Читать книгу Восточный экспресс - Кассия Сенина - Страница 18

***

Дни Золотого Ипподрома промелькнули быстро. Василий с Дарьей посетили несколько музеев, побывали в Большом театре на премьере комедии «Аристипп Киренский», в сокровищнице Святой Софии, на традиционной экскурсии по Дворцу и неформальном ужине после нее. Как ни странно, интереснее всего оказался визит в Художественный музей, где на Рождество открылась выставка современной русской живописи: были представлены художники и из Сибири, и из Московии. Дарья немного опасалась, не увидят ли они что-нибудь «неудобь сказуемое» в духе авангардизма, но большинство картин оказались вполне реалистическими, местами с налетом сюрреализма, иногда мистицизма, а московиты неожиданно порадовали яркими красками и почти детской наивностью восприятия.

Во Дворце Дарья старалась держаться рядом с Елизаветой, присматриваясь к тому, как она ведет себя и общается с другими гостями. На Лизи было красивое коктейльное платье из голубого шелка, а Дарья, за неимением платья – она, как всегда, слишком поздно вспомнила о том, что при дворе оно будет смотреться органичней, – оделась так же, как на празднование годовщины открытия лаборатории. Очень хотелось надеть и кулон с уроборосом, но она подумала, что Лизи непременно заметит, станет расспрашивать, а если это случится в присутствии Василия, то может вызвать определенную неловкость… И дракончик остался скучать дома, запертый в черной коробочке, и вместо него Дарья надела давний подарок мужа – жемчужные бусы. Однако не могла отделаться от ощущения, что уроборос смотрелся бы с ее нарядом куда лучше.

Василий весь ужин проболтал с Панайотисом о политике – обсуждали британские интриги в Африке и возможность военных действий в ближайшем будущем: североафриканские исламские государства в последнее время занимали по отношению к Империи всё более вызывающую позицию, и, хотя пока всё ограничивалось словесными заявлениями и планами по созданию Африканского Союза, временами на границе Египта и Эфиопии, а также в Айлатском заливе происходили небольшие, но малоприятные инциденты, распространявшие отчетливый запах пороха. Было уже вполне очевидно, что воду мутят английские спецслужбы, стараясь взять реванш за резкое усиление византийского влияния на севере после Московской революции две тысячи десятого года. Правда, Стратиотис уверял, что император не позволит событиям пойти на поводу у англичан, ибо у него в запасе множество рычагов влияния, «о которых мы даже понятия не имеем». Василий был настроен более скептически, хотя, конечно, надеялся на то, что до военных действий не дойдет. Краем уха слушая их разговор, Дарья думала, что по сравнению с событиями такого масштаба страдания от тайной тоски, а тем более от оставленного дома кулона не имеют никакого значения, но, однако, ее занимают именно они, а происходящее в Африке кажется столь же эфемерным, как война миров из фантастического боевика.

– Ну, а ты как, Дари, всё еще лаборантствуешь? – спросила Лизи.

– Да, – ответила Дарья небрежно, – но, наверное, скоро уйду оттуда.

– Не понравилось?

– Нет, почему, там хорошие люди и работать нетрудно, но я же туда пошла так, развеяться немного.

– А мой-то Пан всё удивляется, что ты из дома побежала в лаборантки, он вот меня хочет дома посадить, ворчит: мол, денег он и сам заработает, а детям лучше с матерью, чем с няней… Но я без работы не могу, мне нужна какая-то область приложения себя помимо семейных ценностей. Да и на людях побыть хочется. Тем более, в «Гелиосе» сейчас такие проекты – одно освоение Луны чего стоит! Нет, я оттуда ни за что не уйду!

– Ну да, понятно.

– А детей я всё равно с февраля в садик отправляю. Пан сначала не хотел, бубнил про «растлевающее влияние», но я сказала, что не собираюсь растить будущих монахов, и он в итоге согласился: пусть уже привыкают к общественной жизни «как животные общественные». – Лизи рассмеялась.

Дарья подумала, что, пожалуй, она тоже может отправить детей в садик прямо с нового года: Феодоре в октябре исполнилось три, а Максиму в ноябре четыре, и лучше вывести их в свет, чем продолжать тратиться на няню… К тому же она сама не знала, долго ли еще проработает в лаборатории и что будет делать после ухода оттуда. Она не была уверена, что захочет опять безвылазно сидеть дома, как раньше, – скорее, предполагала обратное, хотя пока не представляла, чем будет заниматься помимо переводов и частных уроков. Идти преподавать в гимназию не хотелось, но куда еще можно приложить свои силы?.. Дарья снова ощутила глухое раздражение: и на себя – за то, что она так и не сумела разобраться, чего же ей надо, и на мужа – за то, что он не понимал ее тоски и, похоже, втайне мечтал вернуть всё на круги своя, и на собственную жизнь – за то, что из нее вдруг словно исчез стержень, а почему, неясно, ведь она как будто не так уж отличалась от жизни подруг: семья, муж, дети, работа, всё как у людей… Если поначалу Дарья еще надеялась на решение проблемы с помощью устройства на новую работу, то теперь видела, что это не помогло… А значит, дело в другом, но в чем?! Впрочем, на мужа злиться несправедливо: как может он понять, чего ей не хватает, если она сама не может этого понять? Интересно, это вообще можно понять?.. Лари всё списывала на домоседство, так что смысла опять говорить с ней об этом, наверное, нет. Может, поговорить с Лизи?.. Но с Лизи она была не так близка и откровенна, как с Иларией, и не решилась говорить о подобных вещах.

И всё же один случайный разговор с Елизаветой у Дарьи состоялся. В последний день бегов Лари осталась дома – у нее внезапно затемпературила дочка, и пришлось вызвать врача, – а Лизи с Дарьей в перерыве после третьего забега, как водится, пошли в кофейню погреться и слегка перекусить. Дарья еще с утра заметила, что Елизавета раздражена, и за чаем – они взяли традиционный турецкий чайник на двоих и по фруктовому пудингу – спросила, почему она не в настроении.

– Да вчера на ужин свекровь заходила, – недовольно ответила Лизи. – Нет, я ее уважаю и всё такое, она, в общем, неплохая дама и неглупая вроде, но некоторые взгляды у нее… пахнут плесенью! Обычно ничего, обходится, но иногда она на Пана действует как демотиватор!

– То есть как? – удивилась Дарья. – Уныние наводит, что ли?

– Ну, – кивнула Елизавета. – Она, видишь ли, дама очень благочестивая… нет, не такая зануда, как Пан, – Лизи улыбнулась, – и, слава Богу, не пичкает нас духовными наставлениями, но она страх как любит всякие истории про подвижников. Представляешь, при каждой возможности ездит по монастырям, святым местам, отовсюду привозит иконки, книжки, сувениры всякие… Ну, она это называет «святостями», но как по мне, это те же сувениры, только церковные. У нее не квартира, а целый склад всяких таких штук, хоть музей устраивай! И вот, она как придет к нам, так начинает рассказывать, где в последний раз была, что видела… Не, иногда это даже интересно, но вот если она начнет про современных подвижников вещать, то это беда! Причем она это без задней мысли, у нее восторг и всё такое, чайку попьет, расскажет про подвиги очередного отца Панкратия или там матери Елпидии, у которых она «сподобилась взять благословение», и уйдет. А Пан мой потом ходит в печали и ноет: мол, он прожигает жизнь в душепагубных занятиях, христианин из него никакой, и так далее, и тому подобное. Уж, право, отец Григорий из нашего храма и то куда лучше в этом смысле, чем свекровь: он мастак про духовную жизнь вещать, но ссылается всё больше на святых отцов, а святые отцы что – они ж когда-то раньше жили, чаще всего давно, притом они святые, возведены на пьедестал… ну, понятно. Но вот эти Панкратии и Елпидии…

– Они живут сейчас, и Пан сокрушается, что его современники живут вот так, а он нет, – догадалась Дарья.

– Точно! Не, я его, в общем, быстро в чувство привожу, – с некоторым самодовольством сказала Лизи, – но иногда всё это страшно бесит! Почему вообще человеку надо доказывать, что он не должен жить так, как отец Панкратий, просто оттого, что он и не отец, и не Панкратий?! Ведь это же очевидно! Что за стремление загонять себя в чужую программу? Не понимаю!

– «Колея эта только моя, выбирайтесь своей колеей!» – пробормотала Дарья по-русски.

– Что-что?

Дарья перевела и пояснила:

– Это песня такая есть у одного московского барда, «Чужая колея» называется. Там человек сознаёт, что сам виноват в своих бедах, сам заехал «в чужую колею». Хотя вроде в колее уютно, «условия нормальные», многие по ней едут, и чего бы не ехать – «доеду туда, куда все». Но в конце концов он понимает, что так нельзя, выбиратся из этой колеи на собственную дорогу и других призывает к тому же. Ну, это, конечно, в советских реалиях еще писалось, когда в Московии все ходили строем в одну сторону, но это для жизни в любой системе подходит, наверное. В христианстве такого тоже много, к сожалению. Здесь-то, в Византии, еще не так, в России это куда заметнее, я когда в монастыре жила, так много чего повидала… Обычно считается: чтобы спастись, надо жить по определенным стандартам, непременно соблюдать кучу правил, иначе впадешь в заблуждение или вообще погибнешь… Знаешь, может, всё еще не было бы так плохо, если бы сами эти подвижники не говорили, что если ты не будешь жить так и так, то не спасешься. Но они ведь всё время это повторяют…

– То есть абсолютизируют свой опыт? Если я достиг совершенства таким способом, то уже никаким другим его не достичь?

– Вроде того. Хотя это и странно.

– Да уж! – фыркнула Лизи. – Особенно на фоне так прославляемой добродетели смирения! Но и от нее есть своя польза: я всегда призываю Пана смириться и успокоиться мыслью, что он просто не может дотянуть до уровня отца такого-то, и потому лучше ему держаться своего уровня. «Держи, что имеешь», и так далее. – Она засмеялась. – Он вообще-то уже ничего, не так зациклен на всех этих правилах, как раньше, но иногда у него случаются э-э… припадки благочестия.

– И в чем они выражаются? – с улыбкой поинтересовалась Дарья, отметив, что Лизи, несмотря на всю свою светскость, кажется, неплохо знакома с Новым Заветом.

– Ну, он пытается меня убедить каждое воскресенье причащаться, например. Или, – Лизи усмехнулась, – периодически всё еще пеняет, что я не хочу воздерживаться в посты, кроме Великого, и еще там во всякие кануны праздников… Ты понимаешь, о чем я, да? Ну, конечно, мы не занимаемся любовью накануне причастия, но насчет остального я ему сразу сказала, что не собираюсь так «поститься» чуть не круглый год. Я же сразу посчитала – это больше двух третей года, обалдеть вообще!

Дарья едва не поперхнулась чаем: она не ожидала такого поворота темы, и тем более для нее стала открытием позиция Панайотиса.

– И что, – проговорила она, – он… согласился не воздерживаться?

– Еще как согласился! – Елизавета рассмеялась. – Ну, я, конечно, выступила с его же оружием, процитировала апостола, что «муж не владеет своим телом, но жена», да еще припугнула… нежелательными последствиями в случае, если он заупрямится и будет держать меня на голодном пайке. И он сразу сделался милым и сговорчивым! Ну, а потом ему и самому понравилось. – Лизи подмигнула Дарье.

– Находчивая ты! – сказала та с невольным вздохом. Лизи внимательно взглянула на нее и спросила удивленно:

– А разве вы с Василем соблюдаете… все эти дни?

– Ага, – призналась Дарья. – Мы это и не обсуждали даже… Ну, это, в общем, не так уж и сложно, – добавила она, к собственной досаде ощущая, что в ее голосе не хватает уверенности.

– Хмм, – протянула Лизи недоверчиво и, не удержавшись, спросила: – И что, Василь никогда не пытается приласкаться в неположенное время?!

Дарья качнула головой. Ей было трудно да и не хотелось обсуждать эту тему. Не потому, что она сочла вопрос Лизи бестактным: может, она бы и поговорила об этом… если б сама была так же уверена в собственной правоте, как Елизавета – в своей. Но такой уверенности Дарья не ощущала. Напротив, сейчас она почувствовала себя уязвленной: Лизи так легко смогла заставить мужа делать то, что ей нравится, тогда как Дарья…

– Извини, я разлюбопытствовалась, – сказала Елизавета. – Я просто думала, что если уж мой такой благочестивый Пан… Ладно, сменим тему.

– Да ничего! – Дарья улыбнулась как можно беспечнее.

Они заговорили о другом, но Дарья никак не могла отделаться от неприятного ощущения, что кто-то обвел ее вокруг пальца. «Неужели я завидую Лизи? – подумала она, когда они снова усаживались на свои места на трибуне ипподрома. – И значит ли это, что мне не хватает… любовных удовольствий? Или все-таки чего-то другого? Но как это понять? И как мне вообще выбраться… на свою колею?»

Ипподром окончился, принеся Василию победу и долгожданный приз – четверку великолепных коней из императорских конюшен. Муж был вне себя от восторга, и Дарья радовалась с ним и за него, ходила вместе с детьми смотреть на лошадей и искренне восхищалась вороными красавцами… Но тоска продолжала ворочаться на дне души, и Дарья чувствовала, что независимо от того, удастся или нет ей в ближайшее время понять, какие «демоны» ее терзают, к прежней жизни возврата уже не будет.