Читать книгу Awakers. Пробудители. Том 2 - Катерина Томина - Страница 4

Всем пришлось бросить что-то старое, чтобы начать что-то новое.

Ральф бросил учёбу.

Майк бросил учёбу и пить. Причём первое происходило со скандалом дома, а второе – под наше всеобщее молчаливое одобрение. Так что пьёт Майк теперь гораздо реже: без фанатизма к трезвому образу жизни, но достаточно в меру, чтобы все вздохнули с облегчением.

Трой бросил курить. Снова. В своей обычной троевской манере – без терапии, без никотинового пластыря или жвачки; не постепенно снижая количество сигарет в день, а просто раз и всё. Сказал: «Это последняя сигарета», – докурил и бросил. Это Том ему рассказывает, что так не бросают, а Майк делает ставки на то, когда он сорвётся. А Трой берёт и не срывается.

Никто не срывается.

– Ты же небось ни разу валик в руках не держал, – Майк недоверчиво косится на Троя, когда тот в первый раз берётся за инструмент.

– Не держал, – признаётся Трой и красит стену. Ровно красит, любо-дорого смотреть. Новый цвет приятно ложится на шершавую поверхность, оставляя за собой специфический запах.

Майк тоже помогает: стоит смотрит, чтобы всё было как положено.

– Где ты так насобачился краской орудовать?

– Это в генах, – усмехается Трой. – Думал, у сына художницы руки из жопы растут?

– А-а-а, ну да, ну да, – заключает Майк и смотрит дальше, пока Трой его не одёргивает:

– Так и будешь стоять? Давай бери гитару, спой что-нибудь.

А я, мне тоже надо чем-то себя занять. Я иду в магазин, закупаюсь продуктами и пеку первую порцию кексов.

Вечером Том притаскивает черепашку в аквариуме в подарок на новоселье. Обычная черепашка: ни мутант, ни ниндзя. Перебирает лапками неторопливо, а взгляд такой хитрый, будто чего-то задумала.

– Какая у вас красивая стена, – говорит Том, с любопытством разглядывая труды Троя.

Не знаю, что бросил Том, но в последнее время он внезапно какой-то скромный, робкий почти что. Я вручаю ему кекс, мы вчетвером садимся на диван и смотрим на стену.

– Я такую игру придумал, – говорит Том. – Представь, что сидишь в тёмной комнате, пристёгнутый к стулу. Темно вообще, ни зги не видно: ни часов никаких, ни звуков. Тишина и пустота, короче. Суть в том, чтобы просидеть вот так пять минут, и – внимание! – в любой момент тебя может шарахнуть электрическим разрядом. Не насмерть, конечно, но так – ощутимо. Всего один раз, в любое время.

– А может и не шарахнуть? – предполагает Трой.

Том думает, кивает:

– Может и не шарахнуть, да. Вся суть в ожидании.

Мне нравится переезжать. Первое время всё выглядит как декорация. Это освежает.

У мальчишек носки должны валяться по углам, пивные бутылки, в конце концов, и травка расти на подоконнике. У нас подставки для кружек в тон шторам, витая вешалка для полотенец и бесконечный запас кексов на кухне. Но двери настолько пропахли морилкой, что мы больше времени проводим снаружи, чем внутри. Плевать на холод.

– У вас есть кружки без котиков? – комментирует Ральф, хлюпая покрасневшим носом.

– А смысл? – удивляется Трой, которому было доверено самостоятельно выбрать посуду, и теперь все мы пьём чай из усатых морд.

Майк в перчатках с обрезанными пальцами бренчит на гитаре Here Comes the Sun, сидя на ступеньках веранды под заворожённым взглядом Тома. Трой раскачивается на стуле, подпевает, греет руки над чайником, страшно гиперактивный на всех этих углеводах и кофеине; довольный. Соседи точно думают, что мы – либо шайка наркоманов, либо какая-нибудь секта. Потому что с какой ещё стати мальчишкам собираться оравой на веранде с ровной стопочкой свежеиспечённых кексов, петь песни под гитару и ржать? Да чёрт с ним, я и сам порой думаю, что мы либо шайка наркоманов, либо какая-нибудь секта.

Просто нам всем пришлось что-то бросить.

– Гордон, ты опять стащил мои носки?! – орёт Майк через полдома.

Конечно, Трой не слышит – наушники поглощают 99 процентов звука.

– Он в них поёт, – успокаиваю я.

– В куда? – он хлопает мокрыми ресницами, вода с мокрых волос капает на футболку, на пол.

Я сочувственно хлопаю его по плечу:

– Смирись.

Мы что-то играем, что-то пишем. Мы чего-то ждём.

– Мне иногда нравится брать чужие вещи, – признаётся Трой. – Ну знаешь…

Ещё как знаю.

– Я заметил, да.

– Брать и не возвращать.

Я правда заметил. Трою нравится брать чужие вещи и раздавать свои.

– Гордон, ты опять сожрал мои кексы! – орёт Майк через всю гостиную.

– Что, они там просто лежали ничейные!

– Это твои ничейные, а мои – черничные, я же специально просил моё не жрать!

– Мне можно, я курить бросил, что! – он, как обычно, бессовестно спекулирует отказом от дурной привычки, уворачиваясь от Майка, который пытается отшлёпать его кухонным полотенцем, приговаривая:

– Когда ты, наконец, треснешь, жопа ты надувная!

– Да ты вообще ходячая трата кексов! – он тычет Майка под рёбра. – Куда они в тебе деваются? Глисты съедают?

А Тому нравится, когда я вручаю кекс ему лично: вертит его в руках, разглядывает с нежностью и почти краснеет от удовольствия. В самом деле, не знаю, что он бросил, но Том в последнее время кажется младше. Мне даже стыдно, что не так давно я его почти ненавидел, потому что Том внезапно притихший, безобидный. Поэтому я вручаю ему кексы лично и улыбаюсь в ответ.

– Что за дрянь?! – орёт Майк через всю кухню. – Сай, что с кофе?

Разумеется, за кофе тоже отвечаю я.

– А что с ним?

– У него дрянной вкус.

– Правда дрянной… – я отплёвываюсь над раковиной, Майк слизывает с ладони пригоршню сахара:

– Фу, будто перцу насыпали.

– Красного.

Я смотрю на ровный ряд баночек с приправами, Майк смотрит на кофеварку. Я смотрю на Майка, Майк смотрит на меня. А потом орёт через всю кухню:

– Гордон, твою мать!

– Эти двое сведут меня с ума, – жалуюсь я Ральфу. – У них теперь бои за кексы, ей-богу. На них не напасёшься.

– Всыпь им снотворного, – предлагает он, не всерьёз конечно.

– Я уже об этом думал.

– Тяжёлый случай.

– Тяжёлый.

– Я бы пригласил тебя переехать к себе, но…

Мы оба качаем головами, понимая, что этих «но» слишком много.

– К тому же ты же не можешь их бросить, – продолжает он рассудительно. – Они друг друга добьют.

– Скорее съедят.

Ральф понимающе улыбается. Ему ничего не надо объяснять. Он сам понимает, что мне нравится жить с этими двумя. А сойти с ума не так уж страшно.

В ноябре идёт первый снег. Несколько дней подряд. Расстилается белой поляной вокруг нашего дома. Ральф говорит, что давно такого не было. А я давно такого не видел. Прячу руки в карманах и пытаюсь сдержать улыбку. Впрочем, неужели зазорно мечтать о снеге? Том вон ничуть не стесняется: сидит в картонной коробке и с довольным видом ловит снежинки на язык. Трой всю жизнь провёл в пляжном городке под горячим солнцем – так и носится в кедах; ноги потом мокрые, и носки Майка с ними. Ральф бережно, почти по-отечески, кладёт ему руки на плечи и объясняет, что пора заводить новую обувь по погоде.

– Простынешь, голос пропадёт, – аргументирует он.

Конечно, в итоге простывает Ральф.

И потом на этих снимках, которые вошли в историю как «наши первые промофото!», только Майк выглядит как Майк – со своими идеальными локонами и небрежным взглядом. Глаза у него очень большие, вообще они и в жизни такие, но это не так заметно. По крайней мере, я не замечал, а теперь, глядя на снимок с Майком с этими большими тёмно-карими глазами, я думаю, что Трой был прав – он в самом деле симпатичный.

У Ральфа красный нос (опять простыл) и совершенно измотанный вид (потому что учёба), а статичное изображение ни черта не передаёт тёплого, ненавязчивого обаяния.

Трой не загорелый, пухлощёкий; ни макияжа, ни краски на волосах. Хорошенький, как мультяшка, со своими длиннющими ресницами и ямочками. Смазливый. Его всё порываются отобрать у нас и распихать по молодёжным каталогам.

У меня счастливый вид. Сам какой-то нескладный – хуже, чем в зеркале, – и поза вечно неуклюжая, зато вид счастливый. На каждой божьей фотке.