Читать книгу Awakers. Пробудители. Том 2 - Катерина Томина - Страница 6

Внезапно мы окружены какими-то новыми людьми, делаем новые вещи. Даже в лексиконе появляются новые слова.

– Лейбл, – повторяет Том, явно наслаждаясь тем, как слово прокатывается по языку.

Кроме всего прочего, у нас теперь есть Роберт, главная обязанность которого следить за тем, чтобы мы всегда были в нужное время в нужном месте. Сегодня Роберт настаивает, что ему 33 года, и просит называть его Робби. Мне, впрочем, совершенно нет дела до его истинного возраста, а называть уменьшительно-ласкательным здорового мужика, я думаю, никто из нас не переломится. Робби носит кеды с пиджаками и много говорит, по большей части не по делу. Может, попросту путает нас с другими протеже. Однако лейбл настаивает, чтобы за нами был закреплён человек, а я успокаиваю себя тем, что не мне с ним общаться. Да, мы все в равной степени поставили закорючки в контракте, но я привык, что Трой и Ральф всё равно ближе к делу – с них и спрос. И всё же, Робби обижается, когда я отгораживаюсь читалкой, пытаясь вникнуть в строчки на экране; не ругается, просто навис надо мной, такой весь большой и уязвлённый, смотрит как на нерадивого зрителя, который выходит из зала посреди драматической сцены. Поэтому я откладываю читалку и честно смотрю в ответ на нашего нового ангела-хранителя, который тоже имеет привычку разбрасываться дешёвыми ободряющими фразами.

– Отличное название, ребятки. Далеко пойдёте!

Нас пятеро. Том тоже поставил закорючку. Все ожидали от него гитарных партий, а он притащил клавишные и давай пилить. Странный парень, но в таланте ему не откажешь. Так что нас официально пятеро.

Мы официально – Awakers.

Я люблю готовить. Наверное, отчасти потому, что больше никто из моих знакомых такой дурью не страдает, так что можно спокойно сказать, что в этом деле равных мне нет. А ещё, пока я нарезаю овощи, натираю сыр или вожусь с миксером, всё остальное уходит на второй план. Нет ни зависти, ни обиды; нет разочарования. Трой поёт и пишет, они с Ральфом во главе группы. Майк играет как никто другой, сортирует жанры по полочкам. Том со своим вечным «вот был ещё такой случай» и целым набором музыкальных инструментов. Мне тоже приятно иметь какой-то свой талант, пускай к делу он никак не относится. Может, сам бы я не стал называть своё хобби столь громкими словами, но кто меня спрашивал?

– У тебя реально талант, П., – выдаёт Майк с видом знатока. – Я раньше думал, что Гордон заливает, а ты правда, ну… Я такое не каждому говорю, я как бы знаю толк, у меня мамка здорово готовит.

Я как-то не привык, чтобы моим «талантам» уделяли столько внимания, и тем более не ожидал, что никто не будет смеяться над девчачьим увлечением. Но наверное, у меня правда талант, раз я собственноручно справился с приготовлением полноценного рождественского ужина на пятерых. Ральфа с нами в этот раз нет, но я всё равно на него рассчитывал – про запас. Теперь, глядя на своих коллег, я примерно понимаю, куда этот запас подевался. Майк, наш мелкий тощенький Майк, беззастенчиво распустил ремень на джинсах, любовно поглаживает кругленькое, сытое пузцо.

– В жизни такой бочонок не наедал.

Том уже давно управился со своей порцией, пускает бульки в пунш через трубочку. Кажется, я переборщил с долей алкоголя, так что трубочка вечно соскальзывает в сторону, а язык у Тома заплетается, пока он рассказывает о чудесах перевоплощения.

– Вы же видели этих чудил в костюмах зверей на общественных мероприятиях. Видели?

– Я в фильме видел, – встревает Майк. – У них там целый клуб извращенцев был: напяливали эти плюшевые дряни и устраивали оргии.

– Да нет, я не про извращенцев – это же идеальная маскировка для знаменитостей. Вот захочет Бенни Хилл сходить на рок-фест…

– Он умер, – напоминаю я.

– Неважно.

– Фига себе, неважно! – не соглашается гитарист.

– Ну ладно, кто-нибудь из нынешних там… кто есть знаменитый?

– Брэндон Флауэрс? – подаёт голос Трой, продолжая бегать вокруг стола, щёлкая фотоаппаратом, в тщетном порыве запечатлеть каждую минуту и каждый миллиметр празднества; бодренький всем на зависть. На всех лень напала после сытного ужина, а он, наоборот, на месте усидеть не может пяти минут.

– Так вот, – продолжает Том. – Захочет какой-нибудь Брэндон Флауэрс сходить на фест, так его же запросто так в толпе на куски раздерут. А так надел костюм обезьянки, и никто не узнает.

– Что значит «какой-нибудь»? Он такой один! – возмущается Трой, а Майк смеётся.

– Ты погоди, Гордон, когда мы станем знамениты, тебе придётся рядиться мартышкой.

– С фига я буду мартышкой?

– Что у тебя получится. Я в тебя верю!

– Не буду я мартышкой! Мы будем Лигой справедливости. Сай за Бэтмена, Том – Флэш, Ральф – тот Зелёный… ты будешь Супербабой, а я, как предводитель, – Супермужиком!

– Стрёмная маскировка, – кажется, Майка не особенно смущает, что его назвали бабой. – Ты в курсе, что Супермен не носит маску?

– У него трусы в обтяжку поверх трико, кто там будет смотреть на лицо?

– Можно я буду Халком? – тянет руку Том.

– Он из другого комикса, двоечник! – Трой в последнее время немножко щепетильно относится к тому, что кто-то не разбирается в культурном наследии Штатов.

Сам я утонул в кресле и чувствую, что вставать будет нелегко. В конце концов, желание курить перетягивает, а у нас сложилось правило «курильщики – на улицу!». Это Майк постановил. Борец за здоровый образ жизни, мать его. Вставать правда нелегко: я чувствую себя на десяток фунтов тяжелее, в голове шумит от пунша.

– Скоро вернусь, – обещаю я, накидывая куртку с припасённой заранее пачкой в кармане.

Я недолго сижу один на веранде; оборачиваюсь на очередной щелчок камеры: Трой стоит на пороге в лёгком шарфе и своём затёртом пиджаке – так и не смирился с мыслью о зимней одежде.

– Пришёл подышать свежим воздухом?

Он качает головой в ответ, опускается в плетёное кресло рядом со мной, складывает цифровик на столик.

– Пришёл подышать дымом.

Я выпускаю дразнящее облачко в его сторону, он подгоняет дым к себе, делает упоительный вдох, трёт озябшие руки.

– Застегнись, дубак же, – подсказываю я.

– Никак. Не сходится.

– Не дуркуй, – я пихаю его в плечо, выполняя функцию Ральфа. – Застегнись, простынешь.

– Давно уже не сходится, – смеётся Трой.

– С тех пор, как курить бросил?

– И ни о чём не жалею! – он победно вскидывает руки над головой, но с завистью тянется в мою сторону, переходя на шёпот. – Будь другом, последний раз затянуться дай.

– Ни о чём не жалеешь, да? – напоминаю я.

– Я знаю, знаю, – он виновато морщит нос. – Всего две затяжки, честное слово.

Я протягиваю ему недокуренную сигарету:

– На здоровье.

Он с благоговением принимает дар, затягивается с блаженным видом, откидываясь на спинку кресла.

Где-то по соседству группка детишек ходит от двери к двери, распевая гимны, бледные звёзды смотрят на нас с полупрозрачного ночного неба. На второй затяжке Трой наконец-то впадает в состояние безмятежного покоя, что случается крайне редко. Он тянется к столику, готовый затушить сигарету в пепельнице, но я его останавливаю:

– Да ладно, праздник же. В следующем году бросишь.

– Никому не скажешь? – просит он с надеждой в голосе.

– Не скажу, не парься.

Трой откидывается обратно в кресло и делает третью затяжку с таким видом, будто это не обычное курево, а некая забористая травка.

– О боже. Лучший день в жизни.

У Троя порой случаются хорошие идеи. А иногда случаются идеи гениальные. Возможно, в этот раз он бы со мной не согласился. В тот день мы оба решаем, что было бы здорово сделать приятный сюрприз для миссис Дарси, чьему преподавательскому и кулинарному мастерству мы обязаны своим чудесным рождественским ужином. Может, идея дурацкая, но всё равно хорошая. Спать мы так и не легли, Трой лично возился с плакатом до самого утра под моим руководством: буквы вышли стройные, крупные, красочные, и так издалека видать, а в обрамлении из гирлянд и мишуры – и вовсе вывеска похлеще неоновой.

– Ты хоть что-нибудь не умеешь? – удивляюсь я, разглядывая живописные буквы, а он подмигивает.

– Давай в машину, я поведу.

На улицах пустым-пусто, будто конец света настал внезапно. Все ещё лениво полёживают дома, а мы – такие герои. Пять минут езды до места назначения.

– Лучшие вкусняшки в городе и стране! – читает Трой по слогам, заботливо разложив наши труды на капоте. Ничего лучшего не придумали.

– Никакую букву не пропустил? – я тащу стремянку с заднего сиденья, а ему уже неймётся.

– Дай, дай я, я ровно повешу!

Мне разве жалко?

– Ты только держи меня.

Он хватает плакат под мышку, взлетает по жёрдочкам с ловкостью юного лемура, возится у меня над головой, напевает что-то, пока я держу.

– Ты там на меня не роняй запчасти, – отмахиваюсь я от спадающей сверху гирлянды.

Я и не замечаю сразу, что мы здесь не одни.

– Ого, да тут всё серьёзно.

Мы оба оборачиваемся на незнакомый женский голос, на меня сыплются куски мишуры.

– С Рождеством! – первым находится Трой, размахивая скотчем.

Она с опаской поглядывает на шаткий плакат и субтильную дверь с надписью «закрыто».

– А вы тут что, ребята, делаете?

– Я вот стремянку держу, – честно колюсь я, а сам улыбаюсь как дурак, – уж больно она славная. – Вы лучше приходите, когда открыто будет. А то сегодня Рождество всё же, выходной.

Она снова смотрит на вывеску, на дверь, на нас с Троем, но не уходит, слава богу, не уходит, потому что я пока не могу придумать ничего умного, чтобы её задержать.

– Вы тут работаете? – интересуется она наконец.

– Мы? Да нет, я сюда на занятия хожу, – делюсь я. – А он так просто…

– Я потом ем, – подсказывает Трой, хлопая свободной ладонью по оленю на свитере.

– Точно, он потом ест, проглот этот, – киваю я и быстро спрашиваю, раз такой смелый стал. – А вас сюда как занесло в праздник?

– Пришла взглянуть на свой подарок, – она с шутливой досадой морщит нос, доставая из кармана нечто похожее на абонемент. Несложно догадаться, что подарок ей пришёлся не по душе.

Я сочувственно поджимаю губы:

– Ну хоть не уголь в носок.

– Даже и не знаю, что хуже.

– Да ладно! Давайте, знаете что. Давайте мы сделаем так, чтобы подарок вас не разочаровал. Давайте пойдём найдём рабочую омелу… в смысле кофейню…

Трой хохочет у меня над головой, да мне и самому как-то сильно весело.

– Хотя, знаете, можно и омелу.

– Не знаю даже, – она качает головой с раззадоренным видом. – Вы так усердно стремянку держите, неловко вас отрывать.

– А, да чёрт с ней, со стремянкой, – я отпускаю руки.

– Пр-р-р-редатель! – верещит Трой мультяшным голосом, засыпая меня остатками конфетти.

Снова смеётся, звонко так, но не противно по-девчачьи, а по-настоящему.

– Вы лучше держите своего проглота, а то упадёт ещё.

– Ничего, упадёт – поймаю, – успокаиваю я, а она улыбается уже как-то по-другому: тепло так, солнечно.

– Ладно, уговорили, – она крутит в руках абонемент. – Приду потом, проверю, что тут за расчудесные вкусняшки учат делать.

– Обязательно! – подбадриваю я и ещё добавляю на всякий случай: – Я тоже буду.

– Ага, договорились.

А когда она уже почти скрылась за углом, я кричу вслед:

– Это типа свидание!

Вообще, я не люблю про неё говорить – боюсь сглазить. Но, кажется, всё понятно и без слов.

– Как следует влюбился, – Ральф даже не спрашивает, улыбается с пониманием.

– По уши.

– И как?

– Не больно. Совсем не так, как поётся в песнях… Любовь-огонь, любовь-кровь, бла-бла-бла. Не знаю. Мне просто хорошо.

– Хорошо.

Эмма её зовут. С тех пор как мы познакомились, у меня такое впечатление, что Трой испытывает моё терпение на прочность.

Я говорю, что мне эта песня спать не даёт. Написал на свою беду, а теперь никак не могу выкинуть из головы. Крутится там, не даёт уснуть. Все думают, что я хвастаюсь, а я просто хочу спать.

– Да ладно, это просто нечестно. Я этих песен кучу написал: от и до. А ты… стоило написать один текст, как все сразу: «Ах, какой Саймон молодец!» К нему даже мелодии толком нет!

Это он мне высказывает. То есть мог бы высказать кому угодно, за глаза, но Трой за глаза не умеет. Я же вроде как лучший друг, а значит, мне и отдуваться. Я-то наивно полагал, что запись альбома будет проходить тихо-мирно, но нет: Трой весь как на иголках, мало заботится о том, чтобы не задеть чужие чувства. А я что? Мне бы надуться, шикнуть на него, но на меня с некоторых пор нашло всеобъемлющее великодушие, да и обиды не хватает. К тому же негодование в исполнении Троя настолько непосредственное и чистосердечное, что сердиться глупо.

– Почему ты не можешь просто порадоваться за друга? – невинно спрашиваю я. Всё-таки должно быть обидно хоть чуть-чуть. Песня – как-никак дело личное.

– Потому что, блядь, никто не радуется за меня! Когда я показываю новую песню, никто от восторга не прыгает, а?

– Потому что… это то, что ты делаешь, Трой. Ты пишешь песни, ты всегда пишешь песни.

– И что, значит, это несчитово?

Я копаюсь в голове в поисках ответа, но ответ лежит на поверхности:

– Просто все привыкли, Трой. Ты талантливый, все уже привыкли. Чего ты ещё хочешь?

– Я хочу порадоваться за друга, а не завидовать.

Я складываю руки на груди: само всепрощение во плоти.

– Ты завидуешь мне? Ты. Мне. Из-за песни?

Я не люблю про неё говорить, но меня все поздравляют тут и там, потому что, наверное, на лбу написано, что я счастлив. Чёрт побери, я счастлив. Это моё всепрощение. И я подозреваю, что дело совсем не в песне.

Трой взъерошивает шевелюру раз в десятый за наш короткий непродуктивный разговор. Наверняка принял двойную дозу кофе с утра – нервов комок.

– Может, ты ещё и петь теперь будешь? – бурчит он, пряча руки в карманы безразмерных штанов.

– Блин, ну что ты так завёлся? Я же не настаиваю, чтобы мы её записывали. Сам же сказал, там мелодии толком нет.

– Она хорошая, – отзывается Трой с неподдельной болью в голосе. – Понимаешь, Саймон, она хорошая, даже незавершённая, вот что!

И я понимаю, что дело, может быть, действительно в песне.

– Мы её запишем, – сдаётся Трой. – Вот увидишь. Это будет лучший трек на альбоме.

Я засыпаю с включённым телевизором. Засыпаю, просыпаюсь – за окном ещё ночь. Эмма ушла ночевать к себе – ей вставать рано. У меня тоже будильник стоит, но до утра пока далеко. Свет нигде не горит, я подсвечиваю себе путь мобильником, чтобы проверить, заперта ли дверь. Правило такое в доме: кто пришёл последним, запирает дверь на все замки. Трой вызвался остаться в студии на часок, когда мы с Майком возвращались. Точнее, Майк с Томом пошли окучивать очередной бар – их я сам выпер, у нас с Эммой свои планы. Но она давно ушла, посуда вымыта, за окном – ночь, из комнаты Майка доносится могучий храп. Входная дверь не заперта. Я сурово прожигаю взглядом дверь, подсвечиваю себе дорогу до комнаты Троя – никого, кровать заправлена, на краю кровати аккуратно валяется моя шапка. Всё по классике Троя, конечно: выпросил поносить на денёк-другой, припрятал и не вернул. Исключительно чтобы меня позлить, думаю я. Так и пишу ему в СМС: «Почему без шапки?» Ответ приходит мгновенно:»?!»

«Ты где?» – пишу я.

«В студии».

СМС-разговор закончен. Ехать туда всего с полчаса по пустым дорогам. Я выгребаю из холодильника остатки ужина, запрыгиваю в Саймономобиль – и вперёд!

– Сай, ты чего? Что случилось? – Трой явно встревожен моим внезапным появлением, но с места не встаёт. Залип над пультом: наушники на шее, карандаш в руке, остывающий кофе в чашке.

– Сам чего? – передёргиваю я. – Сказал, что будешь через пару часов, ну и?

– Ну и… Ты же сказал, что вы с твоей будете, – он изображает неприличный жест, тоже мне умник.

– Я сказал, что мы с ней поужинаем. Не до трёх ночи.

– Три ночи?

– Полчетвёртого.

Он шумно выдыхает, закидывает руки за голову, тянется.

– Ну всё равно, чего студия простаивает.

Я подхожу ближе, убираю недопитый кофе с пульта:

– Говорят же тебе, не ставь сюда.

Морщит нос на меня, спрятался за своей нестриженой чёлкой.

– Идём, – говорю. – Я тебе ужин принёс.

– Да ну, серьёзно? Мне? – опять этот жест… подзатыльника же получит.

– Серьёзно. Если Трой не идёт к ужину, ужин идёт к Трою, – я тяну его за руку, заставляя подняться с кожаного кресла, пихаю в сторону спартанской кухни.

Микроволновка нудным гудком оповещает о том, что блюдо разогрето и готово к употреблению. Я ставлю плошку на сооружённую из салфеток скатерть. Троя не приходится упрашивать: закатал рукава толстовки, с упоением облизывает первую ложку, блаженно прикрыв глаза:

– Что это?

– Колканнон.

– Me gusta!

Я знал, что ему понравится. У Троя слабость к блюдам, которые обычно относят к списку «антистрессовая еда»: паста со сливочным соусом, ньоки, маффины. Нечто весьма питательное, возможно, не очень полезное, но чертовски вкусное.

– Ей понравилось? – спрашивает он, пока я подпёр щёку рукой и сижу зеваю.

– Что?

– Ну вот эта хрень, – он тычет вилкой в полупустую посудину. – Понравилась ей?

– Да, – просто отвечаю я. Конечно, она выражала свои восторги шеф-повару, и свечи ей пришлись по душе.

Конечно, ей всё понравилось, но у Троя выражение совершенного счастья на лице, когда он жуёт мою еду.

– У тебя очень хорошие песни, – говорю я вслух.

А он так смотрит, будто я пытаюсь его подкупить, переводит тему:

– О-ла-ла, похоже, кому-то перепало!

Защищается, а я атакую:

– Ревнуешь?

– Чего мне ревновать? Три часа ночи, мы наедине. Ты принёс мне ужин, – он салютует вилкой, явно воспрянул духом, а то совсем кислый сидел.

– Ну и чёрт с тобой, – я пинаю его под столом, он вытирает руки о салфетку.

– А десерт будет?

– А жопа не слипнется?

Он раскачивается на стуле, сунув руки в карманы кофты, пока я мою посуду.

– Дуться будешь? – спрашиваю я.

– Я не дуюсь.

– Не знаю, мне показалось, что…

– Тебе показалось, – прерывает он и вдруг снова выглядит уставшим и смущённым. – Давай не будем иметь этот разговор. Я боюсь, я тебе не понравлюсь.

Трою важно нравиться. Важнее, чем быть честным.

– Ты так и будешь дальше прятаться в студии?

– Я не прячусь. Я работаю.

Сложил руки на груди, как маленький. Правда устал. Чёртов рабочий день начинается через четыре часа.

– Ты не свою работу делаешь. Наше дело – играть на инструментах и петь, остальное пускай делают профи.

– Нет. Наше дело – передать наше настроение, наши песни… Ну как вот… – он щёлкает пальцами, – нельзя же запихать в тазик молоко, муку, сахар и ожидать, что они сами по себе превратятся в пирог. Надо вдохнуть в них жизнь. Или как? – он ищет на моём лице понимания, а я смеюсь:

– Надо же, ты в курсе, из чего делаются пироги!

Он хмурится, заставляя меня исправиться.

– Я понял, не парься.

– Это же такое дело – альбом. Вот мы его выпустим, он войдёт в историю, а вдруг он получится… ну, неправильный?

– Тогда у нас будет неправильный альбом, – констатирую я очевидный факт.

– Так не пойдёт… – он прихлопывает ладонью по столу, щёлкает пальцами. – Я соберусь с силами и напишу хит.

– Нельзя вот так просто взять и написать хит. Напиши песню.

– С просто песнями далеко не уедешь.

– Напиши что-нибудь личное.

Трой нервно дёргает плечом.

– У меня нет ничего личного.