Читать книгу Восточный экспресс - Кассия Сенина - Страница 4

***

Институт растениеводства находился в районе Форума Феодосия – не так уж близко от Дарьиного дома, но на трамвае добираться было удобно. Лаборатория химии почв располагалась на пятом этаже обширного здания, занятого институтом, окна выходили в сторону Средней – самой древней и знаменитой улицы Константинополя. Помимо двух младших лаборанток – так официально называлась Дарьина должность, – там работало еще четырнадцать человек. Непосредственной начальницей Дарьи оказалась старшая лаборантка – ирландка Эванна О’Коннор, красивая высокая девушка с медными волосами, жизнерадостная и смешливая. Она работала здесь уже год и следующей осенью собиралась возвращаться на родину. Эванна ввела Дарью в курс дела, заодно рассказала понемногу о каждом из сотрудников лаборатории и о здешних порядках, а узнав о сибирском происхождении новой помощницы, принялась расспрашивать о нравах и быте русских, так что несколько дней ушло на рассказы о сибирском житье-бытье. Эванна говорила по-гречески хорошо, лишь с легким акцентом; они с Дарьей быстро подружились.

C другими сотрудниками лаборатории Дарья вскоре тоже наладила теплые дружеские отношения. Хотя, пожалуй, с некоторыми из них она бы предпочла отношения менее теплые. Например, с заведующим лабораторией Алексеем Контоглу, который с первого дня знакомства оказывал Дарье пристальное внимание, не упуская возможности сказать комплимент по поводу ее внешности или работы. В другой ситуации похвалы, по крайней мере, касательно работы, порадовали бы Дарью – она немного волновалась, удастся ли ей справиться с новыми обязанностями, – но в словах Контоглу чудился фривольный подтекст, да и Эванна рассказала, что заведующий – «еще тот донжуан». Он обладал внешностью того типа, на какой женщины падки, особенно в средиземноморье: высокий хорошо сложенный платиновый блондин с темно-серыми глазами, широкой белозубой улыбкой и аристократическими манерами, вальяжный и неторопливый; иногда Дарье думалось, что такой мужчина лучше смотрелся бы в Синклите, чем в химлаборатории. Впрочем, пока Алексей держался в рамках улыбок и комплиментов и беспокоиться было вроде бы не о чем.

Хотя Дарье и не хотелось это раскрывать, вскоре новые коллеги узнали, что она замужем за «блистательным Феотоки». Профессор Аристидис даже оказался рьяным поклонником его мастерства и считал, что это лучший возница за последние десять лет. Но приставать к Дарье с расспросами о муже никто не стал: публика здесь была деликатной и ненавязчивой. В лаборатории трудился ученый народ, почти все с научными степенями и опытом работы. Помимо Эванны, тут работали еще два иностранца – француз Мишель Перье и испанец Родриго Лопес, молодые доктора наук, приехавшие в Константинополь перенимать опыт у коллег.

Но самым загадочным персонажем в лаборатории оказался Севир Ставрос. Само знакомство Дарьи с ним произошло своеобразно: пронзительный взгляд очень темных глаз, сухое быстрое рукопожатие, «рад познакомиться», – и вот он уже стремительной походкой идет прочь. Черные волосы, черные брюки, черный халат.

– Впечатлилась? – тихонько шепнула Эванна. – Не пугайся, он всегда такой.

Действительно, Ставрос одевался только в черное – впрочем, этот цвет ему шел – и был довольно-таки неразговорчив. Во время лабораторных чаепитий он обычно молчал, потягивая чай из высокой керамической кружки, тоже черной, и большей частью глядел в окно, за которым виднелась восстановленная древняя арка императора Феодосия. Однако к общему разговору он прислушивался, поскольку время от времени вставлял в него реплики – чаще всего язвительные шутки, насмешливо кривя тонкие губы, – а порой, если речь заходила о чисто научной проблематике, выдавал краткие замечания, и по реакции на них коллег Дарья понимала, что они всегда оказывались дельными, порой даже эвристическими.

В лаборатории он имел свой рабочий угол, отгороженный стеклянной стенкой – нечто вроде отдельного кабинета. От Эванны Дарья узнала, что Ставрос родом из Антиохии, ему тридцать девять лет, неженат, приехал в столицу на полтора года в рамках исследовательской программы, включающей в себя критическое комментированное издание текстов греческих алхимиков, и сейчас занят практическим воплощением дошедших в рукописях алхимических рецептов: расшифровывает их описания и проводит реакции в условиях, как можно более близких к оригинальным – поэтому, например, он использовал не одноразовые пластиковые, а стеклянные пробирки и колбы, каменные ступки и медные котелки, вручную измельчал вещества. Причем пробирки и колбы были не просто стеклянными, но нарочно для исследований такого рода сделанными на заказ в константинопольском филиале «Амфоры», чуть ли не по средневековой технологии, так что Эванна сразу предупредила Дарью обращаться с ними очень осторожно: прежняя лаборантка, привыкшая к современной небьющейся химической посуде, уволилась после того как Контоглу сделал ей резкий выговор за «порчу дорогостоящего имущества». Результаты опытов Ставрос сразу заносил в компьютер, но была у него и бумажная записная книжка, где он периодически делал пометки для себя. Хотя профиль исследований Ставроса расходился с направлением деятельности лаборатории и института в целом, его прислали работать именно сюда, поскольку здесь удобно быстро получать нужные вещества для опытов – и минералы, и растения, в том числе редкие. Он занимался только рецептами с растительными и минеральными составляющими, и Эванна по этому поводу прибавила: «И слава Богу, а то вот был бы кошмар, если б он тут мочу выпаривал или кости жег!»

В лаборатории его называли Алхимиком, и прозвище ему подходило: помимо пристрастия к черному и молчаливости, у Севира была выразительная внешность – слегка волнистые черные волосы, зачесанные назад и прикрывавшие уши, а сзади спускавшиеся до плеч, смуглая кожа, длинный тонкий нос с горбинкой, густые брови, порой эффектно взлетавшие вверх, цепкий взгляд, острые скулы, широкий лоб, стремительная походка и в то же время, несмотря на высокий рост и худощавость, животная грация. Смешивал ли он вещества, листал книгу, крутил колесико микроскопа или просто тянулся к вазочке за халвой, в его движениях было нечто завораживающее. Завораживал и его голос – глубокий, бархатистый, способный выразить множество оттенков. Словом, хотя Ставрос не был красавцем, впечатление он производил, правда, с налетом мрачности. Дарья гадала, нарочно ли он так себя держит, и если да, то с какой целью. Может, хочет, чтобы к нему поменьше приставали с пустыми разговорами?

Завести дружбу с Алхимиком ей в любом случае не светило, да не очень-то и хотелось – сказать по правде, он ее немного… нет, не пугал, но заставлял внутренне подбираться. Он был единственным сотрудником лаборатории, с кем у нее не возникло никаких отношений: на уровне общения Ставрос ее игнорировал, если не считать дежурных слов приветствия и прощания, и во время чаепитий ни разу к ней не обращался. Однако порой она ловила на себе его пристальный взгляд, от которого становилось слегка неуютно. Казалось, Алхимик задается вопросом: «Как затесалась в нашу компанию эта ничего не смыслящая в химии дилетантка, и что она здесь делает?» В то, что ей захотелось «немного сменить обстановку и отдохнуть от потока переводов», как гласила ее «официальная версия», он, похоже, не поверил.

«Ну и ладно, – думала Дарья. – Кому какое дело, в конце концов? Всё равно я тут временно и вряд ли задержусь слишком долго…»