что тенденции мирового развития все сильнее ограничивают возможности США, да и любой великой державы стать единоличным и непререкаемым лидером современного общества, их могущество все чаще ставится под сомнение. Постепенно обнаруживается, что ошеломительная победа в геополитической сфере, достигнутая в непримиримой битве гигантов, теряет свой блеск и великолепие. Прежде всего встает под сомнение миф об однополярности, который идет вразрез с реалиями формирующегося нового миропорядка. В этом новом мировом порядке Америке не суждено жить, отгородившись от остального мира, как это было вплоть до начала XX в., и господствовать в нем. Следует согласиться с П.Ф. Друкером, который задолго до сегодняшнего дня писал: «Несомненно одно: Россия – как коммунистическая, так и посткоммунистическая – больше не будет “сверхдержавой”. Но то же самое произойдет и с Америкой. По существу, “сверхдержав” больше вообще не будет. И не будет больше никакого “центра” мировой политики».[6]

В системе международных отношений действует так называемый закон силы, согласно которому по мере достижения государством экономической и военной мощи, равновеликой мощи других ведущих держав, оно неизбежно начинает требовать либо уравнивания себя с ними по статусу в рамках существующего миропорядка, либо изменения самого этого порядка. В данной связи интерес представляет любопытное рассуждение О. Шпенглера о том, что господство Древнего Рима над значительной частью ойкумены основывалось не только на избытке силы, но и на слабости сопротивления у побежденных народов, отказывающихся от самоопределения. Применительно к современному состоянию мирового сообщества было бы сущей фантазией предполагать, что, например, Россия, Китай, Индия, Япония просто откажутся от самоопределения и позволят кому бы то ни было решать жизненно важные для себя вопросы. Оборотной стороной гегемонии является неизбежное противодействие ей.

Все изложенные факторы усиливают неопределенность, неидентифицируемость конкретных источников угроз, обычно нейтрализуемых путем разовых военных кампаний, таких как «Буря в пустыне», «Шок и трепет» др. Это касается всех без исключения стран, откровенно претендующих на такую роль, и новых восходящих государств. В сложившейся мировой обстановке всякие рассуждения об однополярном, новом биполярном и так далее мировом порядке, опирающемся на один, два и более центра силы, являются в лучшем случае упрощением и в действительности лишены оснований. Г. Коль, будучи канцлером ФРГ, как-то сказал: «Мы знаем, кто выиграет медали в экономической олимпиаде 2000 г., но мы не знаем, какие именно страны привезут домой золото, серебро и бронзу».

Однако, как показывают тенденции развития современного миропорядка, складывается ситуация, при которой каждую из золотых и серебряных медалей может завоевать не одно государство, а группы, за которыми последует множество стран с бронзовыми медалями. Это предполагает переосмысление традиционного понимания категорий гегемонии той или иной державы или групп стран. В современных условиях гегемонизм во внешней политике вступает в противоречие с основополагающими реалиями формирующегося полицентрического миропорядка. Если его значение и сохранится, то он будет весьма изменчивым, не поддающимся сколько-нибудь предсказуемому, устойчивому прогнозу. Скорее всего, появление новых гегемонистских держав в политической или экономической сфере в обозримой перспективе маловероятно.

Суть происходящего в том, что увеличение проницаемости национально-государственных границ ведет к широкомасштабному рассредоточению знаний, науки, информации, технологий, а значит, экономической и военной мощи. Эти сдвиги в основном заключаются в перераспределении геополитической мощи и энергии, в постоянно набирающей масштабы диффузии относительной и абсолютной мощи между государствами. Применительно к военной мощи такая диффузия проявляется в том, что при всей важности и приоритетности мер по предотвращению распространения ядерного, химического и биологического оружия число их обладателей постоянно увеличивается.

Олигополия пяти ядерных держав, несмотря на все их усилия, к настоящему времени уже расшатана. Нельзя не признать, что Договор о нераспространении ядерного оружия представляет собой инструмент сохранения такой олигополии и, по сути дела, нарушает принцип суверенного равенства всех государств – членов мирового сообщества. В то же время сами ядерные державы своими двойными стандартами в этом вопросе фактически способствуют постепенному размыванию собственной олигополии. Никакими апелляциями к праву, справедливости и равноправию невозможно объяснить, например, на каком основании Израиль, Индия и Пакистан могут иметь ядерное оружие, а Северная Корея, Иран или какое-либо иное государство не могут ни при каких условиях. А доводы о том, что эти страны пропагандируют тоталитарный или авторитарный режимы правления, которые по сути своей склонны прибегать к насилию, в отличие от демократических режимов, не всегда способных выдержать испытание фактами. Хиросима и Нагасаки, Сонгми, Социалистическая Федеративная Республика Югославия, Абу-Грейб, Эль-Фаллуджа и так далее свидетельствуют о том, что при определенных условиях даже «стопроцентные» демократы способны быть не менее жестокими и безжалостными, нежели истинные тоталитаристы и авторитаристы.

Иначе говоря, глубинные процессы трансформации, подвергающие эрозии общепринятые правила игры, социокультурные ценности, стереотипы поведения и так далее, ведут к такой степени децентрализации и диффузии власти, что практически сводят к нулю возможность единоличного контроля над происходящими в мире событиями и процессами. Фактически мы имеем дело с исчезновением с мировой геоэкономической и геополитической авансцены самого феномена сверхдержавности в его традиционном понимании. К лучшему или худшему, но, похоже, гегемонистские державы и навязываемая ими стабильность становятся реликтами прошлого, артефактами истории международных отношений. Это положение отнюдь не следует воспринимать как стремление преуменьшить вес и влияние в мировых делах, которыми все еще пользуются и будут пользоваться США. Перспективы обеспечения мира и безопасности как на региональном, так и на глобальном уровне все так же будут во многом зависеть от стратегии Вашингтона. Однако США суждено стать не единственным, а одним из нескольких центров нового, так называемого полицентрического миропорядка.

Почему полицентрический, а не многополярный? При двухполюсном миропорядке по аналогии с земным шаром различаются два полюса. Есть восток и запад, Восточное и Западное полушария, но нет восточного и западного полюсов. Трактовка любого феномена в терминах полярностей теснейшим образом связана с разделением его на два противоположных полюса. Мы говорим, например, о единстве противоположностей. В этом смысле мы вправе говорить о двух полюсах, например левом и правом полюсах идейно-политического спектра, Северном и Южном полюсах земного шара и т. д. Но применительно к формирующемуся новому миропорядку корректнее говорить не о полюсах, а именно о центрах. В международной системе отношения между государствами складываются по принципу, согласно которому действие рождает противодействие, сила – контрсилу и, соответственно, полюс – в качестве противовеса – другой полюс.

В ходе истории этот принцип был одним из стержневых для самоорганизации человеческих сообществ, в том числе миропорядка. Международно-политический ландшафт складывался по модели группирования большинства государств вокруг этих двух полюсов (хотя между ними и оставалось обширное пространство, занятое странами – участницами движения неприсоединения, которые по крайней мере теоретически объявили своеобразный нейтралитет и не пожелали присоединиться ни к одному из двух полюсов). Теперь эта ситуация радикально изменилась. Биполярный миропорядок окончательно распался, формируется новый расклад различных центров мировой мощи. В этом контексте возникает множество вопросов: на каких принципах и несущих основаниях будет выстраиваться новый полицентрический миропорядок, какова будет конфигурация основных ее составляющих, какими будут правила игры в их взаимодействиях?

Очевидно, что ни один из акторов мирового сообщества в одиночку не сможет контролировать формирующийся новый мировой порядок. Но многие из них – в отдельности или совместно – в состоянии противостоять военному или экономическому диктату той или иной страны, претендующей на статус сверхдержавы в отношении других акторов мировой политики. Все больше стран и регионов перестают быть простыми статистами в грандиозной геополитической игре традиционного «концерта» великих держав или служить пассивной ареной их соперничества за сферы влияния. Они способны самостоятельно маневрировать и проводить собственную политику, нередко противоречащую стратегии своих бывших патронов.

Теряет смысл не только ставшее привычным разделение мира на так называемые три мира, но и само понятие «третий мир». Что касается новых индустриальных стран, то их ряды с каждым годом растут, делая старейших из них фактическими членами клуба традиционных индустриальных стран. Наблюдается тенденция к неуклонному увеличению веса и влияния малых стран, располагающих серьезным научно-техническим и финансовым потенциалом. Государства Юга, лидеры которых стремятся к обладанию новейшими системами оружия, все менее подвластны возможному диктату. Все более осуществимой выглядит перспектива получения целым рядом развивающихся стран оружия массового поражения.

При биполярном миропорядке границы между двумя блоками или полюсами были четкими, жесткими, непроницаемыми, было ясно, кто враг, а кто друг. Теперь же, как отмечает А. Проэктор, «безопасность распалась на мозаику постоянно меняющихся размытых конфликтов и войн, возникающих нежданно чуть ли не повсюду. Внутри государств и вовне».[7] Острой проблемой становится невозможность определить конкретный и четко прогнозируемый источник внешней угрозы, перед нами многообразие вызовов и существование множества их источников. К тому же для новых потенциальных «нарушителей дисциплины» стало менее опасно и рискованно бросать вызов более могущественным державам и даже мировому сообществу. При таком положении вещей безопасность крупной державы зависит от ее способности отражать угрозы по многим направлениям.

В биполярном мире мощь одного блока оценивалась относительно мощи второго. В полицентрическом мире тому или иному государству (если абстрагироваться от сохранившегося блока НАТО) приходится сравнивать свою мощь с мощью не одной, а нескольких или множества противостоящих сторон. Поэтому аргументы о контроле над вооружениями и сокращении вооружений не могут ограничиваться отдельно взятыми союзами или государствами. Например, Россия, идя на переговоры, должна будет брать в расчет объемы и мощь вооружения не только западных стран, но и Японии, Китая и других стран. Подобным же образом нельзя ожидать согласия на сокращение вооружений от Китая, если на эквивалентные сокращения не пойдут Индия и ряд соседних стран. Индия же в свою очередь предъявит аналогичные требования Пакистану и т. д. Другими словами, требуется баланс сил не просто между отдельно взятыми государствами, а баланс всемирного масштаба, где союзники и противники будут часто меняться местами.

Наличие у каждого государства нескольких противников затрудняет достижение соответствующего баланса без предварительных политических выводов относительно возможности возникновения конфликта между конкретными государствами или группами государств в будущем. Сделать правильные выводы может оказаться сложным в силу того, что ситуация в данной сфере будет подвержена постоянным изменениям, а это, в свою очередь, потребует от всех заинтересованных сторон постоянных корректировок своих позиций. Положение вещей осложняется еще и тем, что появление растущего числа так называемых пороговых государств делает все более непредсказуемыми и мрачными перспективы сокращения и нераспространения ракетно-ядерного оружия.

Как представляется, возникающие на основе экономических приоритетов региональные объединения не будут некими замкнутыми блоками. Этому воспрепятствуют такие факторы, как растущая экономическая взаимозависимость различных регионов, углубляющаяся производственная специализация, обеспечение безопасности источников сырья, привлечение иностранных капиталов и т. д. Иными словами, магистральный путь развития современного мира – это глобализация и интернационализация, составными частями которых являются открытый регионализм и всевозрастающая прозрачность государственных и национальных границ. В результате каждая страна – участница того или иного региона или организации будет свободна от обязывающих ограничений в своих внешнеэкономических связях с Европой, Ближним Востоком, Северной Америкой и другими регионами. При таком положении вещей возникают новые неопределенности, в результате чего конкуренция между различными акторами мирового сообщества приобретает более сложный, многоаспектный и многовекторный характер. Для него, по-видимому, будет характерно наличие порядка пяти-шести и более великих держав и множества средних и малых государств, обладающих той или иной степенью самостоятельности и свободы в деле защиты своих национальных интересов.

В рамках такой полицентричности важнейшие, если не все, составляющие мирового сообщества взаимодействуют, сотрудничают и конфликтуют друг с другом, стремясь к реализации своих интересов. Отношения между многочисленными акторами все чаще устанавливаются по конкретным случаям и поэтому в большей мере подвержены довольно быстрым изменениям. Такой миропорядок следует рассматривать не как нечто раз и навсегда данное. Это открытая по всем направлениям и для всех влияний, постоянно изменяющаяся структура. Своеобразие данной ситуации заключается в том, что субъекты международных отношений (например, участники переговоров) должны играть одновременно в несколько игр, в которые вовлечены различные акторы. Разумеется, сохраняются отдельные «центры притяжения», например в лице США, Японии, Китая, Евросоюза и России, но внутри самих центров нет четких разграничительных полос. Так, в Восточно-Азиатском регионе самостоятельное значение приобретают парные связки великих держав: США – Япония, США – Китай, США – Россия, Япония – Китай, Япония – Россия, Россия – Китай и т. д. На Западе также возможны подобные постоянно меняющиеся связки. Изменения в отношениях между глобальными и региональными державами будут стимулировать формирование новых структур, которые могут как сотрудничать, так и конкурировать и конфликтовать друг с другом. Причем эти отношения конкуренции и сотрудничества приобретут многосторонний характер. Возможны и желательны так называемые перекрестные союзы, когда одно или несколько влиятельных государств будут входить в два или несколько союзов и тем самым исполнять роль связующих звеньев между ними. Очевидно, что с переходом к полицентрическому мировому порядку увеличится свобода действия если не всех, то большинства акторов, при этом их взаимоотношения будут иметь неустойчивый характер.

Все это затрудняет процесс достижения необходимой дисциплины и упорядоченности, обеспечение стабильного распределения сил между взаимодействующими странами, блоками, регионами. Поэтому сложно говорить о возможности долговременной конфигурации геополитических сил, определяющей политическую ситуацию на международной арене подобно биполярной структуре. Можно ожидать такое положение, при котором взаимоотношения (как со знаком плюс, так и со знаком минус) между странами, регионами, политико-экономическими или иными блоками стран будут подвержены постоянным изменениям.

Другими словами, если в биполярной международной системе блоки, объединения и группировки были даны раз и навсегда, то в новой полицентрической конфигурации игры по их формированию будут продолжаться бесконечно. Границы, отделяющие блоки, союзы, регионы, стали более открытыми, гибкими и поэтому более проницаемыми. В первом случае существовал ясно очерченный стратегический императив, основанный на ядерно-стратегическом паритете сил и взаимном страхе. Во втором он отсутствует, во всяком случае, в ясно сформулированной форме. Имеет место переход от системы, предоставляющей жесткий, недвусмысленный выбор одной из двух возможностей по принципу «либо-либо», к системе, дающей множество вариантов выбора.

Однако вследствие того что жесткость международных структур послевоенных десятилетий сменилась подвижностью, определенность уступила место неопределенности, источники власти и влияния размываются, становятся анонимным. В результате оказывается проблематичной четкая идентификация источника угрозы, ее ассоциация с конкретной страной или группой стран. Отсюда риск перерождения прежнего двухполюсного сдерживания в неупорядоченное и не поддающееся контролю взаимное сдерживание, где угроза применения силы будет постоянным элементом в системе взаимных отношений стран и народов. Соответственно, возрастет значение анархического начала международно-политической системы, что, естественно, не исключает возможности и перспективы усиления организационных начал.

Автору представляются не совсем корректными утверждения о том, что «в настоящее время складывающаяся многополярная система – при всех трудностях и неоднозначности этого процесса – будет значительно более стабильной».[8] Такие рассуждения, к сожалению, свидетельствуют о неспособности или нежелании распознать суть той длинной и, возможно, угрожающей тени, которую на нас отбрасывает будущее. «Знание прошлого должно давать иммунитет от истерии, но не должно внушать самодовольства. История идет по лезвию ножа», – писал Шлезингер-мл.[9] С величайшим сожалением приходится констатировать, что никто не сможет дать нам гарантию того, что сказанное стало достоянием истории и мы совершенно спокойно можем вступить в будущее.

Переходный период, который, как правило, характеризуется неопределенностью, сочетает в себе элементы старой и возникающей новой систем, проникающих друг в друга и конкурирующих друг с другом. Смена эпох и миропорядков порождает новые надежды и проекты более совершенного и справедливого порядка. Некоторые из них могут играть интегративную роль, а другие – способствовать дезинтеграции и фрагментации. В результате окончания жестокой и дорогостоящей холодной войны, когда, казалось бы, окончательно пали тирании и победу одержали принципы соблюдения прав и свобод человека, стало возможным надеяться на наступление эры мира и демократии.

Однако разнообразные противоречия и конфликты, охватившие почти все регионы современного мира, свидетельствуют о том, что уход с исторической арены одной из сверхдержав не превратил утопию в реальность. Международная арена не стала более комфортным, чем раньше, местом. Более того, после исчезновения двухполюсного миропорядка значительно возросла вероятность неблагоприятного развития событий в различных регионах земного шара, маргинализации тех или иных широких слоев населения и даже целых народов, этнических конфликтов, гражданских и региональных войн, терроризма и т. д. Формирующийся полицентрический миропорядок, по всей видимости, не будет отличаться особой устойчивостью и стабильностью. В условиях ускорения времени и сужения пространства, когда обнаруживается неопределенный характер истории с ее неожиданностями, сюрпризами, отклонениями и разрывами, отнюдь не уменьшились риски кризисов, войн, насилия.

С этой точки зрения важно то, что в условиях, сложившихся после крушения двухполюсного миропорядка, международная политика не всегда является игрой с нулевой суммой. Выигрыш одного из вовлеченных в конфликт акторов не обязательно оборачивается потерей для другого актора, так же как и потери одного не всегда означают выигрыш другого. Возможны случаи, когда результатом игры является не ноль, а число с отрицательным значением. Может получиться и так, что в игре теряют все вовлеченные в нее акторы или же один актор потеряет в любом случае, но и остальные ничего не выиграют. События и процессы за последние два-три десятилетия, взбудоражившие мировое сообщество (вторжение иракских войск в Кувейт и вызванная им буря с последовавшей за ней американо-британской агрессией против Ирака, конвульсии распада советской империи, кровавые межнациональные конфликты на южной периферии бывшего СССР, крах Югославии, Буденновск, атака на Манхеттен 11 сентября 2001 г., Беслан), свидетельствуют о том, что современный взаимозависимый, но противоречивый мир весьма далек от того, чтобы сделать своим основополагающим нравственным императивом принципы: «не убий», «возлюби ближнего своего» и т. д. Факторами возможной поляризации могут быть все возрастающее экономическое и экологическое неравенство, религиозный фундаментализм, национализм, претензии на расовую и этническую исключительность, стремление тех или иных государств или международных террористических групп и организаций овладеть оружием массового уничтожения, борьба за доступ к скудеющим природным ресурсам и т. д.

Из всего вышеизложенного возникает множество сакраментальных вопросов: в состоянии ли наступающий новый миропорядок достичь названных выше целей, будет ли он обеспечивать материальное благополучие народов, устойчивое развитие как национальных экономик, так и мировой экономики в целом, сможет ли он ликвидировать бедность и нищету в обширных регионах земного шара, будет ли поддерживать мир и стабильность в международных отношениях или же человечество ждет неконтролируемый кризис, можно ли управлять разнообразными кризисами (или нейтрализовать их) с помощью ответственных, превентивных действий, осуществляемых коллективно как государствами, так и негосударственными акторами?

При поисках ответов на эти вопросы было бы не совсем разумно считать, что мир вступил в состояние хаоса, борьбы всех против всех. Однако не следует забывать мудрое предупреждение великого итальянца Н. Макиавелли: «Чтобы попасть в рай, нужно тщательно изучить дорогу, ведущую в ад». По-видимому, важнейшими составляющими нового полицентрического миропорядка станут порядок и анархия, определенность и неопределенность, насилие и международные санкции, конфликты и сотрудничество, статика и динамика. Все без исключения государства не могут воспринимать ту или иную конкретную угрозу миру одинаково и не будут готовы в одинаковой степени идти на риск, сопряженный с участием в ликвидации этой угрозы. К тому же экспансия глобальной экономики и процессы интернационализации породили новые проблемы и риски всемирного масштаба, которые носят комплексный и многомерный характер, многие из них являются результатом непредсказуемых последствий технологического, экономического, социального развития и политики в этих сферах.

Иначе говоря, разные акторы миропорядка получают бесчисленное множество возможностей реагировать – рационально или иррационально – на внутренние и международные проблемы в соответствии с их интеллектуальными возможностями, культурой, привычками, традициями, специфическими интересами. При таком положении вещей не совсем корректными представляются проекты решения мировых проблем с помощью рецептов, взятых из архива истории. К примеру, некоторые авторы, следуя известной киплинговской формуле «бремени белого человека», предлагают Западу взять на себя функции «мирового полицейского» (эту идею еще в 1902 г. выдвигал президент США Т. Рузвельт, а во время Второй мировой войны – Ф.Д. Рузвельт и У. Черчилль). Однако следует отметить тот факт, что постепенно на мировой арене равновеликим «белому человеку» признается «желтый человек», а за ним еще и «смуглый человек».

Совершенно неуместными представляются здесь рассуждения о некоем «новом мировом директорате», если его главным субъектом выступает опять же концерт государств, из которых предлагается сформировать «мирового полицейского». В обозримой перспективе не прослеживается никаких социокультурных, психологических, конфессиональных и иных предпосылок ни для «директората», ни тем более для «мирового полицейского». В условиях глубинных трансформаций самих бытийных основ существования государств и народов вряд ли правомерно говорить также о единой системе мирового управления, способного контролировать, регулировать и гармонизировать глобальные процессы. Для такой системы потребовалась бы единая для всех народов и культурных кругов система ценностей, единый менталитет и универсальная идеология. Но мир слишком многолик, слишком обширен и сложен, слишком быстро богатеет и становится грамотным и способным открывать и осваивать новые возможности, чтобы им можно было управлять из какого-либо одного центра; практически ни одна инстанция не имеет шансов установить свою гегемонию над таким миром.

Тем не менее сила всегда была важным фактором установления и поддержания мирового порядка. «В делах, касающихся того или иного государства, – писал кардинал Ришелье в своем “Политическом завещании”, – тот, кто обладает силой, часто является правым, а тот, кто слаб, может лишь с трудом избежать признания неправым с точки зрения большинства стран мира».[10] Данная максима не утратила актуальности и в наши дни. Система международных отношений всегда состояла из «более равных» – могущественных держав и «менее равных» – слабых, как правило, малых стран. «Ни одна международная система никогда не была уравнительной и никогда не будет таковой», – не без оснований утверждал Р. Арон в начале 60-х гг. прошлого века.[11] Более того, малые страны нередко приносились в жертву национальным интересам великих держав.

Приходится констатировать также, что международная стабильность наилучшим образом достигалась и обеспечивалась именно при господствующей роли в мировых делах великих держав, обладающих соответствующими ресурсами и при необходимости волей использовать эти ресурсы для достижения данной цели. Так было при империях, созданных Александром Македонским, ахеменидами, римлянами, татаро-монголами, арабами и т. д. Той же цели добилась система баланса сил, сформировавшаяся в результате Венской конференции 1815 г. То же самое можно сказать о кондоминиуме двух сверхдержав, создавших двухполюсный миропорядок после Второй мировой войны.

Новый полицентрический миропорядок, как и все предыдущие международные системы, по-видимому, также будет основываться на иерархическом принципе. Но сама эта иерархия, вершину которой займут наиболее могущественные в экономическом, технологическом и военно-политическом отношении державы, не станет неким кондоминиумом или «мировым полицейским», дуумвиратом или триумвиратом, а примет форму своего рода олигополии. Вокруг ее участников в соответствии со своими национальными интересами будут группироваться остальные субъекты миропорядка.

Все вышеизложенное позволяет сделать вывод, что в связи с происшедшими изменениями традиционные понятия гегемонии, национальных интересов, национальной безопасности, сфер влияния и так далее нуждаются в коренной переоценке. Требуются новые критерии и параметры при формировании политической стратегии России в отношении как всего мирового сообщества, так и того геополитического пространства, частью которого она является. Прежде всего приобретает особую важность и актуальность всесторонний анализ динамически развивающихся социальных, политических, этнонациональных процессов на постсоветском пространстве, играющих ключевое значение для судеб и перспектив российской государственности.